В коконе из пустоты

Свет уличных фонарей ложился на пол, путался в складках одеяла, мягко перекатывался по гребням ткани. Выхватывал безупречные линии профиля Годжо. Длинные ресницы отбрасывали тень на светлую кожу, чуть дрожали. Очень хотелось провести от лба до подбородка кончиками пальцев, возможно, чуть задержавшись на губах. Соблазнительная перспектива. Не будет же Годжо кусаться, клацать зубами, как барракуда, и ворчать, что кто-то потревожил его драгоценный сон. Сам он частенько мешал чужому. Мина посмотрела на шею, потом на острые ключицы. Взгляд скользнул по груди к рельефному животу. Чуть ниже пупка серебрилась полоска светлых волос. Хорошо, что одеяло скрывало остальное, пусть из-за тонкости своей прекрасно демонстрировало изгибы чужого тела. — Долго пялиться будешь, ничего не делая? Его голос мелодично влился в тишину, окутавшую комнату мягким, едва ли плотным коконом блаженного спокойствия. Это не было неожиданностью. Мина знала, что Сатору не спит. Он лежал на спине. Слишком расслабленный, слишком спокойный. Немного не свой. Но разве Годжо может быть вообще хоть чьим-то? — Лежу тут, строю из себя спящего красавца, которого разбудят поцелуем, — тянул он капризно. — А ты ничего не делаешь. Так не интересно. — Я думаю, — ответила Мина. — Полезное занятие. В его голосе слышалась ехидная насмешка. Даже ударить захотелось. Шлёпнуть по голой коже раскрытой ладонью. Или пнуть по лодыжке. Мина знала, что он специально. И что ударить его всё равно не выйдет. Годжо мог активировать барьер бесконечности в считанные секунды. Окутать им тело, будто накрыть второй кожей, плотной оболочкой из ничего, мешающей к нему прикоснуться. Это Сатору забавляло. Да, пожалуй, ему нравилось так развлекаться. Демонстрировать силу, способную отделить его от всего мира, но при этом сам мир не отделять от него. Мина поднесла ладонь к рёбрам Годжо и ничуть не удивилась, когда наткнулась на упругое ничего. Так под пальцами ощущалась преобразованная пустота. Невидимая сила, которая замедляла тебя, давила на кончики пальцев, упрямо впивалась в кожу, не позволяя завершить прикосновение. Годжо ждал от неё шлепка или тычка. Приготовился, чтобы потом посмеяться звонко и назвать её жестокой. Хотя из них двоих определение жестокости относилось вовсе не к Мине. Она прикусила губу, провела по пустоте вверх. Это ощущалось так, будто ты попал в аэродинамическую трубу и теперь никогда не упадёшь из-за мощного потока воздуха. Годжо приоткрыл глаза и заметил, наконец, заинтересованное лицо Мины. Увидел, как она изучала барьер вокруг его тела. Между чёрных бровей залегла морщинка. Будто девушка задачку на изгнание проклятого духа решала. Забавно. Даже мило. — Я твоё научное пособие, Мина-чан? — Не совсем. Туманность её ответа заставила Годжо напрячься. Мина ощутила это по едва колыхнувшейся под пальцами пустоте. Что вызвало восторг, будто у ребёнка, переевшего сладкого. Но не барьер Годжо занимал все её мысли. — Мне интересно, как ты чувствуешь прикосновения, — тихо сказала Мина. Годжо вновь посмотрел на неё. Удивление разлилось по радужке его глаз равномерно и ярко. Они сверкали в полумраке сильнее, чем выхваченная уличным светом белая кожа обнажённого тела. — Я недавно прочитала статью о сенсорной депривации. Там рассказывалось, что у человека с дефицитом осязательных ощущений могут возникнуть изменения психологического состояния. Не говоря уже об изменениях чувствительности. И я подумала о тебе. Ты ведь всегда в коконе из пустоты. Постоянно. Да, к тебе прикасается одежда, ты сам к чему-то постоянно прикасаешься. В конце концов, мы занимаемся