Живи вопреки

      Она торопилась. Среди вяло расходящихся после занятий школьников Кагомэ казалась грабителем, пытающимся быстро скрыться с места преступления. Но никто не обращал на неё внимания, ни в раздевалке, где девушка спешно переобулась, ни в холле, где она перешла на лёгкий бег.       Оказавшись на улице, Кагомэ нервно озиралась по сторонам, и так же спешно направилась к воротам с тем чувством, с каким бегун добирается до финишной черты.       — Кагомэ-сама! — послышалось позади.       «Что нужно этому идиоту Кёске?»       Кагомэ раздражённо повернулась. Её одноклассник, полный юноша в очках, пыхтя и чертыхаясь, бежал к ней, размахивая тетрадью.       — Кагомэ-сама, ты забыла тетрадь.       — Ага, спасибо.       — И что бы ты делала без неё? Завтра нам контрольную писать, а ты её забыла! И…знаешь, Кагомэ, пусть и из-за тебя нам предстоит писать одну из труднейшних в году работ, я на тебя не сержусь.       — Какая разница, когда мы будем её писать? Сейчас у нас будет возможность разобрать материал с учителем, — словно оправдываясь, отвечала она, оглядываясь по сторонам.       — Ты не обижайся, Кагомэ, но большинству это не очень интересно. Одна ты зубришь…       — Ладно, пока. И спасибо!       Кагомэ выбежала из-за школьных ворот, и, не сбавляя темпа, двинулась по тротуару. Стоило ей добраться до поворота, как вдруг из-за угла показалась чья-то спина. Все произошло мгновенно, она не успела ни затормозить, ни уйти в сторону, столкнувшись с неизвестным. Тетрадь выпала из рук, сумка соскользнула с плеча.       Инстинктивно Кагомэ нагнулась за тетрадью и попыталась взять, но её ладонь оттолкнули. Она подняла взгляд вверх и в глазах её погасла надежда, подобно вмиг сожённой спичке.       Над ней стояла Кавашима. Улыбка радости с которой она сопровождалась подругу, отравилась надменностью, стала гаденькой и скользкой. За её спиной скалила свои белые зубки Асакура.        Кагомэ вновь потянулась за тетрадью, но на этот раз её прижало туфлей. Именно этого она пыталась избежать, «забывая» драгоценный конспект в классе. Для таких, как Асакура и Кавашима, он представляется запачканной бумагой, но для неё это билет в лучшее завтра. И за этот билет она будет держаться до конца!       — Убери ногу! — потребовала Кагомэ.       — С дороги, замухрышка! — отвечала Асакура, и в глазах её заблестела проказа.       — Ты не понимаешь? Она склоняет перед тобой колени, — хмыкнула Кавашима.       — Ниже голову, Кагомэ, ниже голову!       — О, это ведь Саюки-кун. Саюки-кун, иди сюда! — замахала Кавашима высокому блондину, идущему с троицей парней вдоль школьного забора. Он ответил кивком и вместе с друзьями подошёл к девушкам.       — Тут Кагомэ хочет принести публичное извинение, — объявила Асакура. — За своё неумение держать язык за зубами.       — Представьте себе, что сегодня было, — начала Кавашима. — Конец урока. Мы уже собираемся уходить, а тут вскакивает Кагомэ. Сенсей, кричит она старому пердуну, можем ли мы на следующем уроке разобрать экзаменационный материал?       — Короче, завтра контрольная. Нам-то пофиг, но оценки пойдут в журнал. Мой батя уже давно грозится переводом в другую школу, если моя успеваемость понизится.       — И всё из-за этой дуры!       С начала разговора Кагомэ не издала ни звука. Она привыкла к нападкам этих двоих, и знала, что это скоро закончится.       — Ну, девчонки, вы в залёте! — отреагировал Саюки. — У нас такой хуйни нет, зубрилы знают, что если будут умничать, зубрить будет нечем.       Мимо толпы проходили люди: школьники и случайные прохожие. Немногие кидали взгляд на склонившуюся девушку, да и те спешили пройти мимо, опуская глаза.       — Правильно, Саюки-кун! Каждый должен знать своё место. Асакура, ты как на это смотришь?       — А? Типа… — Асакура замялась, ища поддержки у Саюки-куна, а тот многозначительно улыбался. — Не знаю… Это уже перебор.       — Перебор?! Асакура, если завтра ты завалишь контрольную, тебя переведут! И ты совсем не злишься на эту суку? О, вот что мы сделаем.       