Тремя месяцами ранее.
Чонгук устало трепет свою взмокшую челку - глаза слипаются, а ноги гудят. Брать вторую смену за напарника, хоть и в меленьком ресторанчике, не такое уж и хорошее решение, как оказалось. Но подводить старенького начальника, которого он ласково называл «Дядюшка Ау», стало невозможным, особенно когда он заглядывал в его старые и усталые глаза, совесть бы замучила бросить этот скоп людей на него одного. Дядюшка занимал должность повара, а готовил он, уж по правде говоря - божественно. Обычно Чонгук работает с утра до обеда, после чего у него пары, проще говоря, вторая смена, но напарник и по совместительству друг Чонгука, слезно умолял отработать за него, а тот в свою очередь когда-то отработает за него. Удобно, думалось раньше, а теперь хотелось поскорее слинять, хотелось чтобы все оставили в покое. Чимину, собственно тому самому другу, действительно по делам нужно, поэтому и не отказал, согласился на эту авантюру, но кто ж знал, что наплыв людей куда больше вечером, нежели днём или утром, и как Пак это вывозит вообще? Вопрос, который остается актуальным, но без ответа. Подошедший дядюшка выдергивает Чона из мыслей, всучивает пару заламинированных меню со всем ассортиментом блюд и говорит: — Давай, дорогой, еще немного и будем закрываться, скоро отдохнёшь, — он ласково похлопывает парнишку по полечу. Сложно поверить, но эти слова немного помогают взять себя в руки, ну или понимание того, что он скоро отстреляется и свалиться в своей однокомнатной квартире на кровать, и будет спать как мёртвый до самого утра, пока будильник не разлучит его с тёплой постелью и таким же теплым одеялом. Но чертовы мысли о разлуке, и холоде без одеяла он быстро развеивает - а то портит всю атмосферу и ожидания. Чон тепло улыбается дядюшке и встаёт, направляясь к недавно занятому столику тремя парнями. Ресторанчик совсем уж не пустует, хотя и часто кто-то заявляется с заказами, которые забирают с собой, выбирая все же поесть дома, ну или где-то еще. Столы все до единого заняты, то парочками, которые явно после работы решили особо не заморачиваться и поесть тут; семьями с неугомонными детками, которые носились между столов, задорно смеялись и им все нипочем, они моментами живут, и Чонгук так хотел, хотел не думать о будущем и что завтра случится, хотел быть таким же - моментами глупым, плакать по пустякам и через минуту смеяться. Хотелось отдохнуть от взрослой жизни, кому она вообще нужна? Такая угрюмая, совсем не греющая, не зажигающая. Чонгук лишь улыбался их родителям, принимал заказы и уматывал на кухню к дедушке, воровал у него маленькие морковки, и пока бежал обратно - хрустел ими, попутно успевая где-то заляпать свой чёрный фартук соусом, который явно не отстирается так просто, а жирное пятно уж точно будет маячить перед глазами, в этом Чон уверен. А так же сидела у окна парочка старичков, и Чонгук видит их тут не впервые, они постоянные и желанные гости, так как сам хозяин заведения дружит с этой пожилой парой, то ли старые знакомые, то ли приобретённые, но это не важно вовсе, душу греют эти два ясных солнышка на пенсии, заявляясь все чаще. Чонгук минует пару столов, приближается к новым гостям и любезно представляясь, отдаёт имеющиеся в руках буклеты. Взгляд официанта падает на слегка кудрявого парня, у которого на лице усталость застыла, он протягивает меню и ему, задерживая взгляд на его глазах. Без всякой неловкости и непозволительно затяжно, но уж то странное чувствую, переполняющее Чонгука, даже перебивающее усталость и гундеж в ногах, заставляет задержаться, разглядывая его черные, как смоль, омуты, которые затягивают куда больше крепкого сна или алкоголя, затягивают безвозвратно и безвозмездно. А парень смотрит в ответ, не понимая больше, пока сам Чон не отпускает протянутый блюдаж. Официант достаёт из кармашка на груди небольшой блокнот, чтобы записать заказы, ведь память не к черту после тяжелого дня. Но глаза будто приколотили, прибили к кудрявым волосами к тонким пальцам, и кажется он даже успел уловить аромат свежих яблок от него. На незнакомце идеально сидит одежда: кофейного цвета футболка, утончённая золотая цепочка и кремовые брюки, а в ушах красовались и цепляли взгляд серьги, такого же золотого цвета, с небольшими висящими цепочками и камушками. Глаза разбегаются