Может память и вернётся
О том, как было всё тогда
Но как жаль, что мы не сможем
Повторить это никогда
И будут висеть одиноко
Фотографии на стене
И только они заставят
Меня вспомнить о тебе
Вспомнить о тебе
Вспомнить о тебе
«фотографии», источник
Тренировки были сущим адом. Нет, Джозеф прекрасно понимал, что будет тяжело, но не настолько же! Мессина и Логгинс каждый день давали всё более трудные задания, словно надеясь однажды убить своих учеников. Под конец дня Джозеф так уставал, что хотелось просто поскорее лечь в кровать и уснуть. Даже донимать Цезаря уже не хотелось (хотя не то что бы это останавливало Джоджо. Недовольный Цезарь — одно из самых смешных зрелищ в мире, так что Джозеф был готов бесить его несмотря на усталость. Всё равно на этом чёртовом острове не было других развлечений). Но всё-таки Лиза Лиза сжалилась над ними и позволяла им отдыхать. Раз в неделю, по воскресеньям, вместо целого дня тренировок Джозеф и Цезарь мучались лишь до полудня. Потом они были вольны делать, что пожелают. Вернее, так Джозеф думал, но на деле всё оказалось не так радужно. Вместо тренировок их с Цезарем ожидали иные проблемы. Ведь раз уж они свободны, то почему бы не отправить их в Венецию за покупками? Нет, Джозеф был бы совсем не против погулять по этому чудесному городу и посмотреть достопримечательности. Вот только вместо этого ему придётся выполнять тупые поручения Лизы Лизы и вместо достопримечательностей его ждёт рынок. Да ещё и этот придурок Цеппели будет с ним. С Цезарем отношения не задались с самого знакомства. Мало того, что он ужасный бабник, флиртующий с каждой встречной девушкой, так ещё он и полный придурок. Возомнил о себе невесть чего только из-за того, что обучается хамону чуточку дольше. И эта его дурацкая особая техника… Кому в здравом уме придет идея сражаться с мыльными, мать их, пузырями? И нет, вовсе Джозеф не завидует. Он обязательно придумает такую технику, что не только Цезарь, но и сама великая и ужасная Лиза Лиза потеряет дар речи. — И почему мы должны ходить по магазинам вместо этой старой ведьмы? — недовольно бурчал Джозеф по пути в Венецию. — Она ж сама весь день херней страдает, пока мы умираем на тренировках. — Не смей говорить так о нашем учителе! — за такие слова Джоджо ожидаемо получил подзатыльник. — Да она всё равно нас не слышит, чё ты сразу так заводишься? И всё равно, почему именно мы? Разве Сьюзи не может заняться этими тупыми покупками? — У Сьюзи и так полно дел. Пожалей бедную девушку. Джозеф лишь скорчил недовольную мину и отвернулся. И до самой Венеции он молчал, ведь с этим упрямым придурком говорить бессмысленно. Когда они добрались до города, Джозефу пришла в голову просто гениальная идея. Как только они дойдут до рынка и Цезарь отвлечётся на всякие овощи и фрукты, Джозеф сбежит и наконец-то получит заслуженный отдых. От одной только этой мысли настроение Джоджо вмиг улучшилось. Он уже предвкушал, как будет гулять по красивым венецианским улочкам, покатается на гондоле, попробует кучу итальянских вкусностей и накупит кучу сувениров. Ах да, пункт с едой придётся опустить, ведь этот сраный намордник остался на лице Джозефа даже в выходной. Чёртова Лиза Лиза! Не даёт по-человечески отдохнуть! — Даже не думай, — вот только Цезарь словно прочитал мысли Джозефа. И один только его взгляд говорил: «Только попробуй выкинуть что-то и ты покойник». Но когда это останавливало Джоджо? Вот только сбежать оказалось гораздо сложнее, чем представлял себе Джозеф. Цезарь глаз с него не сводил, а каждый раз, когда Джоджо отходил от него, как ему казалось, слишком далеко, тот чуть ли не за шкирку возвращал его обратно. Как будто Джозеф пёс. Хотя с учётом намордника он и правда им был, лишь поводка для полной картины не хватало. И вот наступил момент, которого Джозеф так ждал. Раньше Джоджо бесился, что Цезарь не может пройти мимо девушки не осыпав её тысячью комплиментов, но сейчас он был благодарен, что Цеппели такой бабник. Ведь стоило ему отвлечься на очередную красавицу за прилавком, как Джозефа уже и след простыл. Наконец-то свобода! Наконец-то он сможет отдохнуть, по-настоящему отдохнуть! И никакие Цеппели не будут ему мешать и заставлять таскать тяжёлые пакеты. Правда Джозеф понятия не имел, куда ему идти дальше, но это и не важно. А дорогу до лодки, на которой они с Цезарем приплыли сюда, он помнил. Да и что-то ему подсказывало, что Цеппели не сможет уплыть без него, даже если очень захочет. Ведь если он вернётся один, то Лиза Лиза, которую он так уважает и боготворит, будет явно не в восторге. Так что переживать не о чем.***
Венеция — действительно удивительный город. Такой красивый, такой яркий и такой непохожий на дождливый Лондон и на шумный Нью-Йорк. Даже воздух тут был совсем другой. Такой свежий, такой чистый и так пахнет морем и летом, пусть сейчас и была зима. Не зря Венеция считается раем для туристов. Джозефу в этом городе понравилось с самого первого дня. Как жаль, что вместо отдыха его здесь ждали адские тренировки и битвы с людьми из колонн. Один лишь рынок чего стоил. Казалось, тут можно было найти абсолютно всё, что только можно представить: и свежие фрукты с овощами, и сладкую выпечку, только-только из печи, и всевозможные сувениры. Магазинов тут тоже хватало, и Джозеф довольно много времени просто с интересом разглядывал все эти разноцветные витрины. И вдруг Джозеф увидел в одной из этих витрин его — поляроид. Он давно слышал рассказы дяди Спидвагона о чудо-фотоаппаратах, которые сразу выдают готовые фотографии. И не надо мучаться миллион часов в темноте, чтобы их проявить. Чудо науки и техники, не иначе! И вот Джозеф наконец-то смог посмотреть на этот волшебный аппарат воочию. Джоджо влюбился в него с первого взгляда и сразу же захотел купить. Джозефу всегда, с самого детства, нравились фотографии. Есть что-то в них особенное, можно даже сказать, волшебное. И пусть сам процесс фотографирования был совсем невесёлым, ведь что в детстве, что сейчас Джозеф не мог долго усидеть на одном месте в одной и той же позе. Но как же приятно было потом рассматривать все эти фотокарточки и вспоминать о днях, когда они были сделаны. И чем больше проходило лет, тем больше Джозеф ценил такие кусочки воспоминаний, запечатлённые на бумаге. Джозеф как сейчас помнил те далёкие дни, когда он ещё совсем мальчишкой рассматривал вместе с бабулей её фотоальбом. Тогда Джоджо был таким маленьким, что спокойно умещался на коленях у Эрины. Как давно это было… И как же скучал по этим дням Джозеф. Ему так не хватало подобных умиротворённых дней сейчас. Тогда не было никаких тренировок, никаких смертельных колец и никаких людей из колонн (вернее они, конечно же, были, но маленький Джоджо в то время и знать не знал ни о вампирах, ни о каменной маске, ни о хамоне). Хорошие были дни. Жаль, что вернуться в детство вновь уже не получится. И старые бабушкины фотографии всегда были одним из самых приятных воспоминаний из детства Джозефа. Он всегда с интересом рассматривал эти картины прошлого, удивляясь, каким же всё тогда было другим. Он с восхищением смотрел на фотографии своего деда Джонатана. И пусть Джоджо никогда не встречал его, но фотографии с ним всегда вызывали у него непередаваемый восторг. И мальчик надеялся, что когда вырастет, станет походить на него, хотя бабуля и дядя Спидвагон и так говорили, что Джозеф его уменьшенная копия. От фотографий с юной бабулей Эриной Джозеф тоже не мог оторваться, слишком уж она была красивой. Самой красивой девушкой, которую только видел Джоджо. Он даже как-то пообещал бабуле, что женится лишь на той, кто сравнится с её красотой (конечно, не именно такими словами, но смысл был тот же), чем растрогал и умилил Эрину. Фотографии с молодым Спидвагоном, наверное, были у Джозефа самыми любимыми. Спидвагон из прошлого совсем не походил на Спидвагона из настоящего, и это всегда так веселило маленького Джоджо. Слишком большой был контраст между юным Робертом с Огр-стрит и пожилым мистером Спидвагоном, к которому так привык маленький Джоджо. Так непривычно было видеть его с длинными волосами, но как же такая причёска шла юному Роберту. Джозеф тоже это понимал и очень хотел отрастить себе такие же длинные волосы, вот только бабуля не одобрила такую идею, так что детские мечты остались лишь мечтами. Фотографий в альбоме было очень много, вот только среди них не было ни одной фотографии с родителями Джозефа. Иногда ему даже казалось, что их никогда и не существовало. Словно он просто взял и появился на этот свет без их участия. Это всегда печалило маленького Джоджо, но как бы сильно он не умолял бабулю показать хоть одно фото с его отцом или матерью, ещё ни разу Эрина не ответила ничего вразумительного. Только то, что оба его родителя давным-давно умерли и фотографий с ними не осталось (что звучало очень подозрительно, ведь детских фотографий с Джорджем Джозеф тоже ни разу не видел). И если про отца Джозефу сказали, что он погиб на войне, то смерть матери оставалась тайной. Даже в детстве Джоджо не особо верил словам о её болезни, ведь бабуля и дядя Спидвагон говорили об этом так, словно пытались что-то скрыть. И это совсем не нравилось Джозефу. Но если забыть о последнем факте, то бабушкин фотоальбом был самым настоящим сокровищем для Джозефа. И именно по этой причине он и увлёкся фотографиями, ведь однажды он хотел собрать такой же, только уже со своими собственными воспоминаниями. Поэтому Джозеф не пожалел денег на поляроид и кассеты для него. Пусть бабуля Эрина и дядя Спидвагон никогда не жалели карманных денег для своего дорогого Джоджо, но этих денег едва-едва хватило, ведь такой чудесный фотоаппарат стоил совсем не дёшево. Но Джозеф нисколько не жалел о потраченных деньгах. Всё равно он не смог бы поесть итальянских вкусностей, вот и остаётся радовать себя таким классным фотоаппаратом. Вот только радость Джозефа была прервана резко появившимся рядом с ним Цезарем. Он уже закончил с покупками и явно был недоволен тем, что