Флирт с драконом

      Я знал, чего ожидать, когда мы в спешке покидали Харренхолл, просто по срочным каракулям, брошенным нам на колени вороном.       Страх.       Злость.       К чему я не подготовил себя, так это к боли. Ужасная, мучительная боль, которой я никогда раньше не испытывал.       И я чувствовал это на протяжении всего полета на Вхагар, когда мы ныряли сквозь облака и дым.       Так же, как мы были связаны с драконами, они тоже были связаны друг с другом. Когда Тираксес показалась в небе, эта ярость пронзила Вхагар и проникла в мою кровь, уступая только тому крику.       Крик Висеньи.       Висенья кричала от такой пытки только тогда, когда родился Эймон. Но это едва ли шло в сравнение с оглушительным душераздирающим визгом, который пронзил небо, когда Тираксес упала в море, разорванная на куски, истекая кровью в глубокое темное море, сделав воду почти черной.       Мне потребовалась каждая унция самообладания, чтобы не сжечь остров и не превратить его в руины, которые могли бы соперничать с Харренхоллом, когда раздался душераздирающий крик моей жены. Страдание, которое пробудило гнев внутри Вхагар, когда моя ярость потекла по моим венам к ней. Она зарычала, плюясь огнем на оставшееся крыло Тессарион, в то время как зверь кувыркался в воздухе с вцепившимся Караксесом, оба существа вцепились друг в друга безжалостной хваткой. С потерей обоих крыльев когти Тессарион глубоко вонзились в подбрюшье Караксеса, вспоров ему живот, когда воздух наполнился еще одним наводящим страх криком Висеньи.       Она звала свою мать, вырываясь из захвата сира Кристона, пока он заставлял ее смотреть, как Рейнира охвачена пламенем Солнечного Огня. Несмотря на свой ужас и несмотря на страх и горе, которые нес ее крик, она все еще крепко держалась за своего брата — щит от такого ужаса. Моя жизнерадостная идеальная жена. Я бы увидел, как их всех разорвут на куски за это. Не было никакого способа атаковать с воздуха без возможности причинить вред Висенье и ее брату. Невозможно оторвать от скалы только Эйгона и Коля, разорвать их на части по кусочкам и развеять по ветру, чтобы они были забыты.       Нет.       Не забыты.       Я бы позаботился о том, чтобы песни были написаны об этом дне — о падении Эйгона. Я бы сам приложил перо к пергаменту, если бы боги сочли нужным. Я бы вписал это в историю, чтобы все будущие поколения услышали о его злобе и о том, как это стало его концом. Как я был его концом.       — Ossēnagon Солнечный Огонь, — скомандовал я Вхагар, ныряя вниз к золотому дракону, когда Деймон издал потрясающий мир боевой клич. Я вытянул шею назад, когда он спрыгнул со своего умирающего дракона в седло Дейрона, держа Темную Сестру в руке. Одним мощным взмахом меча голова Дейрона была снесена с плеч одним точным ударом. Я позвал его, чтобы он попытался выхватить Порочного принца из запутанных тварей, прежде чем они разобьются о темную воду, быстро свернув с намеченного пути и направляясь к смешанным существам. Коготь Вхагар протянулся, чтобы схватить человека, застрявшего в седле своего врага, но удар бурных вод был слишком силен. Волны бились о переплетенные тела, увлекая искалеченное месиво глубоко в неумолимое море.       Я был слеп ко всему вокруг, когда месть и ненависть взяли верх. Не произнеся ни слова, Вхагар прорычала что-то нецензурное, поворачиваясь назад, чтобы сорвать Солнечного Огня с его насеста.       — Встань лицом ко мне, Эйгон! — я закричал ему вслед, подгоняя Вхагар быстрее, но маленькая фигурка Солнечного Огня быстро пронеслась сквозь дым и темнеющие облака, унося лжекороля и его собаку, которые крепко держались за Эйгона Младшего. Насмешливый смех Эйгона затих вместе с его драконом, звук, который эхом отдавался в моей голове, когда я разочарованно повернул обратно к острову с удвоенной силой. Я видел Эйгона в объятиях Коля; завитки коротких серебристых волос было трудно спутать. Не было никаких признаков того, что мой брат захватил мою жену, когда он бежал с тлеющей скалы. Не было ничего от ее криков или признаков Эймона, что одновременно вселяло в меня надежду и наполняло ужасом.       Если Эйгон действительно захватил Эйгона младшего в одиночку, то Висенья и Эймон должны были быть на Драконьем Камне. Они должны. Я боролся с навязчивыми мыслями, которые угрожали уничтожить меня, сосредоточившись на поиске моей семьи, а затем на свершении правосудия королевы.       — Висенья! — крикнул я, спешиваясь с Вхагар, мой крик эхом разнесся по выжженной земле. Я остановился на мгновение и прислушался к ответу, к какому-нибудь приглушенному крику — ее собственному или Эймона. Вместо этого вокруг меня раздавался только скрежет Вхагар и потрескивание тлеющих углей.       — Висенья! — я позвал снова, мой голос становился хриплым с каждой попыткой спасения, когда меня встретила оглушительная тишина. — Висенья, я здесь! Позови меня! — я громко плакал. Вхагар вторила моему отчаянию своим собственным призывом к небесам. Она почувствовала мои разрушительные мысли — те, которые желали мне траура, но я отказывался в это верить. Отказался объявить их чем-либо, кроме потерянных для меня.       Я обыскал все вокруг, лихорадочно проверяя каждую кучу щебня и покрытые пеплом руины.       — Дорогая, пожалуйста, — мягко умолял я, переворачивая камень за камнем. — Пожалуйста, не делай этого. Я умоляю тебя, не делай этого. Не забирай их у меня, — я умолял Мать, Отца, Неведомого, всех Семерых, если кто-то из них хотя бы осмелится прислушаться к мольбам недостойного человека. — Я знаю, что я их не заслуживаю. Я знаю это. Но я умоляю тебя… Я умоляю тебя на коленях, — земля все еще была теплой от драконьего огня, пронзившего ее поверхность, когда я пал к богам со слепящими слезами на глазах. — Если кто-то должен ответить за наши проступки и преступления против человека, возьмите меня… возьмите меня… Возьмите меня, вы, гребаные трусы!       Несколько дней я рыскал по Драконьему Камню, взывая к Висенье и Эймону, прислушиваясь к земле в поисках любых признаков жизни. Каждый день я шел другим путем, углубляясь в незнакомую дикую местность, и каждую ночь я возвращался ни с чем и бил руки в кровь о стены замка. Если Харренхолл был местом с привидениями и проклятием, я сделал Драконий Камень равным. Я был проклят, и все, к чему я прикасался, казалось, либо увядало в моих руках, либо вырывалось у меня — жестоко и без причины. Драконий Камень теперь ничем не отличался.       Через неделю течение выбросило на берег то, что осталось от Тираксес, а за ним последовали части Караксеса и Тессарион. Именно с их останками без всадников я пришел к знакомому выводу, который однажды провозгласил Порочный принц: на Драконьем Камне чудес не будет.       Любая бутылка, в которой я мог бы утопиться, усеивала спальню, которую я делил с Висеньей. Некоторые были нетронутыми и пустыми из-за того, что я напился. Я никогда не считал себя пьяницей — на самом деле, наблюдая, как это поглощает моего брата, я возненавидел это. Но во время моих бессонных воющих ночей на вершине этой проклятой скалы я обнаружил, что если выпью достаточно, она придет ко мне. В туманах и видениях она приходила ко мне такой, какой я ее помнил, и я умолял ее сказать мне, где она была. Умолял помочь мне найти ее и нашего сына. Но Висенья во время моих ступоров никогда не разговаривала со мной — никогда не произносила ни слова. Вместо этого она стояла там, как видение, которым она была, с этой почти приводящей в бешенство ухмылкой на лице, которую мне хотелось стереть поцелуем. И каждую ночь, когда я пытался дотянуться до нее и обнять, она исчезала в легком тумане, снова оставляя меня одного в моей темноте.       Это было безумие.       То, что я делал с собой, было чертовски сумасшедшим.       Оставшиеся бутылки были разбросаны по комнате осколками от моих приступов ярости. После того, как ее призрак покидал меня, я впадал в свое темное безумие и разбивал все, до чего мог дотянуться пальцами. Комната была свидетельством моего смятения. Стулья, на которых мы делили утреннюю и вечернюю трапезу, раскололись надвое рядом с опрокинутым столом. Некогда большие красивые шторы теперь были разорваны в клочья. Единственное, что уцелело, — это наша кровать. Та же кровать, где я прижимался к ее теплому телу и разговаривал с нашим сыном бессонными ночами. Кровать, где я будил ее медленными пылкими поцелуями вдоль позвоночника. Кровать, где я теперь звал ее глубокой ночью с отчаянием и раскаленной добела яростью.       Эйгон отнял у меня все. Без угрызений совести или чувства вины он украл вещи, которые действительно принадлежали мне, и я позабочусь о том, чтобы он заплатил за это своей жизнью. Медленно. Мучительно в течение нескольких дней, пока от него ничего не останется.       Его убийство не вернет их обратно — я был бы дураком, если бы думал иначе.       Но возвращение их назад убило бы его…       И его жизнь была не той, на которую я мог претендовать.       Это была мысль, которая очаровывала меня в течение нескольких часов, как только она вонзила свои когти в мой разум. Были истории… легенды и рассказы о греховных поступках и ужасах, возвращающих людей из мертвых после того, как они долгое время считались потерянными для этого мира — истории о магии, более темной и древней, чем магия Старой Валирии. Та же самая магия, нацарапанная в тех древних текстах в Харренхолле. Если бы существовал какой-то способ вернуть мне мою жену и ребенка, я был уверен, что никто не был бы подготовлен лучше, чем ведьма из Харренхолла — Алис Риверс.       И если бы она не могла мне помочь…       Я бы заставил ее.

