Крошка Эд и ворон

Он идёт, прислушиваясь к тихому стуку каблучков его маленьких школьных туфлей. Занятия закончились, и теперь у Эдгара есть целая пара свободных часов, которые он сможет потратить только на самого себя. Под ногами шелестят сухие листья, жёлтые и иногда красные, он намеренно поддевает их носками обуви, помогая весело разлетаться во все стороны узкой тротуарной дорожки, и смотрит под ноги, чтобы самые красивые опавшие экземпляры спрятать в карман, а потом засушить их в книжке для гербария. Мальчик совсем не смотрит по сторонам, потому что точно знает, куда он идёт. Сначала начинается забор – чёрные металлические прутья, кажется, уходят в самое небо и где-то в облаках заостряются в стрелы; через такую ограду, думает Эдгар, точно никому не перелезть, впрочем, он сомневается, что желающие это сделать вообще могут найтись. Всё-таки через несколько метров есть ворота, и они открыты каждый раз, когда мальчик подходит к ним. Высокие, как забор, резные двери протяжно скрипят, когда ветер задевает их, и слегка отклоняются в сторону. Эдгар заходит на территорию старого кладбища и радостно ступает по тёмной каменной дорожке. Сторожевой домик стоит в небольшом отдалении, он ветхий и давно забит отсыревшими досками, так что мальчик не знает, что находится внутри, но ему это и не нужно – он приходит сюда для прогулки. Тихо вышагивает между заросших мхом холодных потёртых надгробий, быстро сворачивает с дорожки и идёт по жухлой блёклой траве, вдыхая лёгкий запах отцветшей в этом году зелени. Кое-где могильные плиты затянуты тёмно-зелёным плющом, который вьётся по неровной бледной земле, протягивая свои цепкие лозы гораздо дальше, чем мальчик может себе представить. Эдгар смотрит привычно на одинаковые плоские камни, на массивные кресты, на редкие высокие памятники, изображающие людей, ангелов и какие-то повседневные предметы, которые были дороги людям, лежащим здесь. Людей здесь много, но мальчик их не боится, и ему не нужно вчитываться в выгравированные имена, их все он уже успел выучить наизусть, успел к ним привыкнуть, поэтому, проходя мимо, он коротко, но важно кивает каждой могиле, будто здороваясь. Единственное, на что он обращает внимание и что не может запомнить, это числа. – Тысяча восемьсот девяносто два минус тысяча восемьсот двадцать пять… – бормочет он, представляя перед внутренним взором столбики цифр. – Получается шестьдесят…семь. Довольный, Эдгар идёт дальше, проникая в чужие, давно захороненные жизни почти что случайно, легко и весело, как и положено ребёнку, которого смерть не пугает так, как взрослых. Он не знает, что такое – умереть в шестьдесят семь лет, всё что он может представить, это дяденьку с красивыми седыми усами, почему-то в вязаной серой жилетке, как у его учителя по математике, он сидит в кресле-качалке и читает газету без картинок. А Эдгар идёт дальше. Время от времени он ведёт плечами, поправляя школьный пиджак и рубашку, но ему всё ещё неудобно. В школе мальчишки толкнули его в коридоре, он упал на локти, кожа сильно ободралась от падения, и учителю пришлось наклеить пластыри. – Извини, красивые пластыри кончились, – равнодушно сказал учитель. – Остались только взрослые. Эдгару было всё равно, красивые или взрослые, он в любом случае не мог как следует рассмотреть ни их, ни свои локти, сколько бы ни выгибал руки. Но пластыри ощутимо неприятно цеплялись за рубашку и стягивали кожу, когда рукава снова спустились, и как бы он ни поправлял их, было неудобно. Маме он снова не покажет раны, потому что когда она их видит, то сильно расстраивается. Эдгар тоже расстраивается, когда другие дети его задирают, но синяки и царапины заживают быстро, потому что в таких же небольших, как и у него самого, руках его