С этими словами Кавашима потянула пяткой назад. Кагомэ вскрикнула, стараясь вытянуть драгоценный конспект, словно это была её собственная душа. У неё это получилось, но это лишь сильнее разозлило забияку; опьянённая злобой, она оттолкнула жертву ударом ноги.       — Хватит, Кавашима, не здесь же…       — Мразь! — выкрикнула Кагомэ, заваливаясь назад.       Это оскорбление лишь сильнее разожгло огонь ненависти в сердце Кавашимы. Она ответила на него замахом ноги. Кагомэ успела прикрыться рукой и удар пришёлся по ладони, отдавшись болью в плече. Конспект отлетел в сторону, ударился об ноги Саюки.       — Всё, Кавашима, кончай, это правда перебор.       — Закончила. Точно, — ответила она, хватая и яростно разрывая тетрадь на куски.       — Девчат, пойдёмте, на нас уже косо смотрят.       Компания быстро покинула место преступления, оставляя девушку сидеть на земле. В этот момент из-за ворот школы вышел Кёске. Его задумчивый с проблеском сочувствия взгляд, говорил красноречивее слов. Он на мгновение остановился, наблюдая как Кагомэ подхватывая сумку и перебегает дорогу.       Но он не увидел, как Кагомэ свернула в подворотню и, швырнув сумку, опустилась у стены. Её маска самообладания треснула, выпуская ручеёк, сбегающих по щекам слёз.       В очередной раз Мир дал ей пощечину, швырнул в грязь, пачкая все мечты и стремления. Ей была чужда философия, и вопрос «почему?», никогда не волновал её сознания. Вместо него рос и креп вопрос «когда?». Когда же закончится этот кошмар? Экзамены были её последним и единственным шансом изменить жизнь, сбежать из дня сурка.       Будущее было огнём, к которому, подобно первобытным людям, Кагомэ протягивала руки. Но Мир любит бить по рукам. Не меньше Он любит ломать ноги, таким как Кагомэ, взбирающимся по ступеням жизни. Мы делаем наши первые шаги ещё карапузами, подхваченные родителями. Мама и папа, эти ангелы-хранители возносят своё творение вперёд, пока у него не вырастут крылышки, подобно тому как птица-мать кормит своё ещё не оперившееся дитя.       Кагомэ же следовала судьбе Данте, но у неё не было своего Вергилия, учителя, способного дать совет. Некому было её защитить от бессмысленной ярости Цербера, принявшего облик травящих её одноклассниц, что так нежданно появился на ступени жизни. Он возрос перед ней непреодолимой стеной, и каждый день она предпринимает жалкие попытки миновать двуглавую тварь. Падает и вновь встаёт, ломая ноги, сдирая колени в кровь.       Может, когда-нибудь ей и удастся подняться, и тогда она предстанет перед такими же героями, чистыми и яркими, прошедшими Школьную ступень жизни. Они позовут её с собой, энергично и задорно бросить вызов Взрослой жизни, но Кагомэ, сломав ноги о клыки Цербера, уже не сможет двигаться дальше.       Слезами горю не поможешь, и зная эту истину, Кагомэ зашагала домой. Она шла мимо парочек, работников, стариков и каждый виделся ей стоящий на верхней ступени, как бы бросающим взгляд победителя на неё — социального инвалида. Её постигла минута слабости, появилось желание сойти с перрона на призывно сверкающие рельсы. Ей захотелось умереть. Это казалось хорошим выбором, способным решить все проблемы. Но поезд приехал прежде, чем решимость Кагомэ достигла пика. Она зашла внутрь, и заняла одно из сидений.       Прежде чем вернуться в ресторан, заменяющий Кагомэ дом, а вернее им же и являющийся, она, как смогла, привела себя в порядок. Однако каждый посетитель «Даров моря» видел опухшие от слез глаза девушки, и лишь дедушка был слишком слеп, а вернее стар, чтобы заметить это.       День продолжался. Когда Кагомэ вернулась к плите, толпа посетителей выросла вдвое. Заказов было много, девушка едва успевала со всем справлятся. Её рука, принявшая удар Кавашимы, опухла и вскоре перестала слушаться. То и дело продукты падали, готовка замедлялась. Ближе к вечеру боль обострилась. Видевшие состояния зазнобы, завсегдатаи вежливо попрощались и ушли пораньше.       Очередной рабочий день закончился. Кагомэ вежливо ответила на вопросы деда, после чего отправилась спать. Но спать ей мешала боль. Тогда она принялась искать обезболивающее. У стариков, каким был её дедуля, обычно есть пакет со всякими лекарствами. Такой нашёлся в гостиной, а в нём заветные таблетки.       