и не как обычно, по залу, в поисках новых гостей, они в ожидании бегают именно по этому незнакомому ему посетителю, не знают за что ухватиться, хочется запомнить просто все и не выпускать из памяти больше никогда, хранить на подкорке, доставать когда тоскливо и тяжко, когда холодно и совсем не греет, пробовать на вкус снова и снова, и так до бесконечности долго. Хотелось запомнить усталость и осунувшиеся плечи, запомнить тонкие пальцы, запомнить и вдолбить в голову его мягкие кудри шоколадного оттенка, которые он ещё и не трогал, чтобы утверждать, что они мягкие, но это ведь не помеха для мечтаний. Чон даже не замечает, когда его окликает сидящий напротив парень за тем же столом, но Чонгука все же выдергивают из мыслей и мечтаний, выдергивают резко и беспощадно, не жалея. Незнакомец, что все это время сидел с опущенной головой, поднимает глаза, смотря проницательно в ответ, он глазеет так же, как и официант, а затем опускает взгляд на грудь Чона, находит бейджик и окликает по имени, кажется, в этот момент внутри что-то с треском ломалось. Голос хриплый, но эта хрипота отнюдь не отталкивает, она все больше гипнотизирует и затягивает глубже, будоражит нутро, а мурашки выползают наружу, гуляя по спине и рукам. — Прошу прощения, — Чон виновато тупиться на другого посетителя и принимается записывать заказы и пожелания. — Тэхен, ты выбрал? — вдруг закончив тараторить, смотрит на кудрявого незнакомца, с которым Чонгук устроил гляделки. Это имя Чонгук запоминает, он прибивает его в своей голове невидимыми гвоздями, чтобы точно не отпало, чтобы точно не забылось больше никогда. Ведь забыть его, будет фатальной ошибкой этого человечества. Непозволительно прекрасно, от того и незабываемое. Он сохранит его в памяти, как что-то ценное, как что-то важное и обведенное красным маркером в календаре, сохранит его завитки на висках, сохранит аромат и усталое лицо, сохранит те самые серьги, и утонченную цепочку на его шее. И уж точно сохранит его омуты вместо глаз, сохранит длинные ресницы и красные искусанные губы и даже сохранит маленькую родинку на носу, в которую так и хочется клюнуть губами. И этих «сохранит», а так же «запомнит» множество множеств.Настоящее время.
— Тэхён, — Глупо улыбнувшись, Чон тянет край чужого рукава ближе к себе, стараясь уловить тепло ладони. Чонгуку быть невозможно, как оказалось, без тепла. А по существу, не такой уж и незнакомый этот незнакомец. И знал бы только он, какое множество мыслей о нем кружилось в голове раньше, и какое кружится сейчас. Много, но мало, до бесконечности мало, хотелось и хочется больше. И догадывался бы он, как пьянит сознание, лишь одно воспоминание, и как тело мурашками покрывается, от имени и бархатного голоса, который часто ему снился, часто являлся и покоя вовсе не давал. Шептал так тихо, шептал и шептал. — Я даже боюсь представить откуда ты знаешь мое имя, но я не советую тебе сильно радоваться - у тебя очень серьезное сотрясение и серьезные повреждения, а будешь продолжать вести себя как болван, отвезу в дурдом, — особо не церемонясь, убирает руку Чонгука и немного отходит. Чон заторможено расслабляет губы, а теряя тёплую ладонь Тэхёна, понимает, что проваливается в тот самый вакуум, от которого стынет кровь в жилах, а в ушах заедает невыносимый писк. Глаза слипаются, а скопившаяся влага проступает наружу, скатываясь небольшими капельками, которые Тэхён подбирает мгновенно салфеткой. Медик скорой помощи вообще в оцепенение впал, когда этот тошнотик с пробитой головой начал его по имени звать. В голове вихрем недавнее прошлое проносится, с кем знакомился, с кем здоровался, вдруг знакомый какой-то. Но так и не получается вспомнить, а в голове каша образуется, и черт бы побрал этого избитого засранца, хотя смотря на его окровавленную рубашку, можно было с уверенностью сказать, что черт его все-таки побрал. И даже жалко немного, совсем немного. Тэхену всегда совсем немного жалко людей. Фельдшер принимается прикладывать лёд, то к щекам, то к шее, то ко лбу. А Гук горит, страшно сильно, рубашка промокла насквозь, глаза без конца слезятся, а тело пробирает дрожью. Чонгука вырубает мгновенно, он вновь проваливается куда-то глубже, дальше мыслей, в бездонную пустоту, и это хуже боли. Невыносимо холодно, ведь никто не греет.***
Тремя месяцами ранее.