Джоджо бросил его одного. Нет бы порадоваться, что Джозеф подарил ему замечательную возможность отдохнуть от него (Цезарь практически постоянно говорил, как сильно он устал от Джозефа и как он мечтает о том, чтобы тренировки закончились и их пути разошлись на веки вечные), но Цезарь не был бы Цезарем, если бы не нашёл повод разозлиться на Джоджо. — Я как-то неясно выразился тогда? — если бы не куча пакетов в руках, Цеппели бы так и накинулся на Джостара. — Да ладно, ты и без меня прекрасно справился, Цезарино, — судя по количеству пакетов, Цеппели и правда закончил с покупками. — Тем более, может это последняя моя возможность посмотреть город. Внутри меня ведь две мини-бомбы, которые могут взорваться в любой момент. Однажды я могу просто взять и не проснуться. — Не драматизируй, — закатил глаза Цезарь. — Ладно, надеюсь, ты тут другим проблем не доставлял? — Проблем? Я? — удивлённо вскинул брови Джозеф, — Вот значит какого ты обо мне мнения… А вообще, я тут такую классную штуку купил! Ты только посмотри, какая прелесть. С этими словами Джоджо показал своё новоприобретенное сокровище Цезарю. Вот только тот совсем не разделял его радости. И с таким осуждением смотрел на него, будто Джозеф не фотоаппарат купил, а кучу бесполезного хлама. — И зачем? Кучу денег же стоит. А зная тебя, ты сломаешь его уже завтра. Если не сегодня. Джозеф на это обиженно показал язык. Вот только из-за маски этого очень взрослого жеста не было видно. Чёртов намордник! — Ладно, фотограф недоделанный, есть хочешь? Я закончил с покупками раньше, чем планировал, так что мы вполне успеем пообедать в Венеции. — А намордник? — зная Цезаря, Джозеф ожидал, что тот заставит его есть прямо так, пропихивая еду через крошечные дырочки, а то и вовсе ограничит его одними напитками. Однажды Лиза Лиза за плохое поведение уже угрожала ему постоянным ношением маски, и в таком случае ему бы пришлось променять божественную готовку Сьюзи на мерзкие смузи, и Джозефу очень не хотелось испытывать эту угрозу в реальности. — Не волнуйся, я умею его снимать, — но Цезарь приятно удивил его. Может, не так уж сильно этот Цеппели его ненавидит. — Только ни слова Лизе Лизе. — Не такой уж ты у нас и правильный, Цезарино, — усмехнулся Джоджо, за что сразу получил очередной подзатыльник от Цезаря. — Заткнись! И пойдём уже, а то не успеем вернуться до заката.***
Ресторан, в который привёл Джозефа Цезарь, оказался очень даже приятным местом. Он разительно отличался от места, где они впервые друг друга увидели. Не такой большой и роскошный, но этим он и привлекал. Обстановка внутри так и веяла атмосферой домашнего уюта и тепла, а приятный запах итальянских трав завершал и без того прекрасную картину. На входе их сразу же встретила очаровательная официантка, которую Цезарь тут же осыпал всевозможными комплиментами, чем вконец засмущал несчастную девушку. Пусть Джозеф ни слова не понял из того, что сказал ей Цеппели, но по реакции официантки всё и без перевода было ясно. И когда она наконец-то довела их до свободного столика, щёки девушки пылали словно маков цвет. — Тебе обязательно флиртовать со всем, что движется? — Ты просто завидуешь, что не умеешь обращаться с дамами, — усмехнулся Цезарь, а затем придвинулся к Джозефу, чтобы снять с него маску. — Всё-таки я был прав, что у тебя нет девушки. И никогда не было. — Просто я ещё не встретил ту самую. — О, да ты у нас романтик, — руки Цезаря оказались на лице Джозефа, и от этого прикосновения Джоджо было как-то не по себе. Всегда была вероятность, что Цеппели его обманул и вместо того, чтобы снять маску, он просто вырубит его хамоном или сделает что похуже. — Вот от кого-то вроде тебя я такого не ожидал. Ты такой наивный, что это даже мило. — Ну не всем же быть такими бабниками, как ты, — Джоджо терпеть не мог, когда Цезарь его так дразнил, но отвернуться он не мог, ведь Цеппели крепко держал его лицо. Тем более шанс получить разряд хамона в лицо всё ещё не равен нулю, так что лучше обойтись без резких движений. — Я не бабник, — ладони Цезаря заискрились, но вместо разряда хамона послышался щелчок, а в следующий момент маска уже оказалась на коленях Джозефа. — Просто я считаю, что каждая девушка прекрасна по-своему и заслуживает приятных слов. Хотя зачем я тебе это говорю? Ты же слишком ребёнок для подобных разговоров. — Как будто ты намного меня старше. Подумаешь два года… — О, Джоджо, дело совсем не в возрасте, — одна из рук Цезаря переместилась с лица на волосы и принялась взлохмачивать и без того лохматые волосы. Они и без вмешательства Цезаря напоминали птичье гнездо, а теперь это самая настоящая катастрофа. — Может тебе и восемнадцать, но внутри ты совсем ребёнок. Джозеф хотел было возразить, но вернулась официантка (уже не такая красная, но всё ещё весьма смущённая), которая принесла им меню. Это на некоторое время заставило забыть Джоджо об их разговоре, ведь выбор обеда гораздо более важное дело. Вот только Джозеф совсем не подумал, что меню будет на итальянском. И это осознание вконец испортило ему настроение. Джозеф не то что понять, даже прочитать большую часть этих замудрёных слов не мог. Разве что понравившиеся ему спагетти al nero он смог распознать, но заказывать их во второй раз он не хотел. Нет, они безумно вкусные и всё такое, но заказывать всё время одно и то же слишком скучно. Пока Джозеф в Италии он хотел попробовать всё, что только возможно и невозможно. Казалось бы, тогда это вообще не проблема, ведь можно просто тыкнуть наугад. Но нет, так тоже не пойдёт. Джозеф не хотел получать кота в мешке, ведь ему хотелось хотя бы немножко понимать, что за блюдо ему предстоит попробовать. Так что остаётся один-единственный вариант — попросить помощи у Цезаря. И как же это злило Джозефа. — Mamma mia, у маленького Джоджо проблемы? — усмехнулся Цезарь, заметив озадаченный вид Джозефа. И его довольное лицо так и кричало о его превосходстве. Джозеф даже передумал просить его о помощи. — Так и быть, я порекомендую тебе парочку блюд. Хоть ты совсем этого не заслужил. — Не делай вид, что не был рад, когда я свалил. Наверняка, ты только и мечтал, чтобы остаться одному. Вечно же болтаешь, как я тебя раздражаю. — Ты прав. Но нам бы обоим досталось от Лизы Лизы, если бы ты потерялся. — Я никогда не теряюсь! — конечно, это неправда, но Джозеф ни за что на свете не сознается в этом, тем более Цезарю. И совсем не обязательно ему знать, что он умудрился забрести непонятно куда в ту же минуту, как попал в Нью-Йорк. И о том, как он в детстве терялся в запутанных коридорах особняка Джостаров тоже не стоит упоминать (на самом деле Джоджо до сих пор не понимает, как там что устроено, поэтому по большей части он ходит там наугад и очень удивляется, когда в очередной раз оказывается в тупике). — И вообще, давай вернёмся к меню. А то до ночи ничего не выберем. — До ночи ничего не выберешь ты. Я-то уже давным-давно определился. Следующие пару минут прошли для Джозефа как в тумане, потому что Цезарь просто завалил его миллионом странных итальянских названий. Под конец его мини-рецензии на всё меню Джоджо окончательно перестал понимать что-либо. Все эти слова просто смешались в его несчастной голове в запутанный клубок, который невозможно распутать. И кажется, теперь он был озадачен выбором блюда даже больше чем в начале. Цеппели ведь специально это сделал, да? Ему так нравится мучать Джозефа и смотреть, как тот страдает? Ему так нравиться упиваться своим превосходством? В конце концов, Джозеф просто выбрал то, что прозвучало последним. Благо, хоть одно блюдо он смог запомнить. Некие conchiglie. Джозеф понятия не имел, что это может значить, но надеялся, что это нечто вкусное, ну или в худшем случае хотя бы съедобное. И он молился, что это блюдо выглядит нормально. Пусть Джозеф и не считал себя привередливым, но если блюдо выглядит странно, он ни за что на свете не попробует его (спагетти al nero исключение, хотя если бы их предложил Цезарь, то Джозеф вместо того чтобы их есть, опрокинул бы их на Цеппели). — Интересный выбор, — одобрительно улыбнулся Цезарь. — Хотя на самом деле все блюда здесь очень вкусные, так что ты бы не прогадал в любом случае. — Сам-то что выбрал, умник? — Gnocchi. — Да что не так с твоим языком? Почему эта хуйня произносится ньокки? Пишется же гноччи. — Как будто твой язык лучше. Вот зачем вам столько временных форм? Зачем вам целых шестнадцать штук? — Вообще-то их двадцать шесть. — Тем более. Нахуя так много? — А я знаю? Спроси у тех, кто это придумал. Я сам не в восторге от этого. По-моему хватило бы и трёх. Этот высокоинтеллектуальный диалог прервала официантка. От её прежнего смущения не осталось и следа, даже лёгкий румянец и тот успел исчезнуть. Что Цезарь тут же исправил, добавив после заказа пару очередных комплиментов, заставив щёки девушки полыхать с новой силой. — Да сколько можно! Заебал уже. — Ничего не могу с собой поделать, — Цеппели выглядел очень довольным собой. И неясно, действительно ли он так хотел пофлиртовать с бедной официанткой или же продолжал делать это назло Джозефу. Джоджо продолжал дуться пока не принесли еду, чем очень повеселил Цезаря. И вот, когда тарелки с ароматными итальянскими блюдами оказались на столе, вся обида Джозефа мигом исчезла. А от осознания, что вместе с едой принесли и бутылку вина, Джоджо и вовсе стал самым счастливым человеком на земле. Попробовав пасту, Джозеф словно оказался в раю. В этом блюде идеально было абсолютно всё: и приятный аромат, возбуждающий аппетит, и сочные кусочки мясного фарша, и нежная паста в форме ракушек, и божественный соус, завершающий этот кулинарный шедевр. А от вкуса этого блюда, приятно обволакивающего его язык, Джоджо чуть ли не сходил с ума. Это было настолько вкусно, что Джозеф готов был есть это блюдо вечно. И с каждым новым кусочком оно нравилось ему лишь больше. На какое-то время он даже забыл о Цезаре, сидящем рядом, и вспомнил о нём лишь тогда, когда тот усмехнулся. — Что смешного? — не отрываясь