В поисках встречи

Существует такого рода бегство, похожее, скорее, на искание встреч. Виктор Гюго

Гарри давно не видел снов. Он считал это в некотором роде благословением, ведь ему не приходилось снова и снова переживать то разбивающее сердце расставание, смешанное с золотым солнечным светом и невозможностью открыть глаза и вспомнить нежное, но печальное лицо, которое когда-то ему было роднее и любимее всего на свете. Вместо снов приходила тьма — уютная колыбель без переживаний и сумбурного шепота голосов, что истязал его день за днем и ночь за ночью. Тьма была отдушиной, возможностью забыться и забыть себя… Но вскоре даже тьма перестала помогать. Ах, Гарри, похоже, ты всё еще спишь. Гарри чувствовал отвращение к себе и к своей мелочной желчной сути — как будто он был зверем в человеческой коже, который не знал покоя и не умел отпускать добычу. Поэтому Гарри отказался от себя. Когда память о прошлом исчезла, когда со страниц улетучился запах духов, сменившись вонью суровой реальности, и ветер унес с собой последнее напоминание о том, что могло бы быть и чего уже нет, — Гарри стало легче. Вернее, не Гарри (он даже не был уверен, стоит ли называть себя этим именем) — и уж точно не Дюбуа — сейчас он был просто пришельцем из другого мира, что ловко разгадывал загадки, подкинутые собственной памятью, и умело стрелял из одолженного у напарника пистолета, несмотря на жуткий тремор и странное подсознательное желание приставить дуло к виску. Да, да, всё это — просто еще одна загадка, еще одна тайна, которую он раскроет со своим (нет, Гарри, точно не твоим) верным напарником Кимом из соседнего участка, и в конце концов все будут счастливы. Но пришельцы не бывают счастливы там, где всё пропитано гнилым человеческим запахом; там, где приходится каждое утро надевать на себя гнилое человеческое тело и бесконечно шевелить ногами в попытках дойти туда, куда ни один уважающий себя пришелец не сунулся бы. Поэтому Гарри не мог быть пришельцем. Поэтому Гарри назло себе приходилось вставать по утрам и, обманув себя обещанием чем-нибудь обязательно закинуться «для поддержания тонуса», продолжать по-человечески гнило и беспомощно жить. Внезапная передышка на качелях стала для него отдушиной — счастливой случайностью, которой Гарри-еще-не-Гарри смог воспользоваться, чтобы прийти в себя (или, может, наконец-то выйти). В Ревашоле была типичная среда: грязный серый день под грязным серым небом, сквозь которое изредка пробивался солнечный свет. Однако в тот момент для Гарри всё казалось странным сном — и небо, и качели, и напарник Ким, терпеливо сидевший рядом, и даже собственная амнезия, которой можно было ловко прикрыться, чтобы обмануть себя и окружающих. И как во сне всё было немного мутным и нечетким с единственным редким проблеском сознания здесь и сейчас — на этих скрипучих качелях посреди тонкого и едва теплого луча света. Ты уверен, что хочешь проснуться, Гарри? Когда Ким посмотрел на него с едва заметным сожалением во взгляде, когда до Гарри наконец дошло ошеломляющее осознание того, чья машина утонула в десятке метров от злополучных качелей, когда безумное прошлое, от которого он безуспешно пытался сбежать (не на этой ли машине?), всё-таки настигло его — Гарри почувствовал, как что-то затрещало в его груди и рассыпалось на множество осколков. Ах… Похоже, ты сделал свой выбор. Сначала Гарри показалось, что это вновь разбилось его несчастное старое сердце. Однако, держа в руках удостоверение личности и глядя на то, как Ким читает вслух написанное на крохотной карточке имя, Гарри вдруг понял, что это треснула ледяная стена в его груди — последний барьер и некогда неприступная крепость, которая мешала ему по-настоящему забыть. — Теперь вы довольны? — Ким улыбнулся ему, явно испытывая облегчение от того, что Гарри не стало хуже. Гарри слабо улыбнулся ему в ответ и снова взглянул на свое имя. — Может быть. Но, по крайней мере, теперь у меня есть причина не забывать всё снова.