Замок из стекла

У древних Богов, даже несмотря их тяжелую, как все горы мира суть, есть свои слабости. Не нужно ходить далеко – посмотрите на Богов древней Греции. Сам Зевс был настолько жалок в своих слабостях к похоти и разврату, что платился за это множественными проблемами, рождающимися на свет снова и снова. Кто знает, что было бы, если бы этот могучий, но совершенно неподвластный контролю своих желаний, Бог, смог хотя бы немного сдерживаться. Может быть, Земля была бы совсем другой, в этом, новом мире. Зачем Богу слабости? Сесил комкает в ладони желтый линованный лист и едва ли не срывается со стула. В висках пульсируют потоки крови, а радио эфир полон треска динамиков. Впервые за очень долгое время, почти длинною в вечность, в нем стоит такая мертвенная тишина. Мужчина сглатывает, тяжело и медленно, и наконец, сипит в микрофон: -А теперь…прогноз погоды. Палец ложится на выключатель и красный светодиод мгновенно гаснет. У Сесила подкашиваются ноги, но он опирается на стол ладонями и поднимается с кресла. Ему абсолютно плевать, что вместо привычной для города музыки в эфире громкая, неизвестная тишина. В голове скрипят чьи-то, уже привычные, но такие надоедливые голоса, поющие все теми же радиочастотными помехами. Сложно описать ощущение, пробирающееся от сердца вверх к горлу. Ведущий не сразу понимает, что в кармане звонит телефон, но он машинально берет трубку. Голос на том конце кажется ему до боли знакомым. -Сесил? Сесил, все в порядке? Сесил? Ты слышишь меня? Год. Целый год прошел. Карлос здесь уже целый год. -А…да, да. Все хорошо. Я просто… -Давай я приеду. Сесил, ты меня слышишь? Я сейчас приеду. Никто не задерживался так долго. Никто не был настолько идеальным в своем существовании, никто не был настолько безумен в своих изысканиях. Никто так не был частью города, как Карлос. Никогда. За всю вечность. -Что? Нет! Нет, ты дома? Я сам приеду. Я сам! Они сидят в том же кафетерии, что и всегда, и пьют все тот же, совершенно разный кофе, но говорят об абсолютно одинаковых вещах. О целом. -Знаешь, а ты был прав. – Карлос смотрит на Сесила с довольной улыбкой, а ведущий едва ли не захлебывается собственным кофе, откашливаясь. Эта фраза его пугает. -Кх-кх, кхм. В чем же, Карлос?- ведущий пытается выглядеть только озадаченным, но по коже ползут мурашки от страха, что что-то идет не так. Сесил напрягается всем телом, как если бы готовился к прыжку. -Во всем, я думаю. Из двух противоречивых составляющих можно создать что-то целое. Сесил щурится. Это не то, что он ожидал, ровным счетом, так же как и то, чего ожидать нельзя было в принципе. -И как же ты пришел к этому выводу? -Я полюбил тебя. Гудки ударяют по ушам, и ведущий вылетает из студии так, словно бы никогда не хотел находиться там. Он не скрывает от себя, что время от времени действительно не хотел, но это ощущение, оглушающее, как если бы на голову вылили ведро ледяной воды, сбивает его с толку окончательно. Он мчится до дома Карлоса бегом, забывая про то, что у него есть машина, что дом, где живет Карлос, далеко не близко от станции, что его молчаливые братья будут следить за ним, и потянут вслед руки. Он бежит, а мысли его стопорятся в студии, у стола. Он все еще сжимает лист линованной желтой бумаги в ладони, и его бледная кожа окрашивается в кровь, размазывая надпись: “Убей его” По стенам и мебели в студии плывут плотные тени, сверкая тысячами ярких глаз, а за квадратом стекла в двери всегда закрытого кабинета, проплывают фигуры, которые пахнут как кровавые куски освежеванных трупов. Они шевелятся, отращивают крохотные ноги и распространяются по стенам, проползая под ними. Сесил несется напрямик, мимо городской ратуши и библиотек, чтобы свернуть вниз. Перед глазами только тени и здания, рассыпающиеся темным пеплом. Ведущий помнит, как это бывает, помнит, как это было. Карлос встречает его на пороге и буквально ловит в свои руки, взмокшего, загнанного и трясущегося. Ведущий торопливо объясняет скорее себе, чем ученому, что просто накрылось оборудование, что ничего серьёзного не произошло, что мгновенно осипший голос и растерянность от неожиданности. Ведь никогда такого не случалось. Он только забывает объяснить, почему бежал несколько кварталов среди ночи, по дороге, усыпанной пеплом. Он устал врать. Но он врет. Снова. И снова. А ученый верит ему. По-своему. Карлос обнимает Сесила, целует в лоб, отводя мокрую челку, и Болдуин закрывает глаза, уткнувшись носом куда-то под подбородок. И дрожь постепенно проходит, ведь он дышит им, как не дышал никем, и никогда. Боги не помнят о смерти. Они знают, что человеческая жизнь полна множества единственных мгновений. Лишь один раз повзрослеть. Лишь один раз закончить школу. Лишь один раз по-настоящему влюбиться. Лишь один раз почувствовать, как дыхание конца опаляет затылок. -Я думаю, тебе стоит принять душ. – Карлос водит носом по макушке ведущего, вплетая пальцы в его волосы, заставляя Сесила испытать одно единственное чувство на миллион жизней: пронизывающую пространство до ментальных мурашек нежность. Нежность, которая пахнет лавандой и какими-то препаратами, которые Карлос время от времени синтезирует в своей лаборатории вместе со Стефаном, Уилсоном и Фоксом. Нежность, которая на вкус не что иное, как медь. Спелое, сочное, красное яблоко. Ведущий тянет ученого за собой, когда тот норовит уйти, оставив Сесила в ванной одного. Тянет и прижимается к нему