от вкуснейшей пасты спросил Джозеф. — Не болтай с набитым ртом, придурок. Твоя дорогая бабуля Эрина что ли не учила тебя столовым манерам? — Её тут нет, так что пофиг. И ты не ответил на вопрос. Вместо ответа Цезарь лишь в очередной раз загадочно улыбнулся, а в следующий момент эта странная улыбка скрылась за бокалом вина. Кстати о вине, о нём Джозеф тоже успел позабыть. Он никогда раньше не пробовал его (единственный раз, когда Джоджо его заказал был в том самом ресторане, где он встретил Цезаря, но попробовать его тогда, к сожалению, не получилось. А всё потому что этот придурок разбил его бокал своими макаронами), так что он понятия не имел, чего ожидать. Вкус вина оказался не таким приятным, как себе представлял Джозеф. Нет, некая сладость в нём всё-таки чувствовалась, но горькость крепкого алкоголя всё портила. Джоджо едва не закашлялся от такого резкого вкуса, чем в очередной раз вызвал усмешку у Цезаря. — Mio Dio, что ты творишь? Никто не пьёт вино залпом. Это тебе не сок. — Как тебе вообще может нравится эта гадость? — Джоджо поспешил заесть неприятный вкус пастой. — Ах да, тебе же и мерзкие сигареты нравятся. Забыл, что ты извращенец. — Какой же ты всё-таки ребёнок, — кажется, эту фразу Цезарь за всё их знакомство повторил уже раз сто. И с каждым разом она бесила Джозефа всё сильнее. От таких слов Джозеф настолько обиделся, что вопреки своей нелюбви к вкусу вина, решил допить первый бокал. И почти сразу же налил себе второй. И, к его удивлению, второй бокал пошёл гораздо легче первого. Вкус уже не казался таким резким, да и самому Джозефу вдруг почему-то стало радостно. И этой радости было даже больше чем от вкусной пасты. Так странно. — Не налегай, — не успел Джозеф допить, как Цезарь отобрал у него бокал. — Думаю, тебе уже хватит. А то мало ли буянить начнёшь или ещё что. — И с чего это мне буянить? — искренне удивился Джозеф. Ему сейчас было так хорошо, что драки или что-то подобное это последнее о чём он мог подумать. — И почему это тебе можно много пить, а мне нет? — Потому что я в отличие от некоторых умею пить. И для меня пару бокалов это совсем немного. Тебе же и одного с лихвой хватит. Джозеф на это лишь обиженно показал язык. И в этот раз никакие маски не помешали это увидеть. — Ты безнадёжен. Как хорошо, что сейчас с тобой я, а не очаровательная леди. Она бы со стыда умерла. И ушла бы от тебя при первой же возможности. — А ну повтори! — нет, этот Цеппели слишком много о себе возомнил. Джозеф больше не мог этого терпеть, ведь Цезарь слишком его бесит и явно нарывается на драку. — Ты безнадёжен. Мне повторить по слогам, чтобы до тебя дошло? Или может по буквам? — Ну раз так, то может, наш Казанова, о великий Цезарь Антонио Цеппели, соизволит просветить меня, как правильно вести себя с дамами? — Не думаю, что тебе это пригодиться в ближайшее время, — Цезарь в очередной раз прервался на глоток вина. — Или… Или ты запал на Сьюзи? — Сьюзи? — если так подумать, то она была очень даже милой и, в отличие от некоторых, всегда смеялась над шутками Джозефа. Да и Джоджо всегда нравились блондинки. — А может и запал. Тебе-то что? Вы же не встречаетесь нет? Потому что если да, то мне её искренне жаль. Она слишком хороша для тебя. — Для тебя кстати тоже. «А ведь Цезарь тоже блондин и тоже очень милый», — вдруг пронеслось в мыслях у Джозефа. И эта мысль совсем ему не понравилась. Нет, его совсем не смущало, что Цезарь парень, вовсе нет. Просто тот факт, что из всех людей ему мог понравится именно Цезарь… Это было слишком. Ну не может судьба быть настолько жестокой. — Ты что-то притих. Смирился, что Сьюзи никогда не будет твоей? — продолжал издеваться Цезарь. — Я просто задумался. — Боже мой, он умеет думать. И его смех… Кажется, это самый лучший звук, который Джозеф когда-либо слышал. От него сердце Джоджо тут же ускоряло свой ход, а щёки начинали пылать ярко-красным. Или же последнее всё-таки от вина? — Цез, а какие девушки тебе нравятся? — вдруг спросил Джозеф, сам не зная, на какой ответ он надеялся. — Хочешь узнать мой типаж? — некоторое время Цезарь молчал, раздумывая над ответом. — Я уже говорил, что каждая девушка прекрасна по-своему, но… Мне нравятся сильные девушки, которые могут постоять за себя. Решительные и смелые, которые не остановятся ни перед каким препятствием. — Как Лиза Лиза? — Как Лиза Лиза. Но, думаю, это ещё не всё, — снова пауза. И от неё Джозеф аж затаил дыхание, весь сгорая от нетерпения. — Мне нравится, когда сила и решительность сочетается с добротой. И когда человек действительно любит свою семью тоже. Но больше всего мне нравится, когда с этим человеком можно поговорить о чём угодно, а если темы для разговоров кончаются, то даже молчание по-своему приятно. А вот тут Джозеф уже не был уверен, что Цезарь описывает их учителя. Нет, он мог ошибаться, и может глубоко внутри у этой жестокой женщины скрывается золотое сердце, но верилось в это с трудом. Да и не об этом сейчас думал Джоджо. «Неужели он про меня?» — безумная мысль, но Джозефу не казалось, что он ошибся. Но от этого осознания легче не становилось, ведь Джоджо понятия не имел, как реагировать на такое почти что признание. А потому решил вернуться к недоеденной пасте, пока его длинный язык опять не ляпнул чего лишнего.***
Как же давно это было. Казалось, с того дня едва ли прошёл год, но для Джозефа будто прошла целая вечность. И теперь он гуляет не по солнечной незнакомой Венеции, а по Нью-Йорку, за этот год ставшему ему почти что родным. Вот только каким бы ярким и интересным городом ни был Нью-Йорк, по сравнению с Венецией он был совсем серый и блеклый. Но даже в таком совсем не похожем городе Джозеф умудрялся находить отголоски той самой прогулки по Венеции. Каждая улочка, каждый перекрёсток, каждый магазин, каждый ресторан — всё напоминало о том дне. Иногда Джозефу даже казалось, что он и правда вернулся в прошлое, но стоило ему присмотреться повнимательнее, как он осознавал жестокую правду: никакая это не Венеция, а всё тот же Нью-Йорк. И как бы сильно Джозеф не любил этот прекрасный город, быть здесь было невыносимо. Ему чего-то не хватало. Вернее кого-то. Кого-то вечно недовольного, но такого милого и забавного. И от этого пустота внутри лишь разрасталась, причиняя этим лишь больше боли. В каждом человеке, проходящем мимо, Джозеф пытался разглядеть Цезаря. Пусть он и понимал, что это невозможно, ведь даже если бы он и оказался жив, то вряд ли бы Цезарь был здесь, в Америке, а не в Италии. Но Джозеф отчаянно пытался найти его. Он надеялся, что произошло чудо и его дорогого Цезаря каким-то невероятным способом смогли спасти. Быть может, где-то в другом мире или в другой вселенной это и правда произошло, и теперь Цеппели живой и здоровый ждёт его дома вместе со Сьюзи. Как жаль, что в этой жизни это невозможно… И вот очередной магазинчик, спрятавшийся среди многочисленных улиц, встретил Джозефа новой порцией болезненных воспоминаний. Ведь в этом магазине на витрине стоял точно такой же поляроид, какой он купил в тот самый день. И лишь увидев его, Джозеф снова погружался в прошлое.***
Весь следующий день (вернее весь следующий день в перерывах между тренировками) Джозеф развлекался с новоприобретённым поляроидом. Он фотографировал всё подряд. Буквально всё подряд. Никто так и не смог понять, зачем Джозефу столько фотографий замка Лизы Лизы и острова, но никто не стал задавать лишних вопросов. Ведь, как говорится, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось. Обитателей острова эта участь тоже не обошла. Так что и Сьюзи, и Мессина с Логгинсом, и Лиза Лиза оказались запечатлены на фотографиях Джозефа. Хотя они и не были особо против. Сьюзи вот наоборот настолько загорелась этой идеей с фотосессией, что целый час провозилась над выбором своего лучшего платья (пару раз за этот час Джозеф успел пожалеть о том, что решил сфотографировать её, но ожидания стоили того, ведь Сьюзи и правда получилась на фото очень миленькой). Мессина с Логгинсом даже попозировали, а Лиза Лиза получилась такой крутой, как будто это не просто фото, а постер к какому-нибудь фильму или обложка к новому супергеройскому комиксу (Джоджо очень не хотелось это признавать, но из Лизы Лизы и правда бы получилась классная героиня, и он бы точно прочитал что-то с таким крутым персонажем). Один только Цезарь упрямо отказывался фотографироваться. И целый день прятался и убегал от Джозефа. Вот только это всё было бесполезно, ведь от Джоджо не сбежать и не спрятаться. И если уж он и захотел что-то сделать, то ничто на свете его не остановит. Раз уж он смог отсрочить свою гибель от рук людей из колонн на целый месяц, то ему ничего не стоит убедить сфотографироваться одного гордого итальянца. И пусть Цезарь и отказывался фотографироваться, это ещё не значило, что Джозеф не будет его фотографии. Да, временами Цеппели ужасно бесил его, но ему всё равно хотелось сохранить что-то на память о нём. Ведь кто знает, как сложится их судьба после победы над людьми из колонн. Быть может, их с Цезарем дороги разойдутся и больше никогда не пересекутся. Ведь как бы прекрасна ни была Италия, рано или поздно Джозефу придётся вернуться домой, где его ждут бабуля Эрина и Спидвагон. И от одной мысли, что им с Цезарем когда-то придётся расстаться становилось грустно. Джозеф уже не представлял себе, что его жизнь может продолжаться без него. Слишком уж Джоджо привык к этому идиоту. Настолько привык, что жизнь без него казалась попросту невозможной. А потому Джоджо просто необходимо заполучить хотя бы одно фото с Цезарем. Один раз Джозефу даже получилось украдкой сфотографировать Цезаря, вот только вид у него был крайне недовольный. Но даже хмурящийся Цезарь со злобным взглядом и раздражённо поджатыми губами выглядел слишком красивым. Это просто несправедливо! Вот как можно так хорошо получаться на фотографиях, даже когда совсем не в настроении и не хочешь фотографироваться? И как же Джозефу хотелось поймать тот мимолётный момент, где