Красноглазый призрак прошлого

Темно. Смертельный холодок из врат бездны Баскервилей теряется в волосах альбиноса. Куда ни взгляни, повсюду темнота: вытягиваешь руку вперёд, машешь перед собой или щуришься в попытках уловить хоть какой-то намёк на проблеск света – тщетно. Её глубина несравнима с глубиной пропасти в Сабрие. Это страшно. Особенно страшно, когда факел внутри грудной клетки постепенно гаснет под потоками ледяного ветра, намереваясь оставить в полном одиночестве среди непроглядной тьмы, закрашивая всё вокруг в миллионы неразличимых оттенков чёрного. Никто не ждёт снега ранней осенью, так и Зарксиса Брейка никто не ждал, но в одну такую тёплую осень он, вопреки законам природы и этикета, бесцеремонно вломился в поместье герцога Бармы, белоснежным вихрем сметая с тёмно-коричневого паркета жухлые сентябрьские листья. Никто не ждал, никто не звал, но это неважно, ведь ему хотелось возвращаться. И не имеет значения, на сколько замков закроется Барма в попытках спастись от незваного гостя, поиск ключика к каждому из них - дело времени. Только его как раз в запасе и не было. Единственное, чем они располагали на тот момент - их собственные жизни. Уже едва зрячий глаз выхватывал оттенки цветов, помогая ориентироваться в пространстве: коричневый, коричневый, коричневый цвет стеллажей в библиотеке и сливающихся с ними книг. Красный. Огненно-красный, прямо как тот, что горел ярким факелом где-то у него под рёбрами и разгорался каждый раз сильнее, собираясь сжечь его, Зарксиса Брейка, целиком при виде красноволосого герцога. Эти воспоминания почти стерла бездна. Прямо сейчас в голове всплыл момент, когда он, Шляпник, стоял посреди зала суда. Скрипучий голос присяжной пробирал насквозь, заставляя ёжиться то ли от холода то ли от её слов, которые он почему-то не мог разобрать. Оставалось гадать, его ли судят на этот раз, как дитя несчастий или речь идёт о чём-то другом. Могильный холодок и появившийся из ниоткуда едкий страх смерти пробирались под кожу. Руки мелко дрожали, норовясь снова выронить трость-саблю. Дитя несчастий не заслужили и толики тепла, которым с ним поделился его личный ярко-алый костёр, но этого было предостаточно и даже больше, чем приличные люди стали бы просить вслух, потому он смиренно примет любую стужу, что заготовила для него Бездна. От личного же огня осталась пара ещё неостывших угольков, которые постоянно швырял ветер, заставляя вспыхивать карминно-красным, какими некогда были его глаза. Его глаз. Если Руфус Барма - алый огонь с примесями рыжего, то Зарксис Брейк - догорающие угольки, которые всегда остаются после большого костра. Ветер перебирал ими, раскидывал, от чего они загорались снова и снова, игриво подмигивали, смотрели из-под полуопущенных век, смотрели укоризненно и со смешинкой, но в конечном итоге они все потухали. Жизнь в них медленно, постепенно сходила на нет. Также медленно и с чувством такта в одну такую тёплую осень по поместью Бармы передвигался огненно-снежный ураган. То был последний вальс, шаги которого отмеряло биение двух сердец. Им не нужно было иметь дар прорицания, чтобы точно знать, Она дышит в спину. Шаг. Её дыхание сковывало, заставляло нервно передёргивать плечами, и вместе с тем приходило осознание собственной ничтожности перед смертью. Шаг. В конце концов, все они заложники столетнего цикла, не считая тех, кого Она создала собственной забавы ради. Шаг. Все они заперты в колесе хомяка и не могут сойти. Шаг. Конечной не ожидается. Шаг. Хотелось стать свободным от этого. Шаг. Стать белой лентой в тёмно-красных волосах Бармы. Шаг. Развиваться на ветру. Шаг. Словно птица. Шаг. Птица, тешащая себя иллюзией свободы. Шаг. Сердца с каждым кругом начинали стучать всё быстрее, приходилось подстраиваться, и вот они уже в бешеном темпе вальсируют по залу, пытаясь раствориться в быстрых, но плавных движениях, в непрерывном кружении, в пространстве вокруг. Не было ни