Жертва

Он не мог без Ци Жуна. Вот вообще не мог. Никак. Понимал, наверное, где-то в глубине души, что так неправильно, так не живут в нормальных отношениях, но все равно сделать ничего не мог. Лан Цянцю иногда думал, что он вообще ничего не может. Потому что Ци Жун вертел им, как хотел, даже не принуждая ни к чему — небожитель сам делал все, о чем просили. Ци Жун одним своим взглядом опускал его на колени, склонял его голову к земле, и Цянцю даже не замечал, как начинал целовать подол чужих одеяний. Да боже, Ци Жун от него буквально куски мяса отрывал и съедал, а Цянцю улыбался и ждал когда его божественное тело восстановится, чтобы Ци Жун мог оторвать еще. Небожитель был полностью зависим. А сейчас демон злился. Или обижался. Разницы мало — он просто игнорировал Бога. И Цянцю боялся что-то сделать, боялся ворваться в обитель демона и просить прощения непонятно за что, потому что он не чувствовал, что заслужил эту возможность. Он вообще не чувствовал, что заслужил внимание и любовь от Ци Жуна, поэтому радовался, когда получал хоть что-то. Лан Цянцю не знал, куда себя деть, потому что без демона он был, кажется, никем. Он не умел без демона и даже не хотел учиться. Поэтому он берет свой меч и тонкий ритуальный кинжал и идет ко входу в логово Лазурного фонаря. Он боится. Что даже этим поступком не оправдает ожиданий, что этого будет недостаточно. И где-то глубоко-глубоко в душе он боится, что будет очень больно. А у логова демона будто специально место расчищено. Высоко в горах, у входа в пещеру — большая круглая площадка, ровная, гладкая, без единой трещины, травинки. Чистый камень. Ци Жун как-будто знал, что Цянцю собирается сделать. А может так и было, небожитель чувствовал иногда, что демон знает о нем больше, чем он сам о себе. Это слегка пугало. Лан Цянцю встает посреди этой площадки и вытягивает правую руку перед собой. А потом тонким серебряным кинжалом быстро бьет по запястью, рассекая его почти до кости. Из раны сразу же начинает сочиться кровь, густая, темная, она капает вниз и пачкает красным светлый камень. Цянцю прикусывает губу, прикрывает глаза на секунду, а потом приступает к делу. Он чертит печать, символ призыва, символ жертвы демону. Пожалуй, еще никто с Небесах не опускался настолько низко, чтобы призывать одно из Бедствий, принося в жертву самого себя. Цянцю почти танцует на скале, выводя вокруг себя сложные узоры печати. Ему стоит огромных усилий заставлять свое тело не заживлять рану на запястье. Он почти давит из себя кровь, потому что в руке ее неожиданно мало, недостаточно, чтобы нарисовать огромный символ призыва. И тогда он снова вытягивает руку, теперь левую, и разрезает уже ее, кровью очерчивая вокруг себя круг, вырисовывая символы и слова. У него уходит почти час на то, чтобы полностью завершить рисунок. К тому времени каждую руку он рассекает уже по три раза, и бледен настолько, что сам становится похож на призрака. Но он еще не закончил. В центре рисунка — небольшой свободный от символов круг, который Цянцю предстоит заполнить своей кровью полностью. Он отбрасывает кинжал в сторону, доставая из ножен на поясе свой меч. Ложится в центр круга, на вытянутых руках поднимает над собой острое лезвие. Меч подрагивает в холодных вспотевших ладонях, и Цянцю никак не может направить его в центр груди. Так, чтобы крови было много. И так, чтобы было достаточно красиво, чтобы понравиться Ци Жуну. Цянцю глубоко вдыхает, а потом одним резким движением вгоняет меч себе в грудь, проламывая грудную клетку, протыкая себя насквозь, так сильно, что лезвие застревает в камне под ним. Он хрипло кричит, почти сразу же замолкая, начиная захлёбываться в собственной крови. Ладони сползают с рукояти. Цянцю чувствует, как белое ханьфу намокает от горячей крови, что растекается теперь под ним, заполняя круг. Он прикрывает глаза на пару секунд. — Заклинание забыл, идиот, — его ударяют по лицу носком сапога. Он неожиданности Цянцю широко открывает глаза и закашливается. А потом видит подол зеленоватых одежд, расшитых золотом, длинные лохматые волосы, серьги-кисточки, что он сам когда-то дарил. Сработало — Ци Жун все-таки пришел. — Все очень красиво, спасибо, но ты забыл заклинание. — Прости меня, прошу, я... — Цянцю пытается приподняться, забыв, что сам себя пригвоздил мечом к скале. Ци Жун смеется над этим, а сам поднимает ногу и надавливает небожителю на грудь, под самой раной, так сильно, что у Цянцю невольно вырывается громкий стон. А Ци Жун, продолжая улыбаться, тянет руки к мечу, с усилием вырывая его из чужой груди. Цянцю снова кричит, а потом чувствует, как кровь из раны начинает течь еще сильнее, заливая, кажется, вообще всю печать призыва. Небожитель старается дышать, очень старается, но не получается и он снова закашливается кровью, переворачиваясь на бок. Ци Жун хватает его за горло и, приподняв, ставит на колени перед собой. — Хороший мальчик, ты отлично постарался. Я думаю, ты заслужил мое прощение. Демон начинает гладить его по голове, и Цянцю кажется, что это самый счастливый момент в его жизни. Тонкие пальцы демона приподнимают его лицо, заставляя смотреть на себя снизу вверх, обводят контур губ, чуть надавливая на них. А потом Ци Жун берет его лицо в свои ладони, наклоняется немного и целует, облизывая кровь с его губ, прикусывая их, а Цянцю просто улыбается счастливо и приоткрывает рот, давая демону делать с ним все, что душе угодно. Ци Жун знает, что ему можно все. Поэтому разрывает чужую одежду, а вместе с ней и плоть, заставляя Цянцю снова истекать кровью, в очередной раз кусает бледные плечи бога, отрывая от него куски и почти съедая заживо. Потому что Ци Жун знает, что Цянцю без него не может. Никак не может.