Цезарь улыбается. С улыбкой на лице Цеппели словно преображается, будто становился совершенно другим человеком. Таких моментов было не особо много, но все они навсегда запомнились Джозефу. А тот факт, что причиной этих улыбок часто становился сам Джоджо, не мог не греть ему душу. Хотя было бы лучше, если бы Цезарь смеялся не над ним, а над его великолепными (по его скромному мнению) шутками. Все улыбки Цезаря (настоящие искренние улыбки, а не то, что он пытается состроить перед милыми девушками) столь редки, что лишь увидеть их — уже великое достижение, что уж говорить о том, чтобы поймать этот момент на фото. Это уже невыполнимое задание. Но Джоджо бы не был Джоджо, если бы сдавался так просто. Он же Джозеф, мать его, Джостар, а значит для него нет ничего невыполнимого. И он получит эту чёртову фотографию, чего бы ему это не стоило. — Ну же, Цици, улыбнись! Такой хороший день, а ты состроил такую мину, как будто кто-то нассал тебе в утренний кофе. — Да отстань ты уже от меня. Я тысячу раз сказал, что не хочу фотографироваться. — Но почему? Все остальные вот согласились. Даже твоя многоуважаемая Лиза Лиза. Вышло кстати очень круто. Почему ты тоже такое фото не хочешь? — Просто не хочу и всё. Когда же ты это уже поймёшь, coglione? — Ну и ладно, ну и пожалуйста, не очень-то и хотелось, — обиженно надулся Джозеф, уже обдумывая новый план действий. С Цезарем никогда не было просто, но от этого лишь интереснее. Кажется, Цезарь начал что-то подозревать, ведь он окинул Джозефа неодобрительным взглядом, так и говоря: «Что бы ты там не придумал, лучше не делай этого, а то тебе не поздоровится». Джоджо всегда хорошо читал людей, так что понять, о чём думает Цезарь для него в большинстве случаев было совсем несложно. Ключевое слово «в большинстве случаев». Иногда с этим итальянцем было всё так запутанно, что Джозеф совершенно не понимал, что творится у этого Цеппели в голове. Благо, сейчас всё было предельно ясно — Цезарь просто упрямится только и всего. Быть может, на самом деле он хочет сфотографироваться, вот только гордость не позволяет просто взять и согласиться. Или же его просто бесит тот факт, что фотографировать его собрался именно Джоджо. Была бы на его месте Сьюзи, всё было бы совсем по-другому… Точно! Сьюзи! Как Джозеф раньше до этого не додумался? Тем более если фотографировать будет она, то у Джозефа будет шанс на совместную фотографию с Цезарем. А это даже лучше, чем просто фото с Цезарем.***
— Ну Сьюзи, ну пожалуйста, — вот только Джозеф не ожидал, что девушка ему откажет. — Прости, Джоджо, я бы рада помочь, но у меня куча дел, — невинно улыбаясь, ответила Сьюзи. Ну и как на неё злиться после этого? Она же не виновата, что замок Лизы Лизы такой огромный и что кроме неё тут нет других горничных. Ну или есть, но хорошо скрываются? В любом случае, Джоджо кроме Сьюзи тут больше никого не видел. — Я могу помочь с этими делами, а потом ты поможешь мне с Цезарем, — не унимался Джозеф, вот только на Сьюзи почему-то не действовали его щенячьи глазки. Видимо, чёртов намордник и тут всё портит. — Ты правда в этом так уверен? У меня реально много дел. Мы даже вдвоём едва ли успеем до ужина. — Правда-правда! Слово Джостара. — Вот как? Тогда это просто чудесно! — обрадовалась девушка. Вот только от её радости Джоджо стало как-то не по себе. Пусть Сьюзи и совсем не походила на дьявола, но в её шаловливом взгляде так и плясали чертята. Явно задумала свалить на Джозефа большую часть своих обязанностей. И одним днём изнурительной работы Джоджо точно не отделается. Но на что не пойдёшь ради фотографии с самим Цезарем Антонио Цеппели?***
Сьюзи не шутила, когда говорила, что дел у неё безумно много. Потому что они и правда справились лишь к ужину. Джозеф и не представлял, что Сьюзи каждый день выполняет так много всего: и убирает, и стирает, и готовит, и занимается садом… И ещё кучу всего, так что теперь Джозефу искренне жаль девушку, ведь если так подумать, то всё это едва ли лучше их с Цезарем адских тренировок. Правда на ужине помощь Джозефа не закончилась. После него Сьюзи убедила Джоджо помыть всю посуду (а потом и вовсе скинула на него эту обязанность до конца недели), так что когда он закончил с горой тарелок и прочих столовых приборов, была уже глубокая ночь. Так что фотосессию Цезаря пришлось перенести на следующий день. Но Сьюзи не обманула и уже после обеда у Джозефа на руках была внушительная стопка фотографий с Цезарем. Девушка действительно постаралась на славу, ведь здесь, кажется, были все ракурсы, которые только возможны. Да и Сьюзи, на удивление, оказалась неплохим фотографом. Джоджо ожидал увидеть смазанные и размытые фотографии, но вместо них получил нечто совершенно иное. У неё и правда были золотые руки. Цезарь, курящий на балконе. Цезарь среди подсолнухов. Цезарь, пускающий мыльные пузыри. Цезарь с цветочным венком на голове… И как только Сьюзи убедила его на все эти фотографии. Она и правда волшебница, раз способна на такие чудеса. И за эти фотографии Джозеф готов был расцеловать её и заобнимать до смерти, но благо намордник всё ещё был на нём, так что Сьюзи пострадала лишь от объятий. — Всё-всё, хватит. Задушишь, — тщетно пыталась вырваться Сьюзи. — Я рада, что тебе нравятся эти фотки, но я ещё не закончила. Ты же хотел ещё вместе сфотографироваться, помнишь? — А плёнка хоть осталась? — Надеюсь, — нервно захихикала Сьюзи. — Кажется, я немножко увлеклась. — И это ты называешь немножко? — Джозеф с ужасом покосился на десяток фотографий у него в руках. — Да не переживай ты так, хоть на одну фотку, но плёнки должно хватить, верно?***
Пленки действительно хватило. Ровно на одну фотографию. Но зато какую фотографию… — Видишь, совсем не страшно оказалось, — довольно заулыбался Джозеф, разглядывая только что сделанное фото. Пока что вместо неё был лишь чёрный квадрат, но очень скоро там появятся улыбающиеся Джозеф и Цезарь на фоне заката. — И всё равно не понимаю, зачем тебе понадобилась эта несчастная фотография. — Чтобы в старости смотреть на неё и с улыбкой вспоминать былые дни. — Ты же ненавидишь тренировки. — Тренировки да. Но не тебя. Ты, конечно, тот ещё придурок, но иногда ты вполне нормальный человек. С тобой даже весело. Иногда. Так что я рад, что ты мой друг. — Правда? — удивлённо вскинул брови Цезарь и, кажется, слегка покраснел. — Впрочем, это взаимно. Джозеф не знал, действительно ли Цезарь покраснел или же так кажется из-за закатного солнца, окрасившего небеса и всё вокруг в алый цвет, но ему хотелось думать, что верным был первый вариант. Ведь Цезарю так идёт румянец на щеках, на нём его лиловые полумесяцы выделяются ещё сильнее. И вот фото наконец-то проявилось, и Джозеф заулыбался пуще прежнего, ведь получилась и правда замечательная фотография. Однозначно самая любимая из всех, что сделала Сьюзи, хотя Цезарь с венком недалеко ушёл от неё, слишком уж он милый с цветами в волосах. Цезарь ещё никогда не выглядел таким счастливым, как на этой фотографии. Его улыбка была такой тёплой и яркой, что могла затмить само солнце. Лишь при виде неё хотелось улыбаться, а на душе становилось так тепло и хорошо, что обо всём плохом тут же забываешь. Да и сам Цезарь в тот момент словно светился, ведь солнечные лучи создали вокруг его светлых локонов некое подобие ангельского нимба. Как жаль, что Цезарь не может быть таким всегда, ведь улыбка так ему идёт. — Что ты сказал? — кажется последнюю фразу Джозеф произнёс вслух, чем засмущал Цезаря ещё сильнее. — Улыбайся больше, — только и смог ответить Джозеф, уже чувствуя, как пылают его щёки. Наверняка, он сейчас даже краснее Цезаря. Повезло, что это всё можно списать на закат. Так они и замерли, больше ничего не говоря. Лишь они двое и красивое пожарище закатного неба над их головами. Такое же красное, как и лица этих двоих. И пусть этот момент и не будет запечатлён на фотографии, но он навечно будет выжжен на сердце Джозефа словно калёным железом. И разглядывая последнее фото, он обязательно вспомнит и этот момент.***
Все эти фотографии Джозеф хранит до сих пор. Сначала он даже повесил их все на стену, но чуть позже решил всё-таки убрать их в отдельный альбом, ведь смотреть на них было невыносимо больно. Каждая из этих фотографий словно открывала старую рану, которая всё никак не хотела заживать. И пусть некоторые из фотографий и были совершенно безобидными, но даже фото каких-то несчастных цветов заставляло Джозефа вспоминать о феврале 1939 года и заново переживать всю эту боль, которая с каждым разом становилась только сильнее. Но всё это и рядом не стояло с фотографиями с Цезарем. От них у Джозефа всегда наступала истерика. И унять эту истерику было невозможно. Сьюзи тщетно пыталась успокоить Джозефа в такие моменты, но её присутствие лишь усугубляло эту истерику, ведь Сьюзи и сама была кусочком того болезненного февраля. Единственным верным решением при этих истериках было оставить Джозефа одного, пока его слишком буйные чувства не утихнут. Иногда это происходило через пару минут, иногда через пару часов, а иногда затягивалось на несколько дней, а то и недель. Но несмотря на истерики, Джозеф снова и снова открывал этот злополучный фотоальбом и продолжал рассматривать эти фотографии, испытывая ужасы прошлого снова и снова. Он отчаянно пытался думать лишь о хорошем: об их походе в ресторане, обо всех их ночных разговорах на балконе, обо всех ночах, проведенных вместе, о том самом поцелуе и о том, что было после него тоже… Но перед глазами раз за разом возникала совсем другая картина. Джозеф продолжал видеть вместо улыбающегося Цезаря руины отеля, каменный крест, реки крови и кровавый пузырь с антидотом. И вместо его шутливых ругательств и звонкого смеха Джозеф слышал лишь отчаянный предсмертный крик Цезаря и свои не менее отчаянные рыдания. А если он вспоминал не смерть Цезаря, то он думал об их последней ссоре. Снова и снова слышал все эти резкие реплики. Снова и снова чувствовал боль от удара Цезаря. И снова и снова