***
Сон не шёл в буйную голову совершенно, мысли роились и никак не хотели разлечься по полочкам, перед глазами всплывал совершенный образ Лань Ванцзи в холодном освещении люстры. Разум не хотел забывать слова Сичэня о том, что Лань Чжань уже влюблён в кого-то. Тело переворачивается с одного бока на другой, комкая и без того мятые белые простыни. Воображение подкидывает картинку о том, как он мог бы, подойдя сзади, прижиматься к сильной спине, заключая руки в замок на груди, пока любимый до жути Лань Чжань откидывался ему на грудь, высекая из рояля нечто спокойное и томительно сладкое, описывающее чувства двоих парней в комнате. Комнату рассекает крик, приглушённый подушкой. Цзян Чэн, что спал на соседней кровати, лишь сильнее завернулся в одеяло и отвернулся к стене. Губы трогает горькая улыбка. Да, этого можно было ожидать, что Ванцзи найдёт человека, похожего на самого второго Нефрита, влюбиться и будет писать столь чарующие мелодии в попытках признаться, ведь он настолько чертовски и невероятно хорош. И в этой истории совершенно нет места сошедшему с ума от любви Вэю, готовому на всё, лишь бы только чаще видеть аккуратную искреннюю улыбку. Рука сама тянется к телефону, на часах почти три ночи. Он снова не выспится. Чёрт с ним.А-Сянь
Шицзе, не могла бы ты мне немного помочь? (*^*)
2:47.11.12.2021
Шицзе<3 Что случилось, А-Сянь? Это как-то связано с Лань Ванцзи? 2:48.11.12.2021А-Сянь
Как ты догадалась?!
2:48.11.12.2021
Шицзе<3 … Это было та-ак сложно… Предвещая твой следующий вопрос, А-Сянь, просто признайся ему. А теперь иди спи. Спокойной ночи! <3 2:49.11.12.2021А-Сянь
Спокойной ночи…
2:49.11.12.2021.
Сестра явно была в настроении, возможно ей надоело слушать несчастные стенания Вэй Усяня или маты в сторону того же Вэя от Цзян Чэна, за то что он «непроходимый идиот, неспособный открыть глаза и посмотреть, наконец, на Ванцзи нормально глазами, а не шаловливой задницей», а может быть просто устала за день. Что же, сестра никогда не советовала ничего плохого.Он признается Лань Ванцзи, даже если он его не примет.
***
Красивое лицо Лань Чжаня портит складка, залёгшая меж аккуратных густых чёрных бровей. Пальцы сжимают небольшой белый лист бумаги, вырванный из нотной тетрадки*. На чёрных ровных нотных станах выведены ноты, собирающиеся в какую-то детскую песенку для первогодок. Среди белых и чёрных тонов выделялась «фа», мало того выведенная ярко-розовым цветом, так ещё и явно отличавшаяся по размеру, как будто автор этой песенки пытался вложить какой-то смысл в бедную ноту. Правая бровь изящно изгибается, когда в нижнем правом углу, отведя большой палец, юноша замечается подпись «Господину Лань Ванцзи». Невероятно странно. Парень, сохранив непробиваемое выражение лица, осторожно оглядывается, прикидывая, кто же мог так подшутить над ним, подложив какую-то ерунду. Рядом никого не оказывается, из-за чего в светлую голову музыканта начинают стекать все идеи и предположения, которые могли бы только быть. Погрузившись глубоко в свои размышления, Ванцзи даже не замечает Вэй Усяня, подлетевшего к нему со спины и положившего руку на плечо. Ледяна рука моментально накрывается другой, тёплой и сухой, словно Ванцзи проверял таким образом, кто же нарушает его личное пространство. Любопытный нос Вэя утыкается в бумажку, опаляя горячим дыханием нежную бледную кожу, по которой ползут мурашки от столь близкого и желанного контакта. Ноги едва ли держат, мочки стремительно краснеют, но кажется сероглазый юноша этого не замечает, вовлечённый в изучение записки. Спустя несколько секунд