Судьба

Она умирала в центральном госпитале Эдо от неизлечимой болезни. Лучшие врачи, согнанные со всей столицы, со всей страны, всего мира и всей вселенной, как могли, облегчали ее состояние, но жить ей оставалось недолго, это было понятно всем и каждому. Младший брат стоял на коленях возле ее постели, сжимая руками ослабевшую ладонь и со слезами на глазах вглядываясь в посеревшее лицо. Она ужасно выглядела, но продолжала улыбаться. Да, на ее долю выпала горькая участь, но счастье, которое она испытала на своем пути, перевешивало любые страдания. Муж нервно хмыкнул и отвернулся: он до последнего пытался сохранить лицо, хотя она уже видела первую слезу, которая повисла на густых темных ресницах. Она любила целовать эти ресницы, а он всегда фыркал и смеялся, отворачиваясь. Он принял ее и навсегда укрыл ее плотным пологом из счастья. Хотя сейчас он, скорее, просто хотел курить, а еще разрушить пару зданий. Ичиро и Хана тихонько плакали в ее ногах. Она была против того, чтобы дети оставались здесь в такой момент, но поскольку все Шинсенгуми, стеная и толкаясь, толпились за дверьми в палату, а Йородзуя нахально полным составом заглядывала в окна с крыши, оставить маленьких попросту было негде. Ну и пусть, несмотря на их слезы, несмотря на то, что она знала о причиняемой им боли, она эгоистично была рада их видеть. Своих малюток, плод любви Королевы Табаско и Дьявольского зам командующего. Как и говорят в легендах, перед глазами начали проплывать воспоминания. Те самые, в которых она стояла с поднятой рукой на окраине деревеньки, а отряд самураев удалялся прочь, в Эдо в поисках лучшей доли. Сого с тоской во взгляде смотрел на нее, пока Кондо-сан тащил его за руку за собой. Хиджиката-сан упрямо шагал вперед, и она знала, что он не обернется. Он был и продолжал оставаться самым решительным, самым упрямым и самым смелым из всех самураев, которых она знала. Если он решил, что, держа ее в отдалении, сумеет лучше защитить ее, значит, так оно и будет. Он не обернется, не изменит своего решения. Ей же оставалось лишь тосковать по нему, хранить ему верность и молиться за то, чтобы все его начинания удавались. Он обернулся. — Мицуба-сан, — негромко сказал он, но она, разумеется, услышала. Его скулы слегка порозовели, и он отвесил подзатыльник стоящему рядом товарищу, посмевшему понимающе улыбнуться, — пойдемте с нами? Она побежала вперед с ликующей улыбкой на губах, не взяв с собой ни одной вещи, не задумываясь ни о чем. И что бы про нее ни говорили, она не пожалела ни разу. Быть может, жизнь в столице подорвала ее здоровье. Быть может, тревоги за мужа истощили ее раньше срока. Быть может, живя в отдалении от них, она протянула бы чуть дольше. Но она не жалела. Ни о чем не жалела. Испуская последний вздох, она счастливо улыбалась. *** Поцеловав холодную руку сестры в последний раз и почтительно опустив ее на постель, Сого поднялся с колен и посмотрел на племянников. Светлые волосы Ханы всегда будут причинять ему боль, но мысль о том, что сестра продолжает жить в своих детях, сладкой болью резанула по сердцу. Он качнулся на миг, взгляд его затуманился, а перед глазами поплыли странные картины. Сестра умирала в простой палате, в полном одиночестве. Он сам, избитый, разъяренный и раздавленный, мчался сквозь ночь, чтобы спасти придурка-Хиджикату, отправившегося навстречу смерти, отбросившего его, словно щенка, не пожелавшего подарить Мицубе даже дня покоя и умиротворения, не пожелавшего показаться ей на глаза. Не пожелавшего даже попрощаться. Они уходили в Эдо, и он не мог отвести взгляда от стоявшей в одиночестве сестры, а сволочь Хиджиката упрямо рвался вперед, словно бы не по нему сестра прошлой ночью выплакала все глаза. Честное слово, она даже разлуку с любимым младшим братишкой переживала гораздо легче, чем вот с этим… За очередным поворотом деревня окончательно скрылась из вида, как и Мицуба. В течение следующих нескольких лет сестра напоминала о себе только редкими письмами и ежемесячными острыми сенбеями. Придурок-Хиджиката, Окита был уверен в этом, не написал ей ни разу. Картинки исчезли, и Сого выпрямился. Подошел к Хиджикате и вдруг низко склонился перед ним. — Спасибо за то, что обернулся, — сказал он и быстро покинул палату, оставив детям проститься с матерью, а мужу — с женой. Начало и конец действительно были предопределены для каждого человека, но то, как именно прожить отрезок между ними, именуемый жизнью, имело большое значение. Этот отрезок и назывался судьбой.