жалел, что не пошёл за ним. Вот и сегодня был один из тех дней, когда Джозеф не смог удержаться и снова открыл этот альбом. Непонятно, что именно он ожидает, раз за разом разглядывая все эти фотографии, ведь реакция всегда была одинаковая: слёзы, боль и истерика. А когда она утихает, на её место приходит опустошение. И от этой пустоты внутри становилось только хуже. — Почему? Почему ты умер? — непонятно у кого спрашивал Джозеф, как только он дошёл до фотографии с Цезарем. До той самой, где он хмурится. Джоджо бы всё отдал, лишь бы увидеть такого Цезаря ещё раз. Он готов был отдать все богатства мира, лишь бы хоть раз взглянуть на эти хмурые изгибы бровей, на эти невероятно зелёные глаза, так напоминающие глаза кота, на эти длинные светлые ресницы, на эти едва заметные пятнышки веснушек у него на носу… — Почему ты оставил меня? Почему ты бросил меня? Ты настолько ненавидел меня? Но ещё больше Джозеф хотел вернуться в тот самый день, в двадцать седьмое февраля 1939 года, чтобы в этот раз всё сделать правильно. Чтобы не допустить глупой ссоры, чтобы не допустить ещё более глупой драки и, самое главное, чтобы не допустить смерти Цезаря. И все фотографии с Цезарем теперь были напоминанием о главной ошибке Джозефа. Каждый раз вспоминая о Цеппели, он вспоминал и о своей вине. Вине, которую он не сможет искупить никогда. Ведь это именно его неосторожные слова стали первым шагом к провалу. И за эти слова Джозеф проклинал и ненавидел себя. Но самое главное — он ведь так и не извинился за свои слова. И никогда не сможет. Вот и остаётся жить с этим грузом вины. Такой же тяжёлой, как и камень раздавивший Цезаря. — Почему я такой идиот? Почему я никогда не могу ничего сделать нормально? Почему я вечно все порчу? — горячие слёзы обжигали как едкая кислота, но остановить этот ядовитый поток Джозеф уже был не в силах. Страница за страницей. Фотография за фотографией. И отовсюду на Джозефа смотрит Цезарь. Так осуждающе, так ненавидяще, что от этого взгляда внутри Джозефа что-то ломается. Эти глаза словно горели зелёным пламенем, они видели Джоджо насквозь и сжигали его дотла. Казалось бы, куда уже дальше ломать, ведь всё что можно и нельзя было сломано уже давно. Но каждый чёртов раз этот призрак Цезаря с фотографий находил ещё не тронутые слабые точки и безжалостно давил на них. Так сильно, так больно, что на их месте не оставалось ничего живого. Лишь пепел. Вот и всё, что осталось от души Джозефа. — Почему? Почему? Почему? — без конца повторял Джозеф. Он уже не понимал, что именно спрашивал. Да и ответ ему вряд ли нужен. Он и без чужих слов всё прекрасно знает. Но больнее всего было от самой последней фотографии. От той, где Цезарь и Джозеф изображены вместе. Такие счастливые, будто и не они вовсе. Видеть это фото было невыносимо. Так невыносимо, что хотелось просто разорвать эту чёртову фотографию в клочья, и затем выбросить эти обрывки из окна или сжечь их дотла. Лишь бы избавиться от этого воспоминания. Вырвать как больной зуб. Ведь должно же стать легче? Ведь если нет воспоминания, то и боли не будет, верно? Рука Джозефа сама потянулась к этой фотографии и вытащила её из альбома, изрядно при этом помяв. Но взглянув на улыбающееся лицо Цезаря, он остановился. — Боже, да что я творю, — опомнился Джозеф, спешно распрямив фотографию, в надежде, что он ещё не успел испортить её окончательно. Она была мятой, но всё ещё целой, отчего Джозеф выдохнул с облегчением. Пусть сейчас ему и хотелось уничтожить это воспоминание, но ведь потом он же будет жалеть об этом и ненавидеть себя пуще прежнего. Будет сожалеть о том, что у него не осталось ничего не память о знакомстве с Цезарем. А это самое страшное, что только мог себе представить Джозеф. Пусть вспоминать о Цезаре было невыносимо больно, но забыть о нём вовсе было куда страшнее. Поэтому эти фотографии были даром и проклятьем Джозефа. Напоминанием о лучших и худших моментах его жизни. И поэтому Джозеф ни за что на свете не избавится от этого фотоальбома. Он не сможет, даже если захочет.***
Утро Джозефа начинается не с кофе. Оно начинается с кое-кого очень громкого и злого. И этот кое-кто явно недоволен тем, что Джоджо до сих пор спит. — Ну ещё пять минуточек, — пробубнил Джозеф, укрываясь одеялом с головой. — Твои пять минут прошли ещё полчаса назад. Мы и так опаздываем, так что вставай уже. Или ты хочешь пропустить завтрак? Упоминание еды всегда магическим образом действовало на Джозефа и весь его сон как рукой сняло. Ведь еда, а особенно вкусная еда — это самое лучшее, что придумало человечество. И если Джозеф пропустит завтрак, то он не сможет насладиться великолепной готовкой Сьюзи до самого обеда. А зная, как Логгинс и Мессина любят его мучать, Джозеф уже предвкушал очередные штрафные круги вокруг острова или ещё чего-то утомительного и долгого, что отложило бы обед на неопределённый срок. Так что ни за что на свете Джозеф не пропустит завтрак. — Ладно, хватит уже орать, встаю я уже, — нехотя Джозеф всё-таки поднялся с постели, всеми силами сражаясь с желанием лечь в неё обратно. Слишком уж мягкой и удобной была кровать по утрам. Совсем не как ночью. Ночами эти чёртовы кровати в замке Лизы Лизы были словно каменные и уснуть в них было почти невозможно. И если бы не Цезарь, спящий рядом, Джозефу бы пришлось страдать от бессонных ночей и вечной усталости. На самом деле, у Цезаря и Джозефа были свои собственные комнаты, но одной ночью всё изменилось, и теперь комната Джоджо стала их общей. С каждым днём вещей Цезаря тут становилось больше и больше, но это не сильно беспокоило Джозефа, ведь в отличие от него у Цеппели их было не так много. Пусть Джоджо на острове значительно меньше, но вещей у него тут столько, будто он живет тут уже целую вечность, разве что коллекция комиксов тут была гораздо меньше, чем дома. И откуда он только успел достать столько? К слову, о той ночи Джозеф не особо любил вспоминать. Единственное, что в ней было хорошего — это Цезарь. А об остальном и думать не хотелось. Джозеф возненавидел свой намордник с самой первой секунды его появления на его лице. Он усложнял жизнь Джоджо и днём, но ночью, когда его разум не отвлекается на тренировки, учителей и Цезаря, эта маска превращает существование Джозефа в настоящую пытку. А кольца внутри его тела только душат его сильнее. И от осознания, что в любой момент эти кольца могут сломаться и выпустить смертельный яд, всё становилось ещё хуже. Так что совсем не удивительно, что ночь — это время удушья и паники. И в одну из таких нехороших ночей к нему пришёл Цезарь. Джозеф так и не понял, зачем тот решил к нему зайти, но он безумно этому рад, ведь в такое время поддержка ему жизненно необходима. — Idiota, не забывай дышать, — попытался успокоить его Цезарь тогда, заметив, что Джозеф задыхается. — Выровняй свой ритм дыхания с моим. В следующий момент одна из рук Джоджо оказалась на груди Цезаря, которая мерно вздымалась и опускалась. И этот спокойный ритм постепенно успокоил и Джозефа. За время тренировок им не раз и не два приходилось работать в паре, так что синхронизироваться с Цезарем для Джоджо совсем не в новинку. Удивительно, как быстро их отношения перешли от вражды к дружбе. Раньше они терпеть друг друга не могли и ни один их разговор не обходился без ссоры и драки, но теперь они иногда могли понять друг друга и без слов. Ссоры и драки, конечно, никуда не делись, но теперь они стали менее жестокими и никто не боялся, что кто-то из этих двоих серьёзно пострадает. Да даже оскорбления для Джозефа перестали быть такими обидными. И каждое idiota, stronzo или cazzo из уст Цезаря для него звучало как ласковое прозвище. И с той самой ночи не было ни дня, когда Джозеф спал в одиночестве. Стоило ему только собраться идти спать, как Цезарь уже был тут как тут и ложился рядышком. И пусть кровать явно была слишком маленькой для двух слишком крупных парней, но именно так этим двоим было удобнее всего. Ведь от осознания, что рядом есть кто-то тёплый и такой родной, на душе сразу становилось спокойнее и сон приходил чуть ли не в тот же самый момент, когда закрывались глаза. И как же приятно было знать, что наутро Цезарь никуда не денется. Ведь кому ещё следить за тем, чтобы Джозеф просыпался вовремя?***
Прошло уже несколько лет, но Джозеф всё ещё не может свыкнуться с мыслью о том, что теперь утро начинается не с Цезаря. Рядом с ним в кровати всё ещё лежит кое-кто тёплый и родной, но это вовсе не Цезарь. Кое-кто очень на него похожий, но всё ещё не он. Кое-кто, кого Джозеф любит всем своим сердцем, но никогда не полюбит так, как он любил и будет любить до скончания веков Цезаря. И какой бы чудесной не была Сьюзи, она ни за что и никогда не сможет заменить Цезаря. Джозеф никогда не думал о Сьюзи, как о замене Цезарю. Ведь заменить Цезаря всё равно, что предать его. Но отношения со Сьюзи не были предательством. Ведь если бы Джозеф до конца дней своих был один, то Цезарю бы это точно не понравилось. Зная Цеппели, Джозеф был уверен, что поступи он так, Цезарь бы с того света вернулся, чтобы вдолбить в его пустую голову то, что нельзя жить прошлым и нужно двигаться дальше. Потому он совсем не жалеет о том, что полюбил Сьюзи. Единственное о чём он жалеет, так это о том, что так и не сказал трёх заветных слов Цезарю… Лучше бы утро и правда начиналось с кофе. Ведь вместо него Джозеф получал нечто ещё более горькое. Такое горькое, что никакой сахар и никакие сливки не добавят сладости.***
— Ti amo, — едва слышно прошептал Цезарь в одну из ночей, думая, что Джозеф уже спит и не слышит его. Джозеф не знал итальянский от слова совсем. Максимум, что он успел выучить за эти пару недель — пару ругательств и то, только потому что Цезарь повторял их слишком часто и потому что он настолько достал Сьюзи расспросами о них, что она перевела ему парочку. Но Джозеф и без перевода знал, что это «ti amo» никакое не ругательство. Только не с такой интонацией, только не с такой нежностью и любовью в голосе. Вот только как реагировать на такие слова? Сделать вид, что он и правда спал и ничего не услышал или же расспросить наутро Цезаря? Второй вариант, конечно, не сулит ничего хорошего, ведь этот упрямый Цеппели засмущается и толком ничего не ответит. А может, он солжёт и скажет, что это одно из самых страшных ругательств. Но это будет проблемой Джозефа из будущего. Сейчас он слишком устал, чтобы думать над этим «ti amo».***