обидчиков не много силы. Ему не хочется расстраивать родителей из-за каких-то ребят в школе. Это кладбище нравится Эдгару. Оно находится между школой и домом, тут тихо и спокойно, никто не толкается и не дерётся, никто не спрашивает об оценках и не заставляет его есть, когда он не хочет, и здесь ему не одиноко. Он уходит всё дальше, к своему самому любимому месту, укромно прячущемуся за двумя полугнилыми яблонями. В этом месте его всегда ждут птицы. Ему приходится немного постараться, крепко придерживая лямки своего рюкзака на плечах, чтобы взобраться на холм. По дорожке было бы удобнее, но по траве ему нравится идти больше. Он чувствует себя первопроходцем, даже героем, когда выбирает самый крутой и отвесный подъём к своей цели и тратит на этот путь в два раза больше времени, чем это действительно необходимо. За яблонями, когда он добирается до невысокого верха, он видит всё те же надгробия и статуи и больших пепельно-угольных ворон. Птицы оживают от его присутствия, громко кричат и бьют пыльными крыльями по земле, и мальчик впервые за день смеётся. Он падает на землю у высокого немого ангела и, сбрасывая рядом рюкзак, достаёт из него обед, который собрала мама. Вороны подходят ближе, прыгая на тоненьких ножках, и смотрят в сальные бумажки с явным интересом, Эдгар бросает им ветчину из сэндвичей, а сам съедает два кусочка сыра. Потом крошит хлеб и наблюдает за движениями чёрных-чёрных клювов. Мальчик смотрит на то, как едят птицы, и мысленно называет их своими друзьями. Должны же они у него быть. Мама так говорит. – Крошка Эд, – говорит она, называя его так, потому что в детстве мальчик больше всего любил сказку о Крошке Еноте, и ерошит его волосы, – тебе нужно общаться со сверстниками, чтобы завести друзей, понимаешь? Он понимает. Он не трогает ни камень, ни палку, как это было в сказке, он сразу улыбается тем, с кем хочет подружиться, но они не его отражения в ночном пруду, они не улыбаются в ответ яркими звёздами. Со временем выдавливать кривую улыбку становится противно. А птицы ему нравятся. Воробьи, дятлы, чайки, казарки, вороны – он любит всех, которых встречал вживую, а тех, которых видел в атласе фауны, любит заочно. Они радостно щебечут при виде него, и он искренне улыбается, когда видит их. Сэндвичи закончились, мальчик убирает мятую бумагу в рюкзак, а вороны рассаживаются по корявым веткам и скорбным статуям, старательно вычищая перья. Эдгар облокачивается о древний камень идеальной формы и достаёт тетрадку, не предназначенную для домашней работы. Когда он закрывает глаза, то слышит завывания ветра, тихий скрип яблоневых стволов и, кажется, погребальные песни. Только кажется, конечно, но он всё равно вслушивается в призрачные звуки. Когда-то здесь гремели траурные процессии, бесчисленное количество людей рыдали там, где мальчик сейчас ходит и сидит, эти мрачные вороны наводили ужас и тоску на провожающих своих близких в последний путь – когда-то Смерть делила этот чертог вместе с Жизнью. Когда-то…размышлять об этом времени интересно. Эдгар хотел бы заглянуть в прошлое, чтобы увидеть это всё своими глазами, чтобы узнать, отчего умерли обитатели этого места, отчего их родные носят вуали и мнут в руках носовые платки, он хотел бы послушать длинные грустные истории про людей, которых не мог знать. Он бы хотел записать самые интересные из них. Для этого ему и нужна эта тетрадка. Он пишет в ней то, что приходит на ум, когда он вслушивается в кладбищенскую тишину. Иногда ему становится ужасно грустно, что никому нельзя показать свои истории. Даже его школьные сочинения никто не хочет читать – учительница просит записывать их в рабочую тетрадь, а потом читать перед всем классом. Ребята над ним смеются. Конечно, смеются, ведь они все сдают