сексом. Не знаю, насколько ты способен, скажем так, истончить свой барьер, но… Снова задумалась. Видимо, подбирала нужные слова. — Ты и правда думаешь только обо мне? Занятно. Годжо улыбнулся и не стал пока обнулять барьер, потому что ладонь Мины как раз находилась над местом, где сейчас сердце задало бешеный ритм. Слова Мины вызвали непонятное для Сатору ощущение предвкушения. Азартный интерес, на грани с почти забытым трепетом. Его никогда не спрашивали, как ощущается чужой контакт. Физический, не говоря уже о материи высшей. Просто прикосновение без сексуального подтекста. Но, поскольку во время близости чувствительность обостряется, а то и вообще выкручивается до максимума, в контексте занятий любовью изучать это было проще. Сам Годжо не особо задумывался над собственными ощущениями. Да, разница, безусловно была — он помнил ту жизнь, в которой не забирался в плотный кокон из пустоты, как космонавт в скафандр. В отличие от космонавта, Годжо мог легко снять дополнительную оболочку. Просто с годами барьер стал естественной его частью. Как наличие органов в теле. Или как навык дышать, то же самое и умение поддерживать барьер вокруг тела. Он забыл, нет, не думал даже, что кто-то ощущает пустоту иначе и может думать о ней в таком ключе, в каком сейчас думала Мина. — Тебе интересно? — Да. — С чего бы? Ты раньше прикасалась ко мне и навряд ли задумывалась о таких вещих, — улыбнулся Годжо. — Мине-чан просто повезло, что я такой отзывчивый, да? — А не вызвана ли твоя отзывчивость особенностью барьера? — Мы сейчас будто на научной конференции. Годжо так и не определился, хочет ли он проворчать, комментируя поведение Мины, или втянуться в игру. Игру для него — для неё, похоже, что-то вполне личное и важное. — Отзывчивость и повышенная чувствительность у людей не такая уж большая редкость. Не обязательно для этого быть неповторимым Годжо Сатору, — улыбнулся он — Не знаю, мне не с кем сравнивать. Возможно, Мина сейчас не поняла, что сказала, поэтому не заметила судорожного вздоха. Или не предала ему значения, больше заинтересованная изучением барьера. Её пальцы по-прежнему висели в воздухе над кожей Сатору. — Ты правда отзывчивый, громкий, не скрываешь своих чувств во время близости, но одно и то же прикосновение всё равно мы с тобой чувствуем по-разному. В этом я уверена. — А не плевать ли на это, если нам обоим приятно? — спросил Годжо. — Мне просто хочется знать о тебе… — Что? — Всё. Даже такое. Годжо чуждо смущение и стыд как таковой. Боже, да он без зазрения совести таскал юбки своих учениц, доводил до бешенства старейшин и вообще всех окружающих, ходя по острой грани чуть ли не вприпрыжку. И это самое безобидное из всех его выходок. На Годжо смотрели с презрением и страхом, но больше с восхищением. Мина не первая, кто влюблён в него, но первая, в кого он сам влюблён так же сильно. Поэтому вещи, которые говорила и делала Мина ощущались для Годжо по-другому, действительно иначе. — Что-то вроде нового уровня доверия? — Возможно. — Ты такая откровенная, Мина-чан, совсем нет чувства такта. — Это из-за общения с тобой. — Не рань мои чувства. Он ждал, что Мина фыркнет, как обычно бывает, стоит Годжо начать паясничать. Но девушка оставалась спокойной. — Убери барьер, — попросила она спустя вечность и, наверное, пару секунд. Просить дважды не пришлось. Годжо убрал, стараясь не выдать заинтересованности в дальнейших действиях Мины. Её ладонь мягко легла на грудь Годжо. Он вздрогнул. У Мины всегда по-приятному холодные руки. Но для Сатору иной раз они ощущались ледяными. Он не говорил об этом Мине, не хотел, а то