он хмурится. — Лань Чжань, Лань Чжань, что это? — хитрая улыбка захватывает его лицо, пока парень окончательно переносит весь свой вес на второго, буквально повисая на плечах Лань Ванцзи. — Без малейшего понятия, — ответ как всегда сух, из-за чего Вэй тихо цыкает, трепетно оглаживая плечо самыми кончиками длинных пальцев, молясь всем богам и обещая Санте, что будет хорошим мальчиком, лишь бы его руку не скинули, попросив не трогать. — А если честно-честно ради твоего горячо любимого друга? — тон до жути томный и кокетливый, пальчики застенчиво стучат по плечу. — Ерунда. Скорее всего посмеялись. Убожество, — Ванцзи чертовски занят тем, что закладывает листок меж тетрадных листов и пищит внутри себя от прикосновений и флирта Вэя, чтобы заметить, как на миг погрустнели серебряные глаза.***
Знакомый белый рояль издаёт лёгкое гудение в ночной тиши, когда нежные пальцы Ванцзи тихо берут пару аккордов для разогрева. Арпеджио вытекают из-под пальцев нежным звучанием, напоминавшим смешливую мордашку Вэй Ина. Короткие звуки заставляют в расслаблении и наслаждении прикрыть глаза, отдавая всего себя музыке, позволяя себя вести. Глаза распахиваются, стоит только пальцу надавить на клавишу и понять, что та не опускается до конца, ей явно что-то мешает. Воровато оглянувшись, затянутый любопытством Ванцзи пытается подцепить клавишу, намереваясь достать её с крепления, но она не поддаётся. Лицо юноши досадливо хмурится, пока губы прикусывают губу в напряжении. Он тяжело вздыхает, а затем закрывает крышку инструмента, поднимаясь по лестнице на выход. раздражённый от неутолённого любопытства. Массивная дверь за ним закрывается, и на последних рядах слышно разочарованное бурчание его постоянного ночного посетителя, что едва успевает заткнуться и упасть лицом в пол, покрытый ковролином, когда дверь с весьма громким противным скрипом отворяется, и по ней вниз буквально слетает Ванцзи, запрыгивая на белую мраморную сцену. Лань Чжань подходит к инструменту с разных сторон, убирая крепления, и снимает верхнюю крышку клавиатуры, а затем и перегородку между механизмом и клавишами, опирая лакированные доски на ближайшую стену. Ванцзи корит себя за то, что смеет посягать и портить святое, но тот впервые отмахивается от навязчивых мыслей, забивая на правила. Похоже, он действительно понабрался от Вэй Ина, как и предупреждал дядя. Ванцзи аккуратно подцепляет многострадальную клавишу, с лёгкостью вынимая её. В углублении видно сургучную печать, видимо, и мешавшую механизму работать. В голову врезается утреннее воспоминание о песенке на небольшом листочке. Лань хмурится. Вчера ничего не мешало роялю звучать прекрасно, значит, записку положили сегодня. Никто не сделал ему выговор, следовательно, человек, оставивший послание, не желал ему зла. Тонкие пальцы вытягивают послание из-под клавиш, вставляя вытащенную на своё положенное место. Конверт не представлял из себя ничего особенного, лишь шершавая белая бумага, украшенная красивой кровавой печатью из сургуча, на обратной стороне же было выведено чёрной ручкой аккуратным округлым почерком «Господину Лань Ванцзи». Письмо отправляется во внутренний карман пиджака, крышки рояля ставят обратно, чуть ударив одну об ножку инструмента, сделав маленький скол лака. Если кто-нибудь прознает — он труп. Лань Чжань сбегает из зала к себе в комнату, впервые уходя так рано, даже не притронувшись к инструменту. Из-за кресел на последнем ряду выбирается Вэй Усянь, что-то бурчащий себе под нос про отсиженный копчик и собирающийся брести по тёмным коридорам к себе в комнату. Юноша явно расстроился, что сегодня не удалось послушать волшебную игру Лань Ванцзи, помогающую заснуть быстрее в последнее время.***