Значение этих слов Джозеф всё-таки узнал. Вот только было уже слишком поздно, ведь ответить на это признание уже не получится. Потому что Цезаря больше нет. Сколько бы лет не прошло, Джозеф не может с этим смириться и отчаянно цепляется за надежду о том, что Цезарь каким-то чудом выжил и просто прячется от него на другом конце света. Но это невозможно. Абсолютно невозможно. Сколько бы раз Джозеф не пытался прислушаться к здравому смыслу, мечты о выжившем Цезаре продолжали преследовать его. И он до сих пор отказывался признавать жестокую реальность без Цезаря. Реальность слишком жестока и бессердечна. Вот и остаётся только предаваться воспоминаниям. Порой они отпускали Джозефа и позволяли ему жить нормальной жизнью, но бывали дни, когда от прошлого было не сбежать. В эти дни о Цезаре напоминало всё: каждое слово, каждый предмет, каждый человек, каждое здание… Цезарь был везде. Но прикоснуться к нему было невозможно, ведь Цеппели уже давным-давно не в мире живых. И возможно, подобные дни и были одной из причин, почему Джозеф пристрастился к курению. Он и сам был не в восторге от своей зависимости, но просто взять и бросить он уже не мог. Ведь если сигареты — это память о Цезаре, то бросить курить всё равно, что забыть о нём. И конечно же, сигареты попортили жизнь не только Джозефу. Сьюзи тоже была совсем не в восторге от новой вредной привычки мужа. Как будто ей одних его истерик мало было. — Господи, Джоджо, сколько можно курить? Хоть бы на балкон вышел, — недовольно воскликнула Сьюзи, снова увидев своего мужа с сигаретами. — Ладно, тебе всё равно на своё здоровье, но пожалей хотя бы Холли. Что она скажет, если увидит, как ты тут куришь? — Что от папы опять плохо пахнет, — грустно усмехнулся Джозеф, даже не думая потушить сигарету. Сьюзи уже начала терять терпение. Её миленькое личико исказилось от гнева и раздражения, и от такой перемены даже становилось страшно. Казалось, ещё секунда и она словно тигрица накинется на него и вырвет эту несчастную сигарету прямо из его рук, а потом и вовсе голыми руками прикончит Джозефа. Но Джоджо хорошо знал свою жену, так что понимал, что бояться ему нечего. Пока что. Однажды он и правда разозлит Сьюзи настолько, что она потеряет всякое самообладание и перестанет быть такой доброй и всепрощающей девушкой. Поэтому нехотя, но он всё же затушил сигарету и бросил её в пепельницу, где скопилось уже целое кладбище окурков. И это кладбище слишком напоминало то, во что превратился теперь Джозеф. Если бы восемнадцатилетний Джозеф увидел бы себя двадцатитрёхлетнего, он бы ужаснулся и не поверил бы собственным глазам. Назвал бы это шуткой или розыгрышем, но никак бы не смог принять это за истину. Подумать только, как сильно может измениться человек за какие-то пять лет. Джоджо из прошлого и Джозеф из настоящего были словно совершенно разными людьми. Тот Джозеф был полон жизни и надежд, он готов был идти вперёд несмотря ни на что. Он всегда улыбался, а всем проблемам смеялся прямо в лицо. И никакие трудности его не пугали, ведь у этого Джоджо всегда был припасён туз в рукаве. Нынешний же Джозеф был лишь жалкой версией себя прошлого, тенью, призраком. Он был сломан и разбит. Он жил прошлым и потерял волю к жизни. Словно вместе с Цезарем погиб и сам Джозеф. И любая мелочь либо вгоняла его в депрессию, либо вызывала истерику. — Джозеф, да сколько уже можно? — если вместо такого родного «Джоджо» из уст Сьюзи прозвучало его полное имя, то она ужасно на него сердится. А если Сьюзи действительно злится, то это конец света. И поздно уже писать завещание. Смерть наступит мгновенно. — Я, конечно, всё понимаю, но прошло уже пять лет. Пять! Лет! — Да что ты понимаешь? — Джозеф уже жалел о том, что потушил сигарету. Она ведь была последней в пачке, а закурить сейчас хотелось так сильно, как никогда. — Что я понимаю? Это я-то ничего не понимаю? Да я знала Цезаря дольше тебя. Думаешь мне не было больно от его смерти? Вы были знакомы месяц, мы же знали друг друга несколько лет. И ты думаешь, что мне не больно? А ведь она права. Джозеф почему-то никогда не задумывался об отношениях Цезаря и Сьюзи, а о чувствах Сьюзи особенно. А ведь если так подумать, то Цезарь как-то говорил, что Сьюзи для него словно младшая сестра. Какой же Джозеф всё-таки дурак. Дурак и эгоист, не видящий дальше собственного носа. — Поэтому хватит топить себя в своём горе. Я надеялась, что со временем тебе станет легче, что ты сможешь отпустить его и двигаться дальше. Я ждала год, ждала два, но прошло уже пять лет, а ты продолжаешь жить прошлым. Думаешь, Цезарь был бы этому рад? «Он бы побил меня за такое», — подумал Джозеф. И снова Сьюзи права, как никогда. Пусть Джозеф и пытался убедить себя в том, что он продолжает жить дальше, но он лишь тщетно пытался убедить в этом себя и окружающих. И если сам он был достаточно глуп, чтобы поверить в такую жалкую ложь, то Сьюзи и остальные не были столь глупы. И слова о том, что Джозеф не пытался заменить Цезаря Сьюзи, тоже были ложью. Пытался, ещё как пытался, вот только не получилось. Он всё ещё любил её, но совсем не так, как девушке бы этого хотелось. И совсем не так, как он любил Цезаря до сих пор. Хлопнула дверь, и Джозеф снова остался в одиночестве. Желание закурить с каждой секундой росло в геометрической прогрессии, но новых сигарет как не было, так и не появилось. И от этого Джозефу хотелось выть. — Как же мне тебя не хватает, — прошептал он, достав из нагрудного кармана рубашки фотографию. Ту самую, где они вместе. Это фото Джозеф всегда носил с собой, носил на груди поближе к сердцу, где все эти годы был только Цезарь. — Тебя правда больше нет? Ожидаемо, в ответ прозвучала тишина. Ну а что Джозеф ещё ожидал получить, задавая вопрос мертвецу? — Блять, как же хочется сигарет. Как же хочется ещё раз почувствовать твой вкус, Цезарь. Хотя бы ещё раз…***
— Да хватит уже дёргаться, идиот, ты только мешаешь! — Но мне больно! Ты можешь быть чуточку нежнее? — Mio Dio, какой же ты ребёнок. Цезарь уже успел пожалеть о том, что вызвался помочь Джозефу. А всё потому что ему стало жалко этого идиота, который опять творит всякое, не задумываясь о последствиях. Пусть это «всякое» и помогло уберечь камень Эйши, но Джозеф едва не погиб, да и ран у него прилично. И если с ними ничего не сделать, то и правда помереть можно. Если не сейчас, то в следующей битве с людьми из колонн так уж точно. Но вместо того, чтобы посидеть спокойно как нормальный человек и не мешать Цезарю, этот идиот так дёргался, как будто Цеппели не раны ему отрабатывает, а пытает его или ещё что похуже. — Ты скоро закончишь? — не унимался Джозеф. — Если посидишь спокойно хотя бы пять минут, то скоро. А если не можешь, то справляйся с этим сам. Заебал. — Ладно-ладно, Цици, не заводись. Я буду хорошо себя вести, обещаю. — Очень сомневаюсь. Но Джозеф к удивлению Цезаря всё-таки сдержал обещание и больше не сопротивлялся. Вот может же, когда захочет. Жаль, что всегда не может быть таким послушным. И мало того, что Джоджо перестал дёргаться, так он и не отвлекал Цезаря своей извечной болтовней, позволяя спокойно промывать раны и накладывать бинты. За такое хорошее поведение Цеппели даже решил наградить его. В другой раз он бы не стал тратить свой хамон на исцеление этого придурка, но сегодня Джоджо и правда это заслужил. — Эй, что ты делаешь? — почувствовав нечто странное, Джозеф снова начал дёргаться, хотя и не так упорно как раньше. — Исцеляю твои раны. Ты думал хамон только для драк подходит? У него больше применений, чем кажется. — Не сомневаюсь, — тяжко вздохнул Джозеф, видимо, вспоминая, как Цезарь с помощью хамона загипнотизировал девушку, которая потом едва не задушила Джоджо. Цезарь ожидал было услышать от Джозефа что-то ещё, скорее всего, что-то очень неприличное, но тот продолжал молчать. И это не могло не беспокоить. Ведь если Джозеф всерьёз о чём-то задумался, то ничего хорошего это не предвещало. Наоборот, это значило, что в его голове опять поселились всякие дурные мысли. — Ты чувствуешь его? — спросил Цезарь о кольце вокруг аорты, приложив руку к груди Джозефа, словно пытаясь найти его. Если бы он только мог его достать… Если бы он только мог избавить Джозефа от этих страданий… — Почти постоянно, но теперь стало легче, когда одно исчезло. Во время тренировок я и вовсе мог о них забыть. Да и сраный намордник помогал отвлечься. Единственный его плюс. — Мне так жаль, что тебе приходиться страдать из-за этих чёртовых колец, — Цезарь чуть ближе придвинулся к Джозефу, крепко его обнимая. — Не представляю, каково это жить с чем-то настолько опасным внутри. Тебе не страшно? — Первое время было страшно, что пиздец, — не стал скрывать Джозеф. Он до сих пор помнил, как посреди ночи просыпался в холодном поту и не мог дышать. Цезарь и сам это прекрасно помнил, ведь он был свидетелем почти каждого такого кошмара. — Но потом я привык. Знаю, звучит невероятно, но я правда привык. Удивительно всё-таки, как люди приспосабливаются ко всему на свете. — А мне до сих пор страшно. Что если завтра ты не проснёшься? Что если это кольцо убьёт тебя? Что если… — Тише, тише, ничего из этого не произойдёт, — Джозеф прижал голову Цезаря к груди. — Слышишь? Моё сердце ещё бьется. Так что не хорони меня раньше времени ладно? Цезарь ничего не ответил, лишь прижался к груди ещё ближе, вслушиваясь в мерный ритм сердцебиения Джозефа. И этот звук и правда успокаивал. — И вообще я же Джозеф Джостар. Даже сама смерть не сможет меня убить. Я всех на свете переживу. И мои внуки и правнуки будут удивляться, почему