совсем перестанет искать тактильного контакта, как ластящаяся под руку кошка, которую шуганули из прихоти. У него всегда было время либо приготовиться к прикосновениям, либо и вовсе согреть её руки в своих ладонях. Сейчас же на кожу будто иней лёг. Мина была слишком внимательна в этот момент. — Тебе неприятно чувствовать мои холодные руки. Она не спрашивала, а говорила утвердительно. — Смотря что ты делаешь этими руками. Мина провела ладонью вверх, до шеи, зацепила ноготками адамово яблоко. То ли из-за поведения Мины, отличного от прочего, более привычного и независимого, то ли и правда кожа стала в разы чувствительнее, но Годжо ощутил приятную дрожь. Мина погладила линию скул и всё-таки исполнила первое желание: провела кончиками пальцев от лба до подбородка. И задержалась на губах. Озорной порыв схватить Мину за запястье и перецеловать пальцы, вспыхивал ежесекундно. Но девушка вновь опустила ладонь вниз. Плавно, медленно выводила узоры. И считывала не его выражение лица, а малейшие изменения в теле, подключив уже свою проклятую технику манипуляции живой плотью. Совсем немного, чтобы не спугнуть доверие Годжо. Это тот ещё осторожный и весьма капризный зверь. Такую Мину, нежную и трепетную, добровольно подставляющую Сатору мягкий живот, хотелось затискать, залюбить. Почти что до смерти. Кошки далеко не перед всеми ложатся на спину, сладко потягиваются — лишь перед теми, кому доверяют. Кто ненароком не ударит, не вспорет брюхо острым когтем или стальным ножом. Такое доверие надо заслужить. Особенно от существа своенравного. Так ли правильно делала Мина? Хотя, тот, кто лежит сейчас с ничем неприкрытым брюшком кверху — это Годжо. Девичьи пальцы легли на сосок. Чуть погладили, сделав приятно. Это всего лишь прелюдия, аперитив. Годжо знал. Мина сдавила жемчужину соска между пальцами, а потом и вовсе ущипнула. Сейчас Сатору дёрнулся уже заметнее, выдохнул медленно. Возбуждение отозвалось тихо, неторопливо скапливаясь внизу живота. — Всегда удивлялась, почему ты такой чувствительный здесь. Мина говорила чуть ли не с восхищением. Тихим таким, едва уловимым. — Тебя это расстраивает? Мне строить из себя брутального самца с каменным лицом? — Нет, мне дико нравится, какой ты сейчас. Годжо не смотрел на Мину, но чувствовал, что внутри неё пламенем свечи подрагивает зарождающееся желание, что вот-вот перерастёт в пожар. Стоит только опрокинуть подсвечник на ворох сухого пергамента. Мина пока не касалась его шрама, что меткой лег на тело, будто пытаясь исправить его безупречность, добавить побольше изъянов. Просто провела по животу, чуть надавив на мышцы. А потом всё-таки перебрала пальцами до уродливого, успевшего выцвести рубца. — Ты хоть что-то здесь чувствуешь? — прошептала. Она с ним слишком чуткая. Это раздражало и очаровывало одновременно. Мина всегда старалась по минимуму касаться шрама, хотя в момент страсти сложно контролировать свои действия — все они пропитаны хаотичностью. А иногда и вовсе избегала дотрагиваться, уделяя внимание другим местам на теле Годжо. Он слишком умён и проницателен, кто бы там что ни говорил, чтобы понять — ей вовсе не противно. И не страшно. И не мерзко. Такими категориями мыслить — не знать её. Скорее Мина не хотела лишний раз будоражить воспоминания. Особенно после рассказа, как Годжо едва не выпотрошили. Будто хорошо откормленную свинью. Но Сатору не тот человек, который будет жить подобными воспоминаниями. Да, его чуть не превратили в фарш — качественный корм для червей. Но автограф от Фушигуро Тоджи ещё и свидетельство, кем Сатору стал после его получения. — Чувствую, — честно