Стояла тихая и тёмная ночь, когда Кагомэ высыпав содержимое пакета на кровать, стала искать таблетки. Одинокая лампа освещала комнату, ложась бронзой на насупленное лицо девушки. Она прикусывала губу, запирая внутри болевой стон.       — Ненавижу, — шептала она.       Волосы, опущённые до скул, скрыли предательские слезы. Боль отдавалась воспоминаниями, и каждое из них превращалось во влагу. Она запретила себе плакать. Но разве человек волен запрещать себе чувствовать? Это дар и проклятье в одном флаконе, который со временем становится ядом.       — Это они? — спросила она у пустоты, рассматривая коробочку. Если бы Кагомэ знала название, у неё бы не возникло проблем с поиском. Неуверенно она распечатала пачку и проглотила одну из таблеток. Время проходило, и боль отступала, подобно отливу.       «Жаль, что человечество не придумало лекарство от душевных недугов…»       Она выпила ещё таблетку. И ещё одну. И ещё. Кагомэ не разбирала, что за таблетки она глотала, ей было безразлично. Где-то внутри сладкий голосок, который люди приписывают чёрту, а люди искусства — чёрному человеку, говорил, что это верное решение.       «Заснуть и не проснуться. Какое это счастье! Не видеть больше лиц Асакуры и Кавашимы, не терпеть их издевательств, обогнать обладателей плоти и вырвав бессмертный дух из смертной оболочки устремится ввысь…»       Кагомэ глотала таблетки одну за одной. Это приносило ей ложное облегчение; со временем оно превратилось в приятную слабость.       До середины ночи она сидела на кровати перед пустыми пачками таблеток. Не было ничего, что могло бы нарушить эту странную медитацию. Истома накрывала её с головой и укутывала в тёплый плед. Она засыпала с облегчением, зная, что «завтра» не наступит, что не придётся идти на урок физкультуры, где вновь ей предстоит стоять без формы, ведь её порвала Кавашима ещё неделю назад. Впрочем, ей не привыкать стоять в стороне, как футболисту, получившему желтую карточку — он не допускается на поле, но всё ещё участвует в игре. Кагомэ знала, что существует, но не живёт, учится, но не познает. Жизнь проходила мимо, оставляя шлейф сладких мечтаний, манящий броситься следом, подобно красивой женщине, увлекающей за собой мужчин.       Наступило утро. Ни один синигами так и не заглянул к Кагомэ. Она очнулась с острой болью в животе, будто бы невидимые демоны кусали её изнутри. С утра её дважды вырвало. Девушка чувствовала себя откровенно неважно, но признаться в этом дедушке было выше её сил. Он обязательно станет волноваться, как всегда, и наверняка даже запретит идти в школу.        «Умри я ночью, никаких волнений не было бы. Моя смерть стала бы фактом. Случилось и случилось, с каждым так будет…»       Кагомэ вышла на полчаса раньше, и шла медленно, как-то совсем не живо, будто заведенный солдатик. Её ещё мутило, но не сильнее, чем утром и на фоне этого боль в ладони ушла на второй план.       Когда Кагомэ зашла в класс, обнаружила подозрительные страницы на своей парте.       «Похоже на очередную угрозу… Ну, чем они будут пугать на этот раз?»       Но это были вовсе не угрозы, а склеенная тетрадь, которую вчера порвала Кавашима. Страницы, подобно мозаике, были заботливо скреплены скотчем. Кагомэ опешила, подозрительным взглядом окидывая класс. На мгновение ей показалось, будто бы Кёске улыбнулся, прежде чем вернуться к разговору с товарищем. Староста словно почувствовала себя узником, приговорённым к смертной казни, которому в последний момент сообщили о помиловании. С этой тетрадью, маленькой библиотекой, открытой два года назад, ей удастся написать и контрольную, и экзамены.       Начался урок. Сонный учитель был рассеян, но это не помешало ему объяснить алгоритмы выполнения заданий и раздать контрольную. Кагомэ усердно писала, но делать это с опухшей рукой было болезненно и очень неудобно. Но она превозмогала боль, ощущая себя, ни много, ни мало, покорителем Эвереста, слово за словом, предложение за предложением, приближаясь к заветной цели.       