В ресторанчике душно, голова начинала болеть все больше, а люди, что трепятся о своем слишком громко, раздражают, ещё ужасно бесил медленный официант и даже его привлекательность не спасала ситуацию. Ким чувствует себя невыносимо слабо, на плечах грузом лежит прошедший день на работе, и она его уже тоже бесила, эти бесконечные люди, старики со слабыми сердцами и с высоким давлением, дети с переломами, слезы близких из-за утраты члена семьи, он видит слишком много, а это вредно, знаете ли. Ему вредно жалеть, вредно узнавать ту боль, вредно видеть боль и слёзы, ему просто очень-очень вредно. Работать в скорой помощи не так уж и легко, ты часто видишь как живут люди, часто их жизнь зависят от скорости оказанной им помощи, от качества, да от чего угодно, много разного творится с людьми в скорых. А оказанная помощь, не всегда действенна, не всегда скоростная, человеческий фактор, к сожалению, никто не отменял, и от этого ему очень вредно. Официант протягивает меню Тэхёну и словно вечность смотрит, проницательно, глубоко. Это не то, чтобы раздражало, больше пугало, потому что смотрит так, будто знает больше остальных, будто видит усталость в глазах, которые Ким прячет под ресницами, а осунувшиеся плечи выдают все секреты, говорят без слов о том, что истощен и о том, что помят и разбит и невыносимо сильно устал. Когда работник заведения отдает все же меню, Тэхён боязливо оглядывает его ещё раз, официант и правда симпатичный, фартук, что туго затянут на талии, шикарно подчеркивает ее утонченность, а мощные бедра притягиваю и собирают все мимолетные, и не только, взгляды, рукава рубашки закатаны до локтя, а в ушах множество сережек. Красивый, но больше странный.Настоящее время.