признался Годжо. Шрамы — любопытная штука. Многое зависит от чувствительности человека. У Годжо высокая. Возможно, в этом и впрямь виноват барьер. — Я бы хотела… И замолчала. А у Годжо до ужаса зазудело узнать, что именно хотела Мина. Он позволял ей многое, пожалуй. Да, они относительно недавно начали заниматься сексом и пробовать разное. Всё ещё узнавали друг друга. Это было интересно. Увлекательно. До дрожи приятно. Особенно, если инициативу проявляла Мина. — Меня? Шутливый тон, в котором толика самолюбования была скорее фоном, нежели основой. Зашелестели простыни. Едва уловимый для слуха звук. Мина приподнялась на руке. У Годжо отличная реакция. Скорость рефлексов поражала. Но он, видимо, на секунду выпал из реальности. Или Мина всё-таки в какой-то степени успела превзойти своего учителя. Уселась на его живот. Сатору пропустил выдох. Мышцы пресса напряглись. Он бы мог легко поменять их местами, в одно движения подмяв Мину под себя. Или активизировать бесконечность. Но не стал. Потому что Мина будто бы завороженная им, будто бы немного нездешняя сейчас. Лёгкий румянец на щеках так красиво оттенял её белые волосы. Тонкие бретельки ночной сорочки упали с плеч, практически оголяя грудь, соблазнительно подчёркивали плечи и шею. Виднелись острыми выступами ключицы. У Годжо во рту скопилась слюна. Захотелось одновременно впиться в светлую кожу зубами или зацеловать чувственно. Внутри всё разрывалось от двоякого ощущения — утопить в страсти и грубости или же убаюкать в неистовой нежности. Ладони, согретые от прикосновений к Годжо, упёрлись в широкую грудь. Мужские руки осторожно легли на бёдра, скользнули под подол короткой сорочки. Сердце пропустило удар у обоих. Мина медленно наклонилась. Так, что едва ли не касалась кончиком носа Годжо. Посмотрела, будто бы ища подвох или чужое нежелание, раздражение. Глаза её блестели. Сияли они и у Годжо. Он приоткрыл рот, чтобы бросить очередную неуместную глупость или вполне добротную остроту. Но ничего на ум не пришло. Пусто. В пору было паниковать, ведь Годжо за словом в карман никогда не лез. Трёп без умолку — отличная тактика, чтобы тебя ошибочно перестали считать за опасность. Но за беззаботностью в случае Сатору всегда прятались пугающая сосредоточенность и неимоверная сила. Когда внутри уживается благородство, высокие моральные принципы вместе с садистскими наклонностями и полнейшей безалаберностью, такого человека сложно предсказать. Очень. А Мина будто бы умела настраиваться на его волну. У Годжо понимающее сердце обитало в одном теле с совершенно холодным, рациональным, даже в какой-то степени циничным умом, спрятанным под маской вечного мальчишки-подростка. Нет, Мина навряд ли себе льстила. Навряд ли думала, что поймёт его. Это как смотреть в бездонный колодец. Он прост до обидного, но вместе с тем сложен для познания, а ещё вызывает страх, тонкими лапками перебирающий в животе, стоит только заглянуть в бездонный омут. И вместе с тем поддаться совершенно иррациональному желанию туда прыгнуть. Это не означало, что у Годжо нет слабых мест. Мина осторожно прижалась к тонким губам до завидного идеальной формы. Годжо сначала позволил поцелую быть целомудренным, но потом не стал тянуть и разомкнул губы. Мина целовала осторожно, постепенно наращивая силу ласки. Наслаждалась мягкостью губ, умелыми движениями и отсутствием стеснения. Но сам Годжо будто бы не желал спешить, а полностью принимал тягучесть процесса. Мина втянула его язык себе в рот. Пируэт на виражах случился крутой — она так делала впервые. И делала до приятного медленно. То ли от её предыдущих слов и всего