Когда прозвенел звонок, Кагомэ сдала работу с чистой совестью. Она знала, что написала хорошо, и за это была благодарна неизвестному доброжелателю. Во время перемены она размышляла, кто им мог быть, однако ни одного «подозреваемого» не находилось. Лишь единицы здоровались с ней, и ещё меньше было тех, кто пожелал бы ей помочь. Внезапно ей вспомнился вчерашний вечер, неловкая попытка суицида.       «Пригласила Смерть на чай, но забыла отворить дверь. А если бы таблетки подействовали?»       Ещё утром Кагомэ это не волновало, теперь же в её сердце поселился колючий комочек страха.       В конце дня Ивамура узнала результаты контрольной. Она написала хорошо и по словам учителя, смогла бы повторить свой успех на экзамене. Другое дело — Асакура. Узнав свои баллы, она разрыдалась прямо в классе. Кавашиме тоже пришлось несладко, но в отличие от подруги, её работа была куда более сносной. Впрочем, Кагомэ этим не удовлетворилась — в голове витали мысли совершенно о другом.       На выходе из школы ей вдруг сделалось плохо. Перед глазами потемнело, воздуха не хватало. Пошатываясь, Кагомэ дошла до скамейки и свалилась на неё. Донеслись крики и обеспокоенные голоса. Кто-то взял её под руки и куда-то повёл. Она смутно понимала происходящее, словно очутилась внутри калейдоскопа. А затем он треснул, и темнота окутала её с головой.       Кагомэ пришла в себя. Оглядевшись, вокруг она увидела белые стены, почувствовала запах спирта в воздухе, краем глаза заметила капельницу и одинокое растение на подоконнике.       «Я в больнице. Но почему, что произошло?»       Кагомэ попыталась встать, но резкая боль в животе лишила её сил. Так она и осталась лежать, проклиная весь свет. Пришёл доктор, молодой блондин с располагающей улыбкой. Он озвучил диагноз:       — Повреждение брюшной полости, вызвавшее цирроз. Придётся вам некоторое время полежать у нас.       — Но ресторан!..       — Ха, вы вряд ли скоро туда сходите. Если сходите вообще… Кхм, медсестра вас скоро накормит.       Доктор вышел, оставив девушку в гнетущем одиночестве. Мгновенно мир рухнул, нахлынула волна переживаний, не сбивая, а скорее добивая Кагомэ.       «Дедушка, школа, ресторан…»       «Дедушка, школа, ресторан…»       Её всю трясло. Медсестра, полная старушка, заметив стресс у пациентки, спросила разрешения у лечащего врача на выдачу успокоительных. Разрешение было получено, и таблетки помогли девушке уснуть.       Ранним утром пришёл посетитель. Кагомэ думала, что это дедушка, но вместо него через порог перешагнул Кёске.       — Я решил заглянуть… Вчера скорая так быстро забрала тебя… — мямлил парень, почёсывая макушку. — Я принёс фруктов, но врач сказал, что у тебя диета…       — Не знаю. Я не собираюсь здесь лежать, скоро выпишусь.       — Из-за дедушки?       Кагомэ хотела огрызнуться, как это обычно бывает, когда люди лезут в её личные дела, но вдруг ощутила укол совести. Никто не виноват, кроме неё самой. И от понимания этого ей делалось хуже.       — Я был у него вчера, после того, как посадил тебя в карету скорой.       — Ты посадил?..       — Ну да. Мы с Ником выходили из школы, увидели тебя. Ты шаталась, упала на скамейку…       — Как там дедушка?       — Он скоро придёт. Сказал, что закроет ресторан пораньше. Кагомэ-сама, ты главное не переживай, тебе ведь нельзя…       Но она не могла не переживать, оставляя на сердце единственного родного человека шрам. Наверняка дедушка места себе не находит, и всё из-за минуты слабости внучки, думавшей отделаться быстрой смертью. Но человек устроен иначе; его организм, как и он сам, будет бороться до конца, ибо так заложено природой.       Кагомэ поблагодарила Кёске, на что он ответил сдержанной улыбкой, после чего оставил гостинцы и покинул одноклассницу. Девушка догадалась, что его приход был продиктован не столько вежливостью, сколько благодарностью за невольную помощь в написании контрольной, ведь несчастная тетрадь, которую он с таким рвением склеивал, пригодилась и ему.       