Ким устало трёт глаза, минут десять назад он передал Чонгука травматологу, а сам увалился в кресло в ординаторской, руки за головой, а ноги расслабленно лежат. А в голове этот дурак с пробитой головой дебош устроил, маячит рваной губой и бесконечно слезящимися глазами, в которых виднелся страх, отчетливый и явно видимый страх перед пустотой, что поглощает, окутывает и забирает, оставляя лишь холод за собой. И Тэхёну от этого невозможно. Ким вспомнил, но к сожалению с большим трудом и имя его крутится в голове, но произносить вслух не осмеливается. Электрический чайник щелкает, а из носика идет пар, тело и разум требует подзарядки, поэтому кофе уже в чашке, осталось залить это дело водой и добавить сладких сливок. Ким поднимается на ноги и скидывает с плеч нагретую им же куртку, приступает к приготовлению, пока в помещение не входит медсестра. — Тэхён, тот парень, с которым ты приехал, тебя звал, вы что, познакомились уже? — она зевает и подходит к холодильнику, достает принесенный с собой перекус, никакое ночное дежурство не обходится без него. Тэхён молча кивает, мямля что-то себе под нос, а затем тяжело вздыхает. — Дурак он, не обращай внимание. — Ладно, он уснул, ему капельницу поставили, — жует булку. — Хорошо, как проспится - забудет все, что было, даже не сомневаюсь, — отпивает несладкий кофе и смотрит на коллегу, во рту вяжет, из-за этого он кривится и идет за сливками. Та пожимает плечами, удаляясь за дверь. Для нее это лишь забавный случай, а для Кима это повод для странных чувств и мыслей, засевших в голове, а выгнать не получается, да и скорее - не хочется. — Надеюсь, — уже тише добавляет. Но надеется ли на самом деле? Возиться с прилипчивым больным Киму не хотелось, потому как ему - невозможно вредно.***
Утро застало Чонгука с болью в голове и тошнотой. Палата пустовала, стены казались холодными, а постель, впрочем, тоже не грела. Для понимания целостности происходящего понадобилось пару минут, в голове нехотя просыпались воспоминания, принося боль за собой. Чонгук помнит тяжелую смену, помнит какой был уставший, помнит как Чимин тащил его в клуб с компанией друзей и знакомых, как уверял его в том, что они классно проведут вечер. Но вечер приобрел лишь кроваво-красные оттенки, приобрел треск и боль, много боли. Дальше все проваливалось глубже в пропасть, дальше Тэхен, появившийся из неоткуда, дальше холод и дрожь, дальше голоса чужие. Но все это не важно, мысль о Киме принесла немало боли, но эта боль становится фантомной перед ним. Заслоняет, потому что тёплый и яркий. Чон помнит его горячие руки, он помнит его опять такого же замученного, уставшего, но с такими же кудряшками у висков, с такими же омутами скрывающимися за ресницами. В горле предательски пересохло, Чон вертится в постели и крутит головой в поисках хоть каких-то бутылок или стаканов, но все попытки не увенчались успехом. Взгляд натыкается на телефон, о котором до этого он и не вспоминал, подцепив пальцами мобильник, разблокирует и смотрит входящие - Чимин звонил двадцать два раза, от этой цифры голова пухнет, а глаза жгутся от сухости смотря на яркий экран дисплея, но сил на то, чтобы перезвонить, Чонгук не находит. Не сейчас, сейчас Тэхен, сейчас что-то другое, только не телефонные разговоры. Голова от резких движений начинала гудеть, в висках давить, а перед глазами все плыть. Чонгук наощупь ладонями находит кнопку вызова персонала и коротко жмёт два раза, телефон с грохотом сваливается на пол, но он не тянется, силы покидали с каждой гребаной секундой. Слабость поглощает и переполняет, от чего становится страшно, потому как он один, никто руку тёплую не подаст, не согреет и не пожалеет. Медсестра появляется быстро. — Уже проснулись, как Ваша голова? — девушка в белом халате подходит ближе, смотря сверху-вниз на Чона. — Воды, пожалуйста, — сипит и хрипит, с трудом говоря. — Точно, сейчас, — та уходит, шаркая тапочками. Чонгук обращает внимание на окно, желтые