По белому мягкому ковру течёт сквозняк из приоткрытого окна, заставляя Лань Чжаня поёжиться от холодного потока, скользнувшего по ногам. Вещи, освещаемые лунным светом, стоят на своих местах, кровать идеально заправлена, гуцинь накрыт чёрным чехлом. Всё как он и оставил утром. Идеальный порядок комнаты нарушает чёрная сумка, небрежно брошенная на стул с высокой спинкой, стоявший около рабочего стола, на котором разместилась стопка учебников и фотография в белой рамке. Стоит только взгляду пройтись по полароиду, как уголки губ тут же ползут вверх от вида, как они стоят с Вэй Ином под закатным солнцем. Ртутные глаза весело блестят, пока тонкие длинные пальцы подставляют рога лучшему другу, лицо которого впервые оттаяло на снимке. Ванцзи сверлит испепеляющим взглядом несчастный конверт несколько минут, не прикасаясь к нему. Странно, что в общежитии всё ещё не начался пожар от столь пылкого взгляда. Лань Чжаню одновременно и страшно открывать конверт, будто его содержимое может убить, но при этом до жути любопытно. Настолько любопытно, что его хвалёная выдержка летит к чертям, когда он всё же аккуратно отклеивает печать, доставая кусок плотной бумаги, сложенной пополам, на которой всё тем же почерком выведено его имя. Бумага скрепит под пальцами, глаза расширяются, стоит только ему вникнуть в смысл письма.Господин Лань Ванцзи
Прошу меня простить за грубость, что смею нарушить Ваш покой и то, что узнал про ваши вечерние занятия. Мне стыдно за это, клянусь, что этого больше не повторится, но я всё же молю Вас выслушать меня хоть один раз.
Я искренне и до глубины души восхищаюсь Вами. Вы невероятный человек, господин Лань Ванцзи, порой кажется, что Вы — сошедший Бог. Почему же я так решил? Ответить на этот вопрос несложно, стоит мельком взглянуть на внешность. Ваша острота черт лица, глаза цвета глубокого янтаря, нежные губы, напоминающие лепестки цветущей сливы, стройное тело, осанка которого неестественна. Это ли не признаки божества? Что? Вы говорите, что этого мало? Хорошо, давайте тогда обратимся к Вашему внутреннему миру. Острота и холодность ума, справедливость и доброта, являющиеся главными принципами Вашей жизни, прямолинейность и скромность, начитанность и осмысленность. Вы замечательный музыкант, замечательный человек и друг. Знаете, я люблю Вас всем сердцем и душой. Люблю так долго и сладко, без возможности признаться, что это доставляет невыносимую боль. Кажется, я буквально помешался, ведь везде вижу Вас, просыпаясь с мыслями о Вашей улыбке и засыпая, думая о Ваших глазах. Лишь от вашего взгляда, неважно, нежного или сурового, сердце моё вспыхивает, нутро обдаёт пламенем. В моменты, когда никого нет рядом, разум мой погружается в мечты о наших свиданиях и прогулках, нежных объятиях и страстных поцелуях, заботе друг о друге и бесконечной любви. Жаль, что это невозможно.
Зная Вас, Господин Лань, Вы наверняка сейчас думаете, что невозможно вот так слепо любить человека полностью, быть готовым отдать ему всего себя. Вы правы, как бы не стыдно мне это было признавать, есть то, что я ненавижу в Вас. Мне не нравится в Вас лишь то, что Вы не мой, не со мной, и я не имею права даже прикоснуться, ведь Вы так не любите прикосновения.
Прошу простить меня ещё раз, что не называю собственного имени, я лишь не хочу портить те подобия взаимоотношений, которые у нас с Вами есть, как бы эгоистично это не звучало.
Спасибо, что Вы есть.