свои тетради, которые учительница проверит позже, в большую стопку на столе, и только один Эдгар читает своё домашнее задание вслух перед всеми. Он знает, что это из-за того, что у него есть способность, но не понимает, почему из-за неё он должен отличаться от всех и слушать насмешки. Ещё ему нельзя писать на грифельной доске, хотя вообще-то очень хочется. Мел брать можно только на уроках математики, когда он решает примеры, и на некоторых уроках, где для ответа нужно рисовать фигуры или схемы, но ни в коем случае не писать буквы. Одноклассники часто передают ему мятые записки, но если он что-то пишет на них и пытается передать обратно, то учителя его ругают. Но ведь он не собирается делать ничего плохого. Мама тоже не читает его записи. Если Эдгар хочет похвастаться стихами, она просит прочитать их вслух: «Просто люблю слушать твой голос, милый», и на неё он не обижается, даже если знает, что она врёт. Эдгар её любит. – Ты рад, что мама и папа стали твоими родителями, крошка Эд? – спрашивает она иногда во время завтрака. Он не помнит время, когда они не были его родителями, так что, конечно, он просто счастлив. – Я очень рад, – честно отвечает он, и мама расплывается в широкой довольной улыбке. Эдгар смотрит на папу, но тот не смотрит на него. Папа читает газету, а когда он занят, его нельзя отвлекать. – Тогда хорошо старайся, чтобы порадовать своих родителей, – мама мокро целует его в лоб и собирает обед, который он скормит птицам. И Эдгар старается. Каждый день он приносит из школы листочки с контрольными работами или табель об успеваемости, которые красными чернилами объявляют Эдгара хорошим, одарённым ребёнком, и отдаёт их маме вместе с комочками бумаги от сэндвичей. Когда ему наскучивает сидеть, он откладывает тетрадь и откидывается на траву и листья, подкладывая под голову руки и вглядываясь в дымчатого ангела на фоне пасмурного облачного неба. Вороны уже улетели прочь, Эдгар думает, что им тоже приходится возвращаться домой к определённому часу. Мальчик смотрит на статую, на почерневшие от времени длинные пальцы и крылья, на потёртое ветрами заплаканное лицо, на складки хитона, кажущиеся прозрачными, на пустые яблоки глаз, в которых никогда не отражался с бликами солнечный свет, смотрит и думает, что, наверное, быть каменным ангелом здорово. Они красивые и спокойные, и они выглядят сильными и без всяких глупых способностей. Им не нужно идти в школу, им не нужно идти домой, им не нужно стараться всё время кроме двух часов прогулки, чтобы радовать родителей. На руку ангела садится ворон, большой и блестящий, он склоняет свою голову набок и замирает. – Скажи «кар», – просит его Эдгар, но ворон молчит. – Ты умеешь говорить? Грозная птица сидит неподвижно и смотрит на ребёнка немигающим взглядом. – Скажи «кар-р-р», – пробует мальчик снова, вытягивая последнюю букву, как учил логопед. В ответ ему по-прежнему молчание, и Эдгару становится немного неловко. – Тогда скажи, что сам хочешь. И ворон раскрывает длинный клюв, оглашая всё кладбище раскатистым звуком. Совсем не похоже на «кар», голос птицы глухой и трескучий, набатом бьёт по барабанным перепонкам, так громко, что даже ветер на мгновение затихает. Мальчик смотрит на ворона впечатлённо. – Спасибо, – просто отвечает Эдгар. Потом он спускает свой взгляд к надгробию, всматривается в даты: – Тысяча восемьсот сорок девять минус тысяча восемьсот девять. Совсем легко! – улыбается он. – Сорок. И птица гаркает вновь. Мальчик кивает согласно, хотя и не понимает, о чём говорит ему ворон. Он лежит на траве ещё с час, разглядывая небо и скудный мир вокруг, потом прячет в рюкзак тетрадку со стихами и историями, не такими плохими для ребёнка, которому скоро исполнится одиннадцать, и идёт домой.