листья падали на землю, когда они впервые увиделись с Тэхеном, было начало августа, а сейчас на улице ноябрь скачет, листьями бросаясь и дождём обливая. Сестра возвращается в палату с бутылкой воды, подходит и поднимает кровать пациента, а та принимает сидячее положение. Девушка помогает выпить Чонгук воду и отставляет бутылку на тумбу. — Как вы себя чувствуете? — не унимается. Чонгук фокусирует взгляд на работнице, — Нормально, — он натягивает на себя одеяло повыше, в палате холодно. — Ладно, сейчас только семь утра, вам нужно отдохнуть, врач зайдет после девяти, — укладывая кровать вновь в лежачее положение, поправляет одеяло Чонгука и собирается уходить. Ему ни этот врач, ни этот сон, ему Тэхен, очень, прямо сейчас. — А Тэхён ещё на работе? — сдерживать свой интерес он не привык, ему ну очень надо, кожа вся горит, сердце зудит, руки некуда деть. Девушка останавливается, хмуро смотря на Чона. — Вы знакомы? — Ну, не то чтобы знакомы... Чонгук заминается и тупится взглядом в стену, когда очень надо, мороз по коже идет, без него еще холоднее. — А Вы могли бы его позвать ко мне? — поджимает ноги под себя, в глубине души он надеется на положительный ответ, но в реальности все обстояло куда хуже. — Нет, Вам нужен покой, если вечером станет лучше - я подумаю над этим, — включая режим протеста, скрещивает руки на груди. — Но я же себя нормально чувствую, правда, — шмыгает носом, дует губы и обнимает себя покрепче, холодно. — Молодой человек, будьте добры, отдыхайте, — уходит сразу же. Чонгук остаётся не с чем, разве что глупая боль мозолит глаза, а тоска заполняет нутро.***
Весь день тянулся очень долго, есть он отказывался, мотивируясь тем, что тошнит невыносимо сильно, а от запаха еды черт знает, что случится вообще, хотя и желудок под конец дня изнывал и урчал, доставляя дополнительный дискомфорт. Чонгук даже немного сумел поговорить с Чимином, который извинился больше десяти раз и обещал завтра прискакать с апельсинами, хоть Чонгук и ненавидит их, было приятно. И за весь этот день, Чонгук умудрился задолбать всех врачей, медсестер и всех санитарок, он требовал лишь одно, чтобы ему привели Тэхёна. Все вежливые просьбы остались позади, поэтому к нему вовсе старались заходить по нужде. Чонгук уже у всего травматологического отделения был на слуху, а врач вообще пригрозил ему тем, что подселит к деду болтливому. Но разве это помогло бы? Разве можно стерпеть тот холод в груди? Ему нужен он, сильно, надолго и чтобы тепло. Медсестры старались успокоить без конца ноющего пациента, а санитарка решила поскорее слинять, даже не домыла пол. Но одной сестре, самой добродушной, искренне жаль его стало, видно же, что мучается, грустит. Тэхён переодевается в ординаторской и собирается выходить, пока его не останавливают прямо в дверях, смена начиналась интересно. — Тэхён, тот парень, ну которого ты привез ночью, все время зовёт тебя, сходим может, он уже достал всех, — устало вздыхает сестра, накидывая кашемировое пальто на свои плечи. Ее смена подходит к концу, а дома ждут незавершённые дела, но уйти не рассказав, совесть не позволила, жаль уж стало бедного. — Он что, всех на уши поднял уже? — удивляется и хмурится. — Он даже санитарку задолбал, а ещё есть отказался, тошнит его, якобы, может он хотя бы тебя послушает, поест, в конце концов. — Дурень. — Констатирует очевидно, после чего хмыкает в унисон с коллегой. Тэхену странно, из-за чего он не сразу решается идти, но что-то щемится в груди, просит, нет, умоляет, то ли интерес ко всей ситуации, то ли интерес к этому балбесу, которого и правда стоило в другом направлении вести, в дурку например, правда и самому Киму тогда, туда же.***