В зеркале, стоящем напротив кровати, прекрасно отражался длинноволосый юноша, до безумия покрасневшие уши которого можно было увидеть и в кромешной темноте комнаты. Плечи содрогаются в судорожном дыхании, сердце колотится так громко, что кажется сейчас прилетит Лань Хуань со своего третьего этажа для старших вместе со скорой, беспокоясь, что же случилось с младшим братом. Все слова настолько чётко отражали его собственные чувства, будто Лань Чжань сам это написал, будучи вусмерть пьяным, ведь почерк был немного прыгающим, и оставил себе послание, решив припрятать столь интересным образом. Юноша едва ли заставляет себя подняться с кровати и пойти умыться, пытаясь привести мысли в порядок. Заснуть в ту ночь не получается, а перед самым рассветом изнеможённое тело проваливается в лёгкую дремоту.***
Понять, что с Лань Чжанем что-то не так, легко, хотя Цзян Чэн и матерится, крича, что он всё себе надумывает, но Вэй замечает мельчайшие смены эмоций на этом прекрасном бесстрастном лице, что уж говорить про очевидные признаки. Лань Чжань никогда не пил кофе, ведь терпеть его не мог, предпочитая любой вид чая этой горькой гадости. Это и становится первым звоночком, когда из белого термоса с кроликами, подаренного Вэй Ином на прошлый Новый Год, доносится аромат горького ядрёного кофе, а не чёрного чая с клубникой, так обожаемого Ванцзи. На все вопросы он лишь отмалчивается, уходя или напоминая, что вообще-то сейчас лекция, хотя обычно позволял болтать даже на парах своего дяди. Беспокоиться ещё больше Вэя заставляют залёгшие под светлыми глазам синяки от явного недосыпа. Это слишком не похоже на Лань Чжаня, который всегда ложился в девять и просыпался в пять утра, успевая за утро едва ли не ядерный реактор соорудить. На бледном лице синяки не так заметны, но, чёрт возьми, они сидят на всех сдвоенных лекциях вместе, ходят в столовую, прикасаясь плечами, и встречаются после уроков, так что не заметить эти жуткие мешки, по мнению самого Усяня, просто невозможно. Всё становится лишь хуже. Лань Чжань не ест, его встряхивает от любого прикосновения, отчего Усянь отдёргивает руку, пугаясь, что он слишком замучил друга своим обществом. Их отношения возвращаются к тому, что было в первые месяцы знакомства в том смысле, что Ванцзи перестал отвечать ему многословно, ограничиваясь «мгм», игнорируя болтовню. Крики Цзян Чэна, который каждый вечер в их комнате причитает на жалобы Вэя, что он слишком доставучий, раз смог вывести даже Лань Чжаня, самого спокойного в мире человека. Шицзе что-то обеспокоенно говорит ему, утешая, но это не слишком помогает особенно когда в голову приходит идея, что Лань Чжань догадался о его чёртовом признании в том неловком письме, написанном той же ночью, когда он принял решение, а теперь сторонится, не хотя даже просто общаться. В груди что-то мерзко колет.***
Они не общаются.
Эта мысль не даёт покоя, заставляя сердце Вэя биться на миллионы осколков. Юноша всё сильнее зарывается в учёбу, пытаясь отвлечься и не обращать внимания. Он отказывается от всех тусовок и попоек с друзьями, задорно улыбаясь, хотя в груди паршиво, и ссылаясь на то, что перед зимней сессией, обещающей в этом году быть ещё более суровой, нужно хорошо и основательно подготовиться, иначе мадам Юй точно сдаст его в приют. Младший брат лишь пристально и одновременно зло смотрит на него, прекрасно зная, что Усянь бы сдал экзамены лучше всех на потоке, лишь заглянув в учебник за три минуты до начала. Они снова сидят с Цзян Чэном на совмещённых лекциях с клавишниками, место рядом с Ванцзи пустует, чему тот кажется только рад, что заставляет и без того плохое настроение ещё сильнее садиться в лужу. На уроках Лань Цижэня и Лань Хуаня Вэй Ин сидит на самой последней парте, стараясь быть тише воды, ниже травы и не привлекать внимания явно обеспокоенного Сичэня, пытавшегося с ним о чём-то поговорить последние две недели. В ворохе учёбы и тех дел, что Вэй Усянь старается себе найти, чтобы не думать, он не замечает как приходят экзамены в самой последней неделе декабря. Все его одногруппники трясутся, крестятся, молятся, делают все возможные обряды перед тем, как зайти в аудиторию, а он лишь спокойно входит первым, тянет билет и на автомате что-то отвечает преподавателю, даже не особо понимая, что говорит, находясь мыслями где-то рядом с безупречным Лань Чжанем. Педагоги лишь смотрят на него, кивают головой и ставят отлично, даже ворчливый Лань Цижэнь не находит к чему придраться, отпуская с пятёркой, из-за чего одногруппники странно на него косятся, считая либо гением, либо психом, продавшим дьяволу душу. Облегчения он от всех этих отличных отметок не испытывает, понимая, что ему абсолютно плевать, что странно, ведь в прошлом году он достаточно сильно нервничал, вынося весь мозг Яньли, не так сильно, конечно, как Цзян Чэн, но всё же. Мысли всё чаще носятся вокруг Лань Чжаня, заставляя скулить от их количества. Окончательно добивает лишь тот вечер, когда Цзян Чэн собирает вещи, чтобы вернуться домой, ведь завтра уже Новый Год, и спрашивает, почему же Вэй Ин всё ещё сидит на кровати в телефоне, если уже через час они уезжают. Юноша понимает, что попытка отшутиться провалена, когда глаза Цзян Чэна метают молнии, он что-то кричит, матеря его последними словами, а затем, хлопая дверью, бросает слова о том, что его там и не ждали.Как хорошо, что тебя никто не ждал.
