third wheel

чанбин привык воспринимать шипы под собственными рёбрами как подарок, данный ему судьбой. может подарок этот для него убийственный, но разве может он, человек без собственного лица в этом мире, собственную едкую отраву назвать ядом? да, возможно, это аконит, но если позитивно мыслить он не будет, то загнётся ещё быстрее уже предначертанного. и линия, вроде, подведена, скоро выровняется его сердцебиение, и под несколькими тоннами земли он уснёт, хароном укачанный. он знает, что скоро умрёт. он знает, что умирает. но улыбается по-прежнему. но горит огонь в его глазах, как будто ничего и никогда не происходило с телом и психикой. и даже самые близкие различий не замечают. лишь сам чанбин, запираясь в туалетной кабинке на перерыве между занятиями, видит на собственных ладонях лепестки чёрных роз вперемешку с подкрашенной ими же кровью, которая сделала вены сероватыми, затянула его шрамы и проросла на них лоза, причиняющая дискомфорт. чанбин улыбается, когда прячет под рукавами целый зарождающийся внутри него мир. — ну что, бинни? как ты? — чан хлопает одногруппника по плечу, подсаживается рядом и явно новости рассказать хочет. — я? в порядке, как обычно. а ты чего так светишься? — да я... — затылок чешет, а после губу закусывает, — мне чонин взаимностью ответил. ты больше не увидишь лепестки лилии. я так рад! чанбин смеётся. и принято принимать это за радость, но всё, что осталось внутри него — порывы боли. он искрит, фальшиво говорит какие-то поздравления, но завидует. он завидует, настолько сильно завидует, что впрок было бы стать на колени и разрыдаться. рассказать вокруг всем, что нет у тебя ни единого шанса на спасение, и что ты скоро растворишься. но он мило хихикает и в экран телефона утыкается, краем глаза прослеживая за открывающейся дверью. один шаг другого человека внутрь аудитории заставляет руки затрястись. он знает, что зайдут, конечно, двое — и в этом его самые худшие сожаления. хёнджин держит его за руку. так крепко всегда, и не отпускает. хёнджин поправляет его прядки за ухо, и у чанбина что-то внутри трескается. хёнджин ласково зовёт его «ликс-и», когда они садятся совсем близко, и надлом доходит до шейных позвонков, поворачивая их до щелчка. но он улыбается. он по прежнему улыбается. — о, чанбин, привет, — хван машет ему добродушно, а сердце у старшего кислотой обливается, вот-вот готовое треснуть от переполняющих его чувств. — привет. спасибо он скажет зашедшему профессору, на чьей паре обязательно уснёт, за то, что спас от неловкого диалога. но не скажет спасибо чану, ведь не спас на этот раз. он не должен. со понимает. он все прекрасно понимает. он понимает, что больше не пойдёт в универ, потому что утром уже не сможет встать. он понимает, что встретит свою смерть послезавтра. он понимает, что ему осталось встретить два рассвета. и так же хорошо понимает, что по нему никто не заскучает. он вваливается в съёмную однушку, раздевается по пояс и подходит к зеркалу, следя за тем, как вокруг плеча обвивается шипастый стебель. отрезает без жалости, а после корчится на полу, замечая интересную вещь после судорог. утренние лепестки превратились в вечерние бутоны. лежащие по периметру кафельной плитки, они напоминают ему о туманных ночах, когда небо лишь отчасти затянуто белой дымкой, и сквозь неё проглядываются звёзд очертания. он выходит, губы утирает обратной стороной запястья и ложится в кровать, по всему телу болезненный импульс ощущая. он знает, что будет дальше. знает, кто будет последним, кого он увидит. знает, что к концу всего в его комнате будет целый сад. и он угадывает всё до мельчайших деталей. спустя два дня он больше не может шевелиться — кровать обвили плотные побеги роз, полезли на стену, подпитываемые кровью из глотки, вокруг него сплошь всё усыпано бутонами, а закатное солнце скользит по кромке простыни, в последний раз освещая аккуратные черты лица. заслоняет его силуэт высокий, у которого руки дрожат, и который докричаться до беспомощного тела не может. — чанбин! блять, чанбин... ты же сказал, что всё в порядке, — чан садится на пол около кровати, по оставшейся не разрезанной терниями колючими коже проводит рукой и замечает со на щеках его горячие солёные ручейки. — зачем тревожить кого-то, если ты и так обречён? — он на полушёпот расслабленный переходит, глаза закрывает и явно готовится к тому, что вздох последний встретит, наконец-то облегчение испытав. — кто эта мразь?... только скажи, я его... — не нужно. оставь меня. хёнджин уже счастлив. я с самого начала знал, что в нём найду свою погибель. со поднимает большой палец вверх, заходится в приступе кашля, а после откидывается на бывшие некогда белыми наволочки. — солнце садится. разве не прекрасно? — в суженных зрачках блики виднеются, прежде, чем навсегда закроются янтарные переливы радужек хладеющими веками. не взойти больше оранжевому светилу над городом, и заменит его холодная тёмная звезда, сожалений полная. неужели в этом тесном мире не найдётся для не бьющегося более сердца и капли тепла?