Дверь в палату отворяется, а Чонгук, находясь в полудреме, широко распахивает глаза, глядя на появляющийся силуэт в дверном проеме, он непривычно синего цвета, а значит не медсестра и не врач, да и обход вечерний уже произвели часами ранее, он смаргивает сонливость и с трудом старается сесть, что выходит только со второго раза и конечно же не обходится без боли. — Ну что ж, ты задолбал весь отдел, отказался есть, достал бедную старенькую санитарку, довел ее до того, что она сбежала с дёргающимся глазом, — закрывает дверь и берет стул, садясь рядом с постелью. — Что за бунт, заколебайка? — вздыхает и скрещивает руки на груди, это все смешно конечно, но сейчас Киму отнюдь не до этого. Чонгук улыбается, по-настоящему, очень искренне, светится, вот-вот заискрится как бенгальский огонек и все нипочем, и боль не слышна, и холод не мучает, все вокруг оттаять решило, потому что солнце зажглось. Теперь он больше красивый, но все же очень странный. — Тебя точно в дурдом надо было отвезти, — слабо улыбается, скептически качая головой, непонятен ему пациент, но интерес до дрожи в руках. — А может и надо было, я кстати Чонгук, приятно познакомиться, — тянет руки к кимовым, чтобы согреться. Тэхён закатывает глаза, а затем хмурится, — Помню я, как тебя зовут, мы тебя потом целую неделю с друзьями впоминали, — признается Ким. И отчего-то легче становится, помнит, не забыл, помнит и хранит, как Чонгук это делает. — Значит ты помнишь? — Чон холодными пальцами лезет прям в душу, сжимает теплые руки фельдшера и даже от боли не кривиться, он прогоняет ее, не время и не место, говорит. — А тебя забудешь, — усмехается и опускает глаза вниз. Холодный, до жути холодное солнце, согреть не помешало бы точно. Ким старается показаться глыбой льда, но на лице воссияет улыбка, вызванная этой дуростью внеземной, и всей этой абсурдной ситуацией, улыбается. Солнце, как оказывается - холодным быть может. Какой-то странный официант, не унимающийся ни на секунду, лезет под шкуру, улыбаясь, а Ким и рад пустить, потому что солнце сиять должно, а не уныло пускать свои слезы. Чонгук замечает улыбку Тэхена, от чего искрится во всю, но не сгорает, рано еще, он согреть все обязан. Абсурдное знакомство, залог счастливого будущего?***
Чонгук ужасно сильно замёрз, на улице начало марта, а холодно, как в январе, и даже огромный шарф Тэхёна не спасает. Он стоит у служебного выхода больницы, переминаясь с ноги на ногу. С утра у него была как обычно работа, а после - пары, и вот такой он голодный, холодный, бежал в магазин за продуктами, которые закончились дома и навстречу к Тэхёну. К Тэхену который всегда тёплый, всегда комфортный, всегда мягкий и плюшевый. И он всегда ведь нужен, ведь без него не так, без него не искрится, без него не греется совсем. Тэхён заботливый, улыбчивый, до жути добрый, хотя и строит из себя кусок льда, но он тот лед, который тает от прикосновений рук холодных, тает потому что греет собой, заставляя сиять. Они начали свою историю быстро, но кажется не прогадали. Чонгук спустя лишь месяц, переехал к Киму, из-за неустойчивой зарплаты, и не повременной оплате аренды, его выселили, а Тэхён по-быстрому забрал того к себе, уже в свою квартиру, потому что без своего солнца, как оказывается, тяжко бывает, особенно зимой. Теперь они делят постель, моются вместе, потому как «экономнее», ну или удобней, для них обоих, но это, пожалуй останется в тайне. Тэхён часто помогает Чонгуку по учёбе, читает ему параграфы, пока он кушает после работы, пишет конспекты, пока тот моется, стараясь выводить корявые буквы, копируя чонгуковы, исправляет домашку, если это необходимо, пока тот без задних ног дрыхнет, а отплачивает Чонгук своей бескрайней влюбленностью, заботливостью, и преданностью, иногда минетом конечно, если предыдущего недостаточно. А Тэхену недостаточно всегда, всегда мало тепла и света что исходит от Чона. Чонгук часто остается один, пока Тэхён в ночных сменах. В такие ночи ему крайне одиноко, потому что нет тёплого тепла заполняющего душу, нет той копны мягких волос с медовым запахом, в которую Чон часто зарывался носом и засыпал, нет длинных ресниц, которые скрывают глаза усталые. Поэтому и одиноко, поэтому и не спится совсем, и