____________

      Оболочка Харренхолла оставалась неизменной даже с отступившими солдатами. Теперь бесплодная пустошь из руин и щебня — без сомнения, ведьма предпочитала, чтобы это было так.       — Алис Риверс! — позвал я, осматривая Большой зал в поисках признаков чародейки. Ее цепи остались нетронутыми, идеально спрятанными в углу, где я оставил ее, когда мы командовали оставшимися знаменосцами в Королевской Гавани, но сама ведьма давно исчезла. — Покажись, ведьма! — воскликнул я, ударяя рукоятью своего меча о каменную стену, когда поднимался по винтовой лестнице, которая вела к ее лачуге. Я навалился всем телом на дверь, напугав женщину с волосами цвета воронова крыла так сильно, что бутылки в ее руках упали на пол, испуская фиолетовую дымку и резкий, тошнотворно сладкий аромат.       — Ты вернулся… но не остальные… — отметила она, осторожно ступая, когда отступала от меня, крадучись с кошачьей элегантностью. — Значит, ты нашел то, что так долго искал, мой принц? — спросила она насмешливым тоном, который мне не понравился. Я вложил свой клинок в ножны и начал рыться, разбрасывая книгу за книгой по комнате, и по мере того, как я собирал ее зелья и тексты.       — Ты с ума сошел?! — она взвизгнула, обхватив меня руками, чтобы я больше ничего не сломал, когда мои пальцы коснулись темно-черной обложки текста, который я искал. — Тебе не мешало бы… — я пресек ее угрозу, положив руку ей на горло, сжимая его, когда я поднял книгу.       — Ты знаешь об этом? Об этой магии?       Она кивнула, хватая ртом воздух, когда обхватила рукой мое запястье, пытаясь вырваться из моей хватки.       — Ты можешь это сделать? — я надавил, и она выдавила невразумительный ответ, который заставил меня отпустить ее.       — Да, — выдавила Алис в приступе кашля. — Я уже пробовала себя в таких искусствах раньше… — осторожно сказала она, нахмурившись. — С чего бы мне тебе помогать?       Я сжал челюсти, быстро вытаскивая кинжал из-за пояса и приставляя его к ее шее.       — Я по глупости предположил, что ты ценишь свою жизнь, — прошипел я сквозь стиснутые зубы, заставив ее обеспокоенно приподнять бровь.       — Почему ты стремишься к такой власти?       — Это не для твоего ведома, — рявкнул я, швыряя в нее книгу и вытаскивая лезвие. — Но ты можешь это выполнить? Ты можешь вернуть кого-нибудь из объятий Неведомого? — я заглянул ей в глаза, пытаясь сохранить самообладание.       — Я… да, но… — пробормотала она, прижимая переплет к груди.       — Больше, чем одного человека?       — Да, но, мой принц, вы должны…       — Тогда сделай это, — я кипел, стуча кулаком по столу, когда мое терпение иссякло.       Алис настаивала, брызжа слюной в знак протеста.       — Это займет время, мой принц. Непомерное количество времени.       — Тогда мы начнем сегодня вечером, — холодно сказала я, разглядывая серебряные каракули на черной книге, о спасении которой я молился, — Некромантия.