я никак на тот свет не отправлюсь. Цезарь всё ещё молчал, но Джозеф почувствовал, как тот усмехнулся. Значит, он и правда успокаивается. А большего Джозефу для счастья и не нужно. Ведь когда Цезарю больно, Джозефу тоже больно, словно по инерции. А потому он на всё готов, лишь бы не видеть на лице своего друга печали, лишь бы никогда не видеть его слёз, лишь бы никогда не слышать его рыданий. — Да и рано мне ещё умирать, ведь я столько всего ещё не попробовал, — продолжил Джозеф. — Я даже не целовался никогда. — Никогда? — Цезарь поднял голову и так пристально посмотрел в глаза Джозефу, словно и правда удивился. А не он ли постоянно смеялся над Джоджо? Не он ли всегда шутил, что ни одна девушка в здравом уме не захочет быть с Джозефом? — Никогда. — А хочешь попробовать? Джозеф точно не ослышался? Это звучало так невероятно, что просто не могло быть правдой. Это лишь сон. Это точно сон. Иначе и быть не может. А если не сон, то галлюцинации. — Так хочешь или нет? — вот только как бы Джозеф не пытался проснуться, он не просыпался. Цезарь никуда не делся и всё так же пристально смотрел на него, ожидая действий или хотя бы ответа. А его глаза горели в темноте зелёным пламенем, будто две звезды на ночном небе. И эти глаза не приняли бы отказ. А Джозеф бы и не смог отказаться. Только не Цезарю. Только не сейчас. Цезарь на вкус был такой же горький, как и его сигареты. Но он совсем не казался Джозефу мерзким. Как бы Джоджо ни ненавидел сигареты, сейчас этот вкус казался ему самым лучшим, что только существует в мире. Быть может, в этом вся магия Цезаря. Не зря же все девушки с ума по нему сходят. В этот миг весь мир казался Джозефу совсем другим, каким-то более понятным и осмысленным, словно Джоджо познал все тайны Вселенной. Быть может, завтра он и правда погибнет. Быть может, завтра они оба погибнут. Быть может, завтра человечеству придёт конец. Но в эту ночь всё это было неважно. Только прикосновение губ к губам, только этот вкус сигарет, только тепло родного тела рядом, только Цезарь… Только это существовало сейчас для Джозефа. И этот момент Джоджо хотел бы запечатлеть навечно. Как жаль, что ни одна фотография в мире не сможет передать это воспоминание в полной мере. И останется лишь полагаться на свою память. А память, увы, имеет свойство искажать реальность, вырезая и стирая то, что было, добавляя то, что никогда не происходило, и меняя события местами. Да так, что потом и не поймёшь, а что было на самом деле. И было ли это в самом деле или же всё это лишь иллюзии, лишь калейдоскоп хаотичных мыслей, кажущихся реальностью. — Перестань думать о плохом. Ты так громко думаешь, что я слышу эти нехорошие мысли, — прошептал Цезарь на самое ухо Джозефа. И от этого шёпота всё внутри Джоджо замерло. — Забудь обо всём. Этой ночью существуем лишь мы двое. Ответить Джозефу не дал новый поцелуй, ещё более жаркий и страстный, чем все предыдущие. И от него внутри Джоджо вспыхнул самый настоящий пожар. Такой сильный, такой горячий, что его огня хватило бы, чтобы сжечь весь мир. И Джозеф совсем не против сгореть в этом пламени страсти. Чувства бушевали так сильно, что голова кругом шла, а все мысли спутались так сильно, что думать о чём-то одном было попросту невозможно. Но от этого было так хорошо, что в этих чувствах хотелось раствориться без остатка. — Боже мой, — только и смог произнести Джозеф между поцелуями. Да и нужны ли сейчас слова? — Твой, — согласился Цезарь, не прекращая покрывать лицо Джозефа поцелуями. — Только никакой я не Бог. И даже не ангел. — Не важно. Просто Цезаря мне уже более чем достаточно. — Как же мало тебе нужно для счастья. Но одних поцелуев Джозефу было мало. По одному только затуманенному взгляду было ясно, чего Джоджо хочет на самом деле. Ему хотелось быть ближе, ещё ближе. Так близко, как только возможно. — Ты говорил о других применениях хамона. Покажешь? Цезарь лишь довольно улыбнулся в ответ и с ещё большим усердием принялся целовать Джозефа. Ни один участок кожи не остался без внимания. Каждый сантиметр, каждый миллиметр был отмечен невидимой печатью любви. И от каждого такого поцелуя исходило приятное тепло, от которого Джозеф готов был растаять. С каждым новым прикосновением губ Цезаря Джозеф ощущал всё большую лёгкость в теле. Как будто он сам становится воздушным и в любой момент мог улететь далеко-далеко. Туда, где не существует никаких людей из колонн, никаких смертельных колец и вообще ничего плохого там быть не может. Туда, где нас нет. Туда, где горит невиданный закат… Джозеф и опомниться не успел, как Цезарь опустился перед ним на колени и стал покрывать поцелуями его живот, с каждым поцелуем спускаясь всё ниже и ниже. — Погоди-погоди, ты чего творишь? — А на что похоже? — едва отрываясь от горячей кожи, ответил Цезарь. — Но… Но… Ты же девушек любишь, нет? — Люблю. Но кто сказал, что только их? От такого признания Джозеф стал полыхать ещё сильнее, хотя казалось бы, куда ещё больше. Повезло хоть, что в темноте его красного лица не было видно, а то Цезарь бы до смерти засмущал его. Хотя если он и правда собирается сделать то, о чём подозревал Джозеф, то он точно сегодня умрёт. Конечно, если собственная паника не убьёт его раньше. А Цезарь уже тем временем расправился с ремнём и брюками. И теперь между его лицом и членом Джозефа был лишь тоненький слой ткани белья. И с учётом бешеной скорости Цезаря и этот спасительный барьер очень скоро исчезнет. — Не бойся, Джоджо, я буду нежен, — последнее предупреждение перед тем, как уже возбуждённый член Джозефа оказался на свободе. Мимолётное прикосновение губ Цезаря к алой головке, лёгкое словно пёрышко, и Джозеф готов кончить лишь от этого. А стоило этим мягким губам обхватить головку, так Джоджо забыл, как дышать. Цезарь вытворял своим ртом нечто невероятное. Его губы и язык и без хамона были способны свести Джозефа с ума, но стоило знакомой энергии солнца подключиться к этому занимательному процессу, как всё тело Джозефа словно ударило током. Он чувствовал наслаждение каждой клеточкой своего тела, и от этой эйфории хотелось кричать. Вот только с его губ сорвались лишь стоны. Сколько это безумие продолжалось, Джозеф сказать не мог. Быть может, лишь мгновение, быть может, целую вечность. Но это и не важно. Важно лишь то, как хорошо в этот бесконечный момент было Джоджо. Рассудок вернулся к Джозефу лишь тогда, когда Цезарь отстранился. И от осознания, что его губы до сих пор соединены с головкой жемчужными нитями спермы, возбуждение накатывало с новой силой. Цезарь даже со спермой на лице выглядел словно ангел, сошедший с небес. И как же хотелось поцеловать его вновь… — Мерзость, — скривился Джозеф от неприятного вкуса собственной спермы. Но это не помешало целовать Цезаря снова и снова. — А ты чего ожидал? — засмеялся Цезарь. — Зато теперь не так горько. Твои сигареты ещё большая мерзость. — До тебя никто не жаловался. — А я и не жалуюсь, — ещё один поцелуй. Который по счету? Наверняка, за сегодня их число перевалило не за один десяток, если не за сотню. И останавливаться Джозеф не намерен. — И хамон это реально нечто. Что это вообще, блять, было? — Магия. — Хуевый из тебя волшебник. — Самое то для тебя. — Ой, завались. И вообще, почему это только я без одежды? Нечестно. — Ты хочешь продолжить? Не ожидал такого рвения от девственника. — Я не девственник! — Да? А кто тут недавно рассказывал, что ни разу не целовался? Джозеф сразу замолчал. И если бы он уже не был красным как рак, то точно бы покраснел. Этот Цеппели точно его в могилу сведёт сегодня. — Ну так что, мне раздеться или ты передумал? — ответа не прозвучало, но Цезарь и без него всё понял, так что через пару мгновений к одежде Джозефа на полу присоединилась и его собственная. И увидев Цезаря, Джозеф едва не умер. Ведь перед ним был самый настоящий древнегреческий бог. И даже многочисленные шрамы, синяки, ссадины и прочие следы тяжёлых тренировок не портили этой неземной красоты. Наоборот, с ними Цезарь казался ещё прекраснее, и от его тела, словно высеченного из мрамора, было невозможно отвести глаз. Это сильное тело тянуло Джозефа как магнит, но он не смел прикоснуться к этому произведению искусства. — Нравится? — от такой реакции Цезарь был крайне доволен. А ведь зрелище и правда стоящее, ведь не каждый день увидишь Джозефа, потерявшего дар речи. Чем дольше Джозеф смотрел на Цезаря, тем сильнее было желание прикоснуться. Руками. Губами. А лучше и тем и другим. Но Джозеф просто не знал, с чего начать. С широких плеч? С крепкой груди? С сильных рук? С рельефного пресса? Но выбрать Джозеф не успел, ведь Цезарь притянул его для очередного поцелуя. Всё ещё мерзкого на вкус, но он показался Джозефу слаще самых сладких сладостей. И с каждым новым поцелуем этот вкус нравился Джоджо всё больше и больше, и теперь оторваться от губ Цезаря было попросту невозможно. Эти губы были словно наркотик, попробовав лишь раз, остановиться было невозможно. Ощущений было так много, что Джозеф не понимал, что происходит. Повсюду был Цезарь, Цезарь и только Цезарь. Его губы, его руки, его тело, такое горячее и приятное… Но этого было мало. Слишком мало. Хотелось почувствовать Цезаря ещё больше, хотелось прижаться к нему ещё ближе. И как бы сильно Джозеф не сжимал его в своих объятиях, этого было недостаточно. — Я хочу тебя, — вырвалось у Джозефа прежде, чем он успел подумать. Да и можно ли тут вообще думать? В голове было пусто. Никаких осознанных мыслей, лишь жаркие-жаркие чувства, так и норовящие выплеснуться наружу. — Правда хочешь? — вдруг остановился Цезарь. — Ты правда в этом уверен? — Уверен. В жизни не был в чём-то больше уверен, чем сейчас. — Ну и как после таких слов отказать, — серьёзность на лице Цезаря сменилась нежностью. Ну а дальше… Ну а дальше всё было как в тумане. Пусть Джозеф и был абсолютно трезв, но он был настолько опьянён Цезарем, что никакого алкоголя и не нужно было, чтобы окончательно потерять голову. — Масло всё ещё у тебя? — из транса Джозефа