Близился вечер, время закрытия «Даров моря». Кагомэ беспокойно ждала дедушку, не зная, чего от него ожидать. Нашёл ли он пустые пачки от таблеток? Будет ли он её ругать, или напротив, пожалеет? Ожидание нарушало душевное равновесие. Незаметно для себя девушка уснула, а проснулась лишь глубокой ночью. На столике рядом с кроватью стояла корзинка и рядом лежала записка: «Поправляйся, Кагомэ-тян. Я зайду завтра. Твой дедушка»       Больше Кагомэ не могла уснуть. Она снова и снова ругала себя за совершенную глупость. Мимолетное желание, минута слабости сбили её с ног, ударили вернее Цербера. А ведь двуглавый пёс наконец-то усмирён! Никто больше не помешает ей учиться, сдавать экзамены, никто больше не станет доставать её, но теперь это не имело значения. Кагомэ понимала, что может умереть, и уже ощущала свою жизнь на острие косы Смерти. Ту жизнь, что даровали отец и мать, взрастил дедушка, подобно тому как садоводы взращивают цветы, лелея их лепестки, целуя стебельки. Как для них нет ничего важнее распустившегося бутона, так и для родителей нет ничего ценнее жизни их ребёнка.       Кагомэ лежала и слёзы лились по её щекам. Она вспомнила, как сидела перед койкой матери, наблюдая, как та медленно умирает. Знать, что любимый человек умер — ужасно, но ещё ужаснее наблюдать, как он день за днём чахнет. И нет живительной воды, способной раскрыть бутон человеческой души. В таком случае остаётся лишь сорвать лепестки и хранить их под сердцем, как последнюю память.       И снова Кагомэ захотелось покончить со всем этим, представляя, как дедушка будет ухаживать за ней. Как унизительно! Но такой возможности у неё не было, и это порождало новые слёзы.       Человек плачет, когда ему больно, но для Кагомэ это было признаком слабости, чем-то зазорным.       Слёзы, слёзы, слёзы…       Утром Кагомэ навестил лечащий доктор, заявив, что ей надо как можно скорее провести операцию. Она уже ни во что не верила и в операционной была готова уснуть навеки. Но анестезия заморозила потоки отчаяния в душе девушки. Вся операция прошла для неё одним спокойным сном, а проснувшись, она увидела подле себя дедушку. Он был ласковей обычного, и рассказывал, что без неё ресторану совсем худо.       — Возвращайся скорее, Кагомэ-тян, без тебя я не справлюсь. И речь не о ресторане…       Он помолчал немного, и будто решившись, добавил:       — Старикам тяжело живётся. Грустно видеть, как твои друзья стареют и покидают этот мир, а вместе с ним и тебя заодно… Одиночество… Когда погибла твоя мама, я места себе не находил, всё казалось таким неважным, пустым… Стоило тебе с отцом приехать в ресторан, мне стало намного лучше, будто жизнь началась заново. Знаешь, вовсе не обязательно умирать телу, достаточно умереть чувствам, которые подводят тебя к краю пропасти. Избавившись о них ты увидишь, что всё вокруг не так уж и плохо. Завтрашнему дню быть, и он стирает всё вчерашнее. Да, завтра… Оно обязательно настанет… Ну-ну, чего ты ревёшь, проказница моя…       С теплотой свойственной старикам, дедуля обнял внучку, не замечая, как заражается от неё слезами.       — Дай волю чувствам, Кагомэ, человеку не зря даны слёзы… Животные не плачут, но им и живётся проще…       Через несколько дней Кагомэ стало значительно лучше. Её выписали из больницы. Ещё через неделю она вновь стала работать в ресторане, посещать школу и готовится к поступлению. Кёске неоднократно навещал её, передавая домашнее задание, благодаря чему ребята сдружились. Девушке повезло не пропустить ни одной темы, а это значительно облегчило сдачу экзамена.       Кагомэ получила свои заслуженные девяносто два балла из ста, и теперь без труда могла поступить в желанный вуз. Но осенью она никуда не поехала — дедушка заболел и слёг в больницу. Как хорошей внучке, ей претило бросить старика одного на растерзания врачам, пусть он сам и просил оставить его.       Ещё через два месяца, в сезон холодов, дедушка скончался. Он завещал внучке ресторан и оставил записку, написанную дрожащей рукой перед посадкой в ладью Харона.       Этот клочок бумаги Кагомэ перечитывала всякий раз, когда на её пути возникали трудности, и словно мантру, повторяла два заветных слова:       — Живи вопреки.