разговора в целом, то ли Годжо действительно отвык и давно таким не занимался, но ощущения были острее и ярче. Видимо, кто-то прочитал пару статеек не только про тактильную депривацию, но и про драгоценный психологический аспект, который сейчас играл с Годжо злую, но будоражащую кровь шутку. Мина выпустила его язык изо рта, стоило Годжо простонать. Он потянулся к влажным её губам, но Мина отстранилась, так что Сатору чуть коснулся, но не успел поймать. Мина прижалась к щеке нежным поцелуем. Дыхание её было тяжёлым. Не только из-за перекрытого лаской кислорода, но и из-за рук Сатору, которые медленно, с сильным нажимом гладили упругие бёдра, сжимали ягодицы. Без резких движений. Словно Мина вспорхнёт с Годжо, и он перестанет чувствовать приятную тяжесть её тела. Чувствовать. Он никогда не задумывался, существовала ли разница между его ощущениями и ощущениями других людей. Чувствуют ли они боль либо наслаждение точно так же, как и он. Сейчас это касалось даже больше не физического, а эмоционального. Не внешнего, а внутреннего. Внешнее лишь иллюстрация восприятия внутреннего. Судорожный вздох. Мина переключилась на шею. Сначала просто поцелуи, влажные дорожки языка. Любование синими венками под белой кожей. Она могла быть и гораздо смелее. Всегда была. Оставляла пару-тройку засосов там, где видно. И ещё с десяток там, где не увидят. Но сейчас Годжо невольно отметил про себя сдержанность девушки. Сдержанность, чёрт возьми? Она ведь не оттягивает что-то, не хочет впиться в него зубами, как он всего каких-то жалких пять минут назад желал сделать с ней? Или хочет? Следующее прикосновение совсем уж выбило из головы все сомнения — второй заход будет. И будет не таким спонтанным в желании, как первый у стены в коридоре. Мина прикусила кожу зубами, сжала, регулируя силу по нарастающей, а потом, когда боль пустила алые всполохи в мозг и под кожу, оставила красную отметину. Нежно зализала. Контраст был очень приятным. Особенно, когда такой же след неторопливо оставили под ключицей, ещё ниже. Пока Мина целовала его, девичьи пальцы легли на розовые жемчужины сосков. Ласка была похожа на предыдущую, мимолётную, на этот раз растянутую на подольше. Мина гладила их подушечками пальцев. Сначала невесомо, потом сильнее, лёгкий нажим перерос в более настойчивый. Она проверяла, где Годжо более отзывчивый. И если ущипнула сильно, уловив протяжный сладкий стон, то следующее её движение было до обидного слабым. Мина будто бы исследовала его тело заново. Заново для него. Сатору дёрнулся, простонал громко, когда губы Мины обхватили теперь уже до болезненного чувствительный сосок. Язык прошёлся по раздразненной ласками пальцев тонкой коже. Принялся нежно и заботливо посасывать. Обычно Годжо шумный, его слишком много и вместе с тем слишком мало. Он надоедливый, будто бы специально через край. Неутомимый. Амбициозный. Хаотичный. Непредсказуемый. Едва ли Мина жаловалась. Особенно сейчас. Поцелуями вниз по животу, узкими ладонями по крепким бокам. Мина двигалась, как вода, плавно утекая из рук Сатору. Раздразненный ласками, взвинченный и возбуждённый, он не желал упускать её из виду, разрывать контакт. Пусть Мина явно намеревалась спуститься гораздо ниже. Будь Годжо менее возбуждён, он бы позволил. Не будь он поглощён новыми ощущениями, о которых раньше не сильно задумывался, даже порадовался бы инициативной Мине, желающей ему отсосать. В голове путались мысли, играли в салочки, раздражали в бессмысленной попытке догнать, одна другую, чтобы получилось что-то связное. Сатору схватил Мину за плечи и потянул на себя. Через пару секунд Мина