музыки, ни слов. Только шаги, отмеряющие последние секунды их драгоценного времени, шуршание ткани и искры. Только цепкая хватка рук, взгляд полный безнадёжности и ещё шаги, шаги, шаги. Они оставляли фантомные следы, кружась и вырисовывая замысловатые узоры. Их окружали едва различимые всполохи огня, появляющиеся то тут, то там, создавая подобие некого фейерверка. Сверху вальс снега с огнём выглядел, как сплетение белых и красных лент, что отдалённо напоминало любимые брейковы леденцы на палочке. Их танец на вкус был таким же приторно сладким и оставляющим почему-то горчинку цитруса на кончике языка. Их танец, как мандарины в сахаре. Сахар - белая смерть с красными глазами, и это было неожиданно..больно. Умирать оказалось больно, но также естественно, как и засыпать. Смерть Зарксиса Брейка, смерть его собственная оставляла резкие и зудящие порезы. Руфус Барма не видел их, как не пытался разглядывать свои руки, но чувствовал каждый. Приходилось бережно обрабатывать и также бережно перебинтовывать их. Он не знал, что делать с любовью, которая оказалась безумнее самого Шляпника, безумнее самой смерти, но, если Руфус Барма сожжёт себя, отдавая тепло замерзающему белоснежному урагану, то это ничего страшного. Для этого ведь не потребуется большего, чем он располагает, потому сделает всё возможное, чтобы согреть и подарить альбиносу пару лишних дней жизни. И мысль о неправильности поступка никогда не посещала его голову, это было исключительно верное решение. Даже, когда пламя внутри начинало расти, задевая жизненно важные органы. Даже, когда это пламя поглотило его полностью. И даже, когда произошла встреча с той самой непроглядной чернотой Бездны. Он просто протянул руку вперёд, навстречу к нему. Он протянул руку, зная, что хаос Бездны уже уничтожил себе подобный хаос, которым Руфус Барма дорожил больше порядка и систематизации. Дорожил больше, чем собственной жизнью. В самом центре урагана Бездны, немудрено почувствовать себя птицей, которой он был до встречи с белоснежным вихрем. Птицей, не научившейся летать и наивно полагающей, что мир начинается и заканчивается в пределах клетки. Ирония заключалась в том, что знание уже не поможет обрести желанные крылья, ведь сейчас Руфус Барма в одной из клеток столетнего цикла, ключ которой хранится под сердцем свободного и растворившегося, словно сахар, в ночи Бездны Зарксиса Брейка. Пустота. Будто бы кто-то опрокинул палитру с чёрным цветом, заливая каждый сантиметр пространства. Пустота обволакивала и делала частью себя, несла безразличие и заполняла изнутри. Некогда белые одежды и тёмно-красные волосы слились с чёрным, но он все ещё был тут - в клетке столетнего цикла. В глазах Руфуса Бармы плескалось отражение тех же фейерверков, что и тогда в поместье. Будто бы наяву вихрь из белых и красных оттенков закружил его в танце. На сердце снова стало тепло. Не жарко, не душно, а чуть теплее, чтобы прогнать из тела могильный холод. Сложив руки лодочкой на груди, пальцы стало покалывать. Пламя под рёбрами ощущалось почти реальным, но из-за намертво замёрзшего тела и единства с пустотой, тяжело понять, где ты и жив ли ещё, но еле горящий костёр внутри, кажется, был настоящим. Таким же настоящим и чуть ли не осязаемым, как и связь между огнём и снегом. Связь с..кем? Ураган Бездны уносил и запечатывал воспоминания прошлых жизней, но некоторые связи не поддавались забвению. От мизинца красноволосого тянулась такая же красная нить в никуда, то ли неаккуратно обрываясь, то ли уходя за пределы досягаемости. Когда-то, слегка накинутая на палец, она завязалась в прочный узел, а теперь стала цепью. Той цепью, которые населяют Бездну, и той, что намертво держит и не даёт убежать, как ни старайся. И вот уже не Руфус Барма не может объяснить себе взявшееся из ниоткуда чувство обречённости и утраты. Утраты чего-то важного, до тошноты сладкого и хрустящего на зубах. Не может объяснить, почему