никакая это не бессонница, это привязанность и чистая настоящая влюбленность. А если Чонгук, по-дурости, умудряется заболеть, то как раньше отлежаться пару дней у него не выходит, он в первый же день летит в больницу, точнее это Тэхён летит, а Чонгук флажком треплется сзади, мямля поднос, что все нормально и не стоит так волноваться. Это все слишком слащаво, но по-настоящему, это то, чего не хватало обоим. Тэхён появляется в дверях и с распахнутым пальто несется к своему замерзшему солнцу. — Тэхён, застегнись! — тут же командует. — Долго ждёшь? — игнорирует, потому что знает, что он замерз куда сильнее. Тэхён подлетает и прижимает парня к себе, загребая в объятия, стараясь согреть и утыкаясь тому в висок носом, а Чонгук, почувствовав тепло, собирается сиять, но вместо этого затягивает пальто Тэхёна поясом и прижимает за талию к себе. — Не долго, — целует в висок, утыкаясь носом так же куда-то в щеку. — Не ври, щеки красные и нос тоже, — виновато дует губы и смотрит на Гука. — Ну и что, — клюет Кима в губы своими, прикрывая глаза. Тэхён так же кратко целует в ответ, но сдержаться сложно. Ему всегда нелегко сдержать свой порыв вцепиться острее, оставить мягкость где-то позади. Чонгук целует первым, сминает сухие губы Тэхёна, поглаживая его тёплые ладони на своей талии. Ким устало мычит в губы и отвечает, лениво растягивая поцелуй, не рискуя зажечь огонь внутри себя, иначе тогда остановиться будет сложнее уже им обоим, он лишь изредка позволяет себе покусывать и слизывать кокосовый привкус гигиеничной помады с губ Чона. И ему наплевать, что скажут другие люди, что скажут болтающие коллеги, что выходят так же со служебного выхода. Он бесконечно сильно скучал, страшно сильно изголодался по своему солнцу яркому, он скучал по вечно замершему носу и холодным рукам, скучал по мягким волосам, в которые он зарывается своими длинные теплыми пальцами, пробуя на ощупь шелк. Тэхён отстраняется первым, жмётся ближе к Чонгуку и оставляет короткий поцелуй на линии подбородка, шепчет приятности и слова о том, как же он соскучился за весь этот бесконечно длинный день, хочет забрать пакет из рук Чонгука, который он не собирался отдавать, вцепляясь пальцами сильнее. — Чонгук, я сам понесу, — тянет пакет. — Нет, ты устал, я сам, — держит, не отпуская. — Дурак, — у Тэхёна все же выходит выхватить пакет, смять чонову руку в своей и запихнуть к себе в карман пальто, — Все, ничего не знаю, — тянет его за собой, под возмущенные вздохи и возгласы. Дорога до дома лежала через парк. Чонгук, забыв про пакет, начинает трепаться о прошедшем днем, и рассказывает про самых фриковых посетителей. — А потом он начал требовать, чтобы я наливал чай ему при нем, а не с кухни нес. Потому что я по-любому туда плюнул, — возмущенно пыхтит, сплетая пальцы с кимовыми. — У человека паранойя, не зацикливайся, — смеется, смотря куда-то в сторону. — Помнишь, мы тут в сугробы прыгали? — шмыгает носом, прижимаясь ближе к Тэхену. — Помню, а потом ты визжал, когда тебе снег за шиворот попал, к нам даже люди подошли, думали, что же с тобой случилось, — не скрывая улыбки, начинает хихикать, пока Чонгук хмурится и отмахивается. — Не было такого, — отворачивается, делая вид, что ему вовсе не интересно. — А как же. Было, еще как было. — Ну поорал я минуту, две максимум, что с того? — хмурится еще больше, из-за чего на лбу залегают складки. — Та если бы минуту, ты весь парк на уши поднял, — уже во всю смеется, из-за чего тяжело говорить. В этом весь Чонгук, он давно это понял, еще с первого дня в больнице. К Чону, кстати, мало кто заходил потом, он запомнился как настырный и вредный, но лишь Тэхён знает каким он, может быть на самом деле. Чонгук смотрит на смеющегося Тэхёна, — Ладно, — оттаивает и тоже улыбается, клюет в щеку и утыкается носом в нее. Шагают оба неторопливо, держась за руки. Тэхён чувствует себя самым счастливым возле Чонгука, а Чонгук искрится, влюбляется сильнее, слушая смех Тэхёна.