снова и снова, ищет губами шею, щеки и острую линию челюсти. Уже достаточно долгое время Сесил почти не говорит о Карлосе в эфирах. Наблюдает за ним, не смыкая глаз, но старается обрывать себя на любом слове, когда дело доходит до ученого. Карлос, как и все лезет в самое пекло, но Сесил не хочет говорить об этом. Он не хочет даже упоминать об этом. Они меняют направление своего движения вместе, как если бы были сплетены разумом – падают на кровать в спальне, наплевав на то, что хотели заняться совсем другим. Желтый, линованный лист, испачканный кровью. Сесил все еще видит его перед глазами, даже когда Карлос целует его снова, снова и снова. Закрывает собой от всего, что можно было бы придумать в собственной голове. А кто же тогда закроет ученого? От теней, нависших над ним с раскрытыми в предвкушении добычи, ртами? Боги не должны иметь слабостей. Сесил шипит куда-то вверх и кусает Карлоса за ухо. Глаза его на мгновение вспыхивают сиренью и тени расступаются, забиваясь в углы. Не сейчас. Как бы того не хотел весь город, весь мир, вся вселенная, небеса, зеркала и собственные мысли. Не. Сейчас. Болезненное возбуждение охватывает тело: в брюках тесно, в голове ужасно шумно от радиопомех, а за окном сгущается ненормальная, густая темнота. Вот так вот, наверное, все и закончится. Страж не может идти поперек всего города, который должен защищать. Голос не может противиться собственной сути существования. Но он не понимает, почему. Почему, спустя такое количество времени? Почему именно сейчас? Мысли в голове рассыпаются как песок. Сесил стаскивает с Карлоса рубашку и прикасается к нему как в первый раз, обводя подушечками пальцев старые и новые шрамы. Один он целует губами – на груди, опасно близко к сердцу, след от попавшей в ученого маленькой ракеты. Шрам еще совсем свежий, как и воспоминания о том обычном в стенах Найт Вейла происшествии: маленькие человечки, живущие под пятой дорожкой для боулинга. Когда тела сплетаются вместе, обнаженные и открытые, становится невыносимо больно. Сесил шипит все громче, не стонет, и сам двигается навстречу, причиняя боль не только себе, но и Карлосу, в этой агрессивной попытке напомнить о каких-то вечных целях. Как бы он ни пытался, раз за разом – ничего не выходит, из глаз только катятся крупные слезы. Ученый слизывает их с бледных щек, держит Сесила, такого настойчивого в своих желаниях и такого беззащитного в отсутствии какого-либо выбора. Разумеется, Карлос не понимает. Совсем ничего не понимает. Но ему и не нужно. Ведь он не видел тот линованный лист, подброшенный существом вне мира, из-под жуткой двери в бледно-серой студии. Ему нужно только слушать хриплое дыхание Сесила, когда тот успокаивается, позволяя физическому контакту стать мягче и намного проще, как было до того, как его облили ледяной водой с ног до головы. Боги не должны иметь слабостей, потому что слабости делают Богов слабыми. Это логично. До зубного скрежета современного мира, правильно и бесспорно. Когда ученый засыпает, Сесил приподнимается, глядя на него тремя глазами цвета ядовитой сирени. Он медленно моргает, вслушивается в размеренное дыхание и рассматривает умиротворенное лицо. Все, что ему нужно сделать – это сцепить руки на крепком горле, и тогда тени взметнутся вверх и не оставят ничего, кроме пустой постели. Тени. Они уже близко: выползают из углов и подбираются к кровати, тянут руки к кромке одеяла, и Сесил мучительно долгие секунды не может решиться на одно единственное движение. Пальцы обводят проступающую синюю жилу на шее, чуть надавливают на кадык… Болдуин направлял ученого по тому же руслу, что и всех. И все они приходили с одним и тем же – с корзиной, в центре которой находилось одинокое в своей противоречивости яблоко. Пустое пространство нельзя было заполнить водой, ведь корзина была сплетена из высушенных веточек. Её нельзя было разрушить, потому что она стояла в старом шкафу со стеклянными дверцами. Корзина не подлежала воздействию извне в принципе, потому что её суть была прозрачна и невыносима для Найт Вейла. Подбираясь к сердцевине, Сесил всегда старался не торопиться, идти по изогнутой траектории, как если бы путь лежал через пустыню, где нет дорог. И все это ради того, чтобы сделать как можно более незаметный разрез где-нибудь сбоку яблока. Сока вытечет не много, но этого будет достаточно, чтобы маленький алый шарик скатился в сторону и стал…чем-то иным. Бог, страж, ведущий, Сесил, слишком поздно понял, что от этого, нового яблока, он откусил целый кусок. Он обводит острые линии пальцами снова и снова, и свет его глаз постепенно меркнет, веки закрываются, а кровожадные тени неохотно ползут обратно. Ведущий падает обратно на подушки, зарывается носом в прекрасные, чуть вьющиеся и невыносимо мягкие волосы. -Знаешь, я в детстве увлекался египетской мифологией почти так же, как криптозооло́гией и химией. С каждым новым интересным фактом из своей жизни Карлос заставляет Болдуина давиться – чем угодно, даже воздухом, попавшим в легкие именно в этот момент. -Кх-кх! – Сесил прерывисто кашляет в кулак и шумно сглатывает, - ииии? -Ты, своим существованием, напоминаешь мне миф об оке Гора. Уаджет, все дела. Сессил хорошо помнит собственный смех в ответ на такую странную, по определению обычного мира, фразу. Смех громкий, заливистый, почти счастливый. И последнее слово, в глотке все того же, застревающего где-то в легких, воздуха: -Классненько!