находилась под ним, растерянно хлопая длинными ресницами. Она не успела опомниться, когда в губы впились жадным поцелуем. Напористо, требуя ответа каждым движением. Сатору прижал Мину крепче к себе, перехватывая под поясницей. Кожей почувствовал, как лёгкая ткань ночной сорочки совсем сползла с груди. Так нравилось больше, так хотелось сильнее. Второй рукой Сатору провёл по бедру и закинул ногу Мины себе на талию, прижавшись пахом к паху плотнее. Жар чужого тела ударил наотмашь, снёс остатки сдержанности. Нечто животное, совсем первобытное смешалось с щемящим в груди чувством нежить и желанием баюкать на руках Мину, как небо баюкает в руках молодую луну. И снова контраст, разрывающий напополам. Но кто Годжо такой, чтобы выбрать что-то одно? Внутри Мины горячо и приятно. Она возбуждённая, сама сгорала от желания, плавилась от чужого напора, едва ли способная его выдержать. Пожалуй, новое для себя познаёт не только Годжо. Металась под ним, желая отстраниться. Потому что слишком много. Сжалась вокруг члена, пока Годжо клеймил шею поцелуями-укусами. Его длинные пальцы зарылись в мягкие волосы на затылке, сжали и потянули назад, заставляя Мину запрокинуть голову. Он оставлял следы на ключицах, прижимаясь теснее, ближе, чтобы чувствовать всё, что чувствует Мина. Всю её дрожь в предвкушении разрядки. Грани удовольствия. Их соитие выдерживало хрупкий баланс с животным началом, утробно урчащим от удовольствия после, но алчно жаждущим нагнать нечто прекрасное сейчас. Секс вообще штука грязная, если вдуматься. Хорошо, что Годжо не думал. Мина впивалась в его плечи ногтями, царапала спину. Боль шла поперёк наслаждения. И наоборот. Они оба совершенно не глушили стоны, не прятали их, не запирали в глотке на выдохе. Мина кончила первой. От слишком сильной стимуляции и переизбытка чувств. Попыталась отстраниться, крепко зажмурившись. Отвернулась даже. Тяжело дышала, пока Сатору выскользнул из неё. Белёсые капли спермы тут же запачкали горячие живот и бёдра Мины. Они лежали раскалённые, в темноте, где плыли тени. В ночном небе ярко светила одноглазая луна. Годжо гладил тяжело дышащую Мину по щеке, сам едва переведя дыхание. Он перегнул палку своим напором, возможно. Молчание растянулось тягучим дёгтем. Слова сами не складывались в связные предложения и не рвались наружу. Годжо уже решил, что они с Миной так и уснут, потные, перепачканные в соках друг друга, уставшие, но слишком сытые, чтобы обращать внимание на нечто подобное. — У меня ноги дрожат. Она шептала не из-за интимности момента, а скорее потому, что горло уже саднило. — Ты вся дрожишь. — И ты. Не думала, что так… — Заведусь? Да, говорить было и впрямь тяжело. Какой же мощный, наверное, они устроили аудиоспектакль консервативной бабульке, что жила по соседству с маленькой собачонкой и регулярно ходила в храм, помолиться богам, чтобы все её соседи поскорее либо сдохли, либо съехали, а потом всё-таки сдохли. Годжо однажды игриво подмигнул бедной старушке, когда та собиралась сказать им с Миной что-то про бесстыдников и распущенную молодёжь. Даже самые красные помидоры в самом красном томатном супе не были так насыщено подрумянены смущением и злостью. — Хочу в душ, — Мина невольно поморщилась, ощущая на коже подсохшие капли спермы. — Отнести? — Уронишь ведь. — Нет. А если да, то ползком доберёмся. Мина весело фыркнула и пробормотала что-то вроде «дурак». — Малышка ведь специально это устроила, да? Чтобы проверить меня? — Нет, мне и правда было интересно. Она смутилась. Это почти смешно, учитывая, чем они тут занимались. — Что ж, проявляй свой научный интерес почаще.