в зеркале за спиной на пару секунд виднеется проблеск карминно-красных, кровавых глаз, а холод пробирает до кончиков пальцев. Не может объяснить страх однажды не заметить это нечто, что стало жвачкой в волосах и сладким послевкусием на языке. Чей-то взгляд из-за спины замораживал, а огонь под рёбрами начинал греть сильнее. Контраст тёплого и холодного пьянил, подчинял сознание и овладевал телом. Полумрак библиотеки: коричневый, коричневый, коричневый цвет стеллажей и сливающихся с ними книг. Красный. Огненно-красный цвет волос и барабанящий в окно дождь. Запах отчаяния и неистового желания знать. Торопливый шорох белых одежд и шаг. Шаг. Шаг. Легко ступая по тёмно-коричневому паркету красноволосый закружился в вальсе под удары каплей дождя по стеклу. Сердце болезненно сжалось, пропуская удар, а к глазам подступили, казалось бы, беспричинные слёзы. Красная нить на мизинце стала ощутимой. Фантомные следы на паркете рассказывали об истории двух душ: об алом осеннем пламени, горящем ярче остальных и желающем достать до потухающих углей костра, занесенного снегом ранней зимы, чтобы согреть и дать им новую жизнь. В зале поднимался ураган от горящего под рёбрами пламени осени и холодного дыхания зимы. Осенние листья делали круг над головой и оставались на запотевших изнутри стёклах, а редкие снежинки путались в лохматых прядях волос. Всполохи огня и изредка мерцающие карминно-красные глаза в сумраке казались ярче, чем обычно, а жёлтые огоньки Бездны танцевали свой безумный хаотичный танец, понятный только Ей. Воздух становился тяжелее, приобретая оттенок тягучего мёда. Хотелось ослабить галстук на шее, но никакого галстука там и не было. Шею красноволосого сжимали руки сущности за спиной с алыми глазами, впиваясь ногтями в белоснежную кожу, оставляя следы и заставляя кровь томатным соком стекать по передним прядям. Вокруг плескались тысячи огней фейерверка: фиолетовые, белые, красные, чёрные. Они, мерцая, складывались в слова, слова складывались в предложения, но не доходили до его сознания. Оставались где-то на задворках разума, пробуждая внутри самые нежные чувства, оставляя точную их причину загадкой. Жёлтые огоньки Бездны то и дело перекрывали слова, делая их совсем нечитаемыми, но общий смысл был на поверхности. Теперь он точно знал, что одержимость призраком за спиной, его тенью, его преданным рыцарем никогда не прервется. И кто бы не называл это неправильным, странным и безумным, уже не Руфус Барма знал, что это было самым верным решением, которое он принимал за все свои жизни. – Зарксис. Зарксис Брейк, – хруст сахара на зубах заполнил комнату, достиг часовой башни Ливера, спустился в пропасть в Сабрие, отдавался хрустом собственных костей. Сахар мешался с кровью, словно яд, разносился по всему организму и в конце концов начинал медленно убивать его, но это неважно, ведь ему хотелось чувствовать дыхание зимы в затылок. И не имело значения, как скоро это убьёт его. Теперь он знал. Вальсируя здесь и сейчас, передвигаясь по залу безумным огненно-снежным вихрем, он был счастлив. Он был счастлив даже тогда, когда кровь тяжёлыми каплями падала на паркет, когда вальс оказался предсмертным танцем уже не Руфуса Бармы. Но это всё стало абсолютно неважным, когда смерть явилась в облике сахара с карминно-красными глазами. Сумрак в зале библиотеки разрезал кровавый рассвет. Он заливал паркет и стены комнаты, окрашивая всё в однотонный алый, в котором растворялся красноволосый, захлёбываясь собственной кровью, растворялся и призрак прошлого за спиной, и многочисленные всполохи огня, разгорающегося под рёбрами с небывалой скоростью. Снова тихо. Темно. Уже знакомые и одновременно с этим чужие пустототы Бездны, безразличие и могильный холод. И снова уже давно не Руфус Барма пытается понять, кто же скрывается в тени красноглазого призрака, разбиваясь о собственные чувства, похороненные Бездной глубоко внутри тысячу жизней назад.