вывел голос Цезаря. И только сейчас до Джоджо дошло, что он лежит на кровати. А ведь пару мгновений назад он, кажется, был совсем в другом конце комнаты. — Масло? Всегда с собой. А зачем? — у Джоджо в кармане брюк всегда была фляга с маслом. На всякий случай. Никогда ведь не знаешь, когда нападут люди из колонн. Вот только Джозеф и подумать не мог, что оно понадобиться в подобной ситуации. — Ты и правда девственник, — усмехнулся Цезарь. Но в этот раз в этом смехе не было злобы. — Ну же, подумай хорошенько. Мозги тебе на что? — Но девушкам же не надо. Зачем оно вдруг мне? — Джоджо, caro mio. Ты же не девушка. С парнями так не работает. — Ладно-ладно, поверим тебе на слово, ты же у нас эксперт в постельных делах. В карманах поищи. Цезарь довольно хмыкнул и отправился на поиски. И кажется, он вернулся так быстро, что и минуты не успело пройти. Видимо, не одному Джозефу не терпелось поскорее начать. Следующее, что почувствовал Джозеф — прохладные длинные пальцы Цезаря внутри, аккуратно растягивающие его. Крайне странное ощущение, но никак не болезненное, ведь Цезарь сдержал обещание и был так нежен, будто Джоджо был сделан из фарфора. И как же успокаивал его шёпот. Пусть Цезарь и неосознанно перешёл на родной итальянский и Джоджо ни слова не понимал, но одно лишь звучание голоса Цеппели давало понять, что всё будет хорошо. И несмотря на панику от новых ощущений и нового опыта Джозеф всё же смог расслабиться, облегчив работу Цезарю. Но как бы тщательно Цезарь не пытался его подготовить, момент, когда его пальцы сменились членом, наступил для Джозефа неожиданно. Словно гром посреди ясного дня. — Джоджо, всё в порядке? — обеспокоенно спросил Цезарь, увидев, как исказилось лицо Джозефа. — Тебе больно? — Нет, нет, — пытался успокоиться Джоджо. Вот только сердце продолжало бешено стучать в груди, а слёзы так и норовили сорваться с ресниц. — Просто… Это так странно. В хорошем смысле странно. — Если что, сразу говори. Я не хочу делать тебе больно, — прежде чем начать двигаться, Цезарь нежно поцеловал Джозефа, словно заранее извиняясь за ещё более странные ощущения. Но с каждым толчком этот странный дискомфорт всё больше сменялся наслаждением. Джозефу казалось, что Цезарь вот-вот разорвёт его пополам, но почему-то это даже было приятно. Умереть, занимаясь любовью с Цезарем, — лучшая смерть из возможных. Пика наслаждения они достигли одновременно. И, Боже, это был самый лучший оргазм Джозефа за всю его жизнь. Пусть и не такой сильный, как от волшебного рта Цезаря и капельки хамона, но было в нём что-то особенное. В этот момент Джозеф словно умер и воскрес. Не зря некоторые называют оргазм маленькой смертью. Вот только теперь силы окончательно покинули Джозефа. Энергии не осталось даже на разговоры, а о том, чтобы встать и умыться и речи быть не могло. И может, завтра Джозеф об этом пожалеет, но сейчас двигаться не было никакого желания. «Боже, пусть эта ночь никогда не заканчивается», — пронеслось в мыслях у Джоджо, прежде, чем он погрузился в мир грёз. И может, Джозеф на самом деле не умел читать мысли, но сейчас он точно был уверен, что Цезарь думает то же самое, ведь сквозь пелену сна до него снова донеслось то заветное ti amo, но теперь ещё более нежное и чувственное.***
Какой бы сильной ни была боль от потери Цезаря, но даже она со временем поутихла. Нет, Джозеф до сих пор с замирающим сердцем вспоминал о нём, но боль от этих воспоминаний изменилась. Если раньше она была такой сильной, что хотелось умереть, то теперь это ноющая боль, которая не то что бы очень мешает, но она постоянно с тобой. Время и правда лечит. Тем более в жизни Джозефа появилось маленькое чудо. И это чудо зовут Холли. Его маленькая звёздочка, его солнышко, его сокровище. Может, Джозеф никогда не был хорошим другом или хорошим мужем, но отец из него вышел прекрасный. Джоджо как никто другой знал, что такое жизнь без родителей, а потому он хотел, чтобы детство его дочери было наполнено лишь счастьем. И он на всё был готов, лишь бы уберечь её от одиночества и печали. И сейчас его маленькая звёздочка сидит у него на коленях и рассматривает один из его фотоальбомов. Прямо как сам Джозеф много лет назад. Часть людей была ей знакома: вот молодая прабабушка Эрина с молодым прадедушкой Джонатаном, вот снова прабабушка, но уже с маленьким Джозефом и с дядей Спидвагоном, вот бабушка Лиза Лиза, вот мама и папа, вот сама Холли, только ещё меньше, чем сейчас… Но вот одного человека девочка видела впервые. — Папа, папа, а кто это? — спросила Холли, с интересом рассматривая прекрасного незнакомца. — И почему на этой фотографии он такой грустный? На всех фотографиях в этом альбоме все были счастливые и улыбались, но только не этот незнакомый красавец. Он хмурился и выглядел таким недовольным, словно ненавидел фотографироваться. Холли не понимала, как можно это ненавидеть, ведь она ждала всех фотосессий словно праздник. — Это Цезарь, мой хороший друг, — ответил ей Джозеф. Вот только звучал он тоже как-то совсем нерадостно. Раз это фото его друга, почему же ему так грустно? — Он не любил фотографироваться, вот и грустный. — А где он сейчас? Можно с ним познакомиться? Теперь Джозеф стал ещё печальнее. Казалось, что он вот-вот заплачет, и от этого и у самой Холли наворачивались слёзы. Она не любила, когда другие плачут, ведь от чужой грусти ей тоже становилось грустно. — Цезарь… очень далеко. Я бы рад вас познакомить, но не получится. — Но почему? — Холли не понимала. Джозеф явно что-то недоговаривает. И пусть ей лишь пять лет, но она не настолько глупа, чтобы не понять, когда взрослые пытаются от неё что-то скрыть. — Мы же можем к нему приехать. — Прости, звёздочка, но он слишком далеко. Так далеко, что пока мы доберёмся до него, мы успеем состарится. Холли до сих пор не понимала, что этим ей хотел сказать отец. А Джозеф и не знал, как объяснить ей так, чтобы она смогла осознать это, но ей не было грустно. Он просто не мог взять и сказать своей дочери, что Цезарь погиб. Это разобьёт ей сердце. Может, Холли и не знает в полной мере, что такое смерть, но это не значит, что ей не будет грустно. — А расскажешь о нём? — пусть Джозеф и не хотел говорить о Цезаре, но детское любопытство было сильнее. И если Холли захотела что-то узнать, то никто не сможет её остановить. В этом они с Джозефом похожи. — Как вы познакомились? Что ему нравится? А какой он? — Милая, давай по одному вопросу за раз, — прервал девочку Джозеф, нежно потрепав её волосы. Такие же мягкие и светлые, как и у Цезаря… — Познакомились мы в Италии. Ты же знаешь, что такое Италия, верно? — Конечно, знаю! С мамой ты тоже там познакомился. Мама говорит, там очень красиво и всегда светит солнце. И… И там куча вкусностей! — Верно, — Джозеф старался не поддаваться воспоминаниям, ведь если они захватят его, то это надолго. — Так вот Италия. С твоей мамой мы познакомились в Венеции, но с Цезарем я познакомился совсем в другом городе. В Риме. И поначалу, мы с Цезарем не особо ладили. Первая наша встреча закончилась дракой. — Но почему? Вы же друзья. А друзья не дерутся. — Тогда мы ещё не были друзьями, но та драка и правда была такой глупостью, — но от воспоминаний об этой драке Джозефу хотя бы не было больно. В отличие от последней. — Но потом… Потом мы узнали друг друга получше и поняли, что совсем зря враждовали. — А почему это ты был в Италии? Ты же живёшь в Америке, — снова перебила его Холли. Пусть Джозефа обычно раздражало, когда его рассказы вот так прерывали, но на Холли злиться он не мог. Ей ведь правда интересно, вот и заваливает миллионом вопросов. — Я же ещё не рассказывал тебе о людях из колонн? — девочка покачала головой, так что Джозеф продолжил. — Так вот, это очень нехорошие люди. Вернее даже не люди, а монстры. И они хотели навредить всем остальным людям. Поэтому мне нужно было сразиться с ними. — Чтобы спасти мир? — Чтобы спасти мир. И Цезарь мне в этом помог. Ну и бабушка Лиза Лиза тоже. — Значит, вы прям как супергерои из комиксов? И суперсилы у вас есть? — Можно и так сказать, — о хамоне Джозеф говорить не стал, ведь не хотел вовлекать свою дочь в эти сверхъестественные дела. И если раньше он был обижен не бабулю Эрину и Спидвагона за то, что они скрывали от него правду о родителях и о каменной маске, то теперь он прекрасно их понимал. — А мама тоже сражалась с этими монстрами? — Джозеф вздохнул с облегчением, ведь, кажется, Холли теперь больше увлечена историей о битве с людьми из колонн, а не Цезарем. — Она очень хотела. Но у неё не было суперсил, так что нет. Холли хотела было спросить что-то ещё, но послышался звук открывающейся двери. И за ней оказалась Сьюзи, на которую и переключилось внимание девочки. И Джозеф с фотоальбомом остался забыт. Сьюзи пусть и слышала их беседу, но не стала ничего говорить, лишь нахмурилась и неодобрительно посмотрела на мужа. И Джозеф понял, что впереди его ждёт тяжелый разговор. Всё-таки не стоило говорить Холли о людях из колонн… Эта история совсем не для детских ушей. И вот Сьюзи и Холли покинули Джозефа, снова оставив его наедине с фотоальбомом. Наедине с воспоминаниями о прошлом. Но ни слёз, ни истерик больше не было. Лишь лёгкая печаль и тягучая ноющая боль где-то в груди. Лицо Цезаря теперь вызывало лишь тепло и ностальгию, оставив кошмары двадцать седьмого февраля где-то позади. Нет, Джозеф не забыл этот день и никогда не сможет забыть его, но теперь воспоминания о нём не ранят так сильно. — Ti amo, Цезарь, — столько лет Джозеф не мог произнести эти слова. Столько лет он пытался спрятать свои чувства глубоко внутри, но теперь он готов отпустить прошлое. И готов наконец-то попрощаться с Цезарем. И пусть Джозеф никогда не сможет увидеть Цезаря и повторить ему эти заветные слова, он был счастлив, что однажды познакомился с ним. Он был счастлив, что хотя бы месяц, но они были вместе. Пусть это и ничтожно мало, но хоть что-то. И все эти фотографии в альбоме будут вечно хранить эти дорогие сердцу Джозефа воспоминания.