Из глаз кажется, текут слёзы, но Усянь этого не замечает, упёршись взглядом в дверь перед ним, под которой лежал кусок штукатурки от сильного хлопка. Юноша настойчиво убеждает себя, что так будет правильно, если он не поедет домой, позволив хоть одному празднику семьи Цзянов пройти волшебно, ведь обычно они все портились из-за него, и Цзян Чэн его любит, просто немного распсиховался. В голову лезут чёртовы воспоминания о том, как семилетний мальчишка, попавший в чужую семью и потерявший родителей неделю назад, старается не плакать, держит все свои упорно рвущиеся наружи слёзы, стараясь улыбаться, чтобы только не доставлять проблем его приёмной матери, мадам Юй, которая и без того его недолюбливала. Хотя «недолюбливала» — слишком мягкое слово. Женщина терпеть его не могла всей своей душой. А за что ей его любить? Чужой ребёнок, вокруг которого вилось огромное количество слухов, притащенный в дом собственным мужем. Шумное проблемное дитя, из-за которого приходится выгнать из дома всех собак её любимого сына, ведь мальчишка до жути боится их. Как мальчик не старался порадовать свою семью, делая на все праздники подарки, удивительно аккуратные и красивые для маленького ребёнка, мадам Юй упорно выбрасывала их, кричала, порола за неверный вдох, что уж говорить про тройку в дневнике или разбитый стакан. Решение не ехать домой было правильным, несмотря на то, как ему было обидно непонятно за что. Каждый праздник, когда он был дома, превращался в кошмар, ведь из-за него мадам Юй начинала ссориться с мужем. Старшая сестра и младший брат страдали из-за этого, хотя они все и веселились тем, что воровали сладкое из огромной столовой, украшенной яркими красными шарами, носками и мишурой. Было уютно смотреть с ними фильмы, сидя на большом диване и укрываясь пледом, но пусть всё же этот год они встретят в семейном счастливом кругу, даже если в этом кругу не должно быть Вэй Ина. Он слишком любит свою семью, чтобы приносить в их дом беды, которых и без того хватало от мальчишки всю жизнь. Утомлённый тихими рыданиями и переживаниями, неприятными воспоминаниями Вэй Ин отключается, притягивая к себе большую подушку. Почему-то ему всегда казалось, что она похожа на Лань Чжаня, такого же тёплого и уютного, любимого до безумия, но далёкого до невозможного.***
Просыпаться утром неприятно, голова болит, лицо опухло и стянулось слезами. В зеркале на него смотрит взлохмаченное нечто, явно не похожее на обычного задорного и весёлого Вэя, которого прозвали Магистром Илина из-за того, что играя на своей чёрной флейте он весьма заинтересовал змею своего одногруппника. История умалчивает о том, как огромный питон оказался на территории академии Гусу Лань. Гриф и жёсткие металлические струны старенькой гитары отдаются приятной знакомой болью в пальцах, когда он берётся за инструмент к середине дня и что-то мягко напевает, сходив на прогулку по заснеженной территории, окунувшись в ледяной и горячий источники и посидев на любимом их с Лань Чжанем месте. Вместе с музыкой из него выливаются все эмоции, бьющие через край. И в этот момент он совсем не ожидает, что белая дверь осторожно откроется. На пороге стоит мадам Юй, как всегда выглядящая до безумия хорошо, но несчастно. Женщина смотрит прямо в его ртутные глаза, подходя к кровати и садясь на её краешек. Она притягивает мальчика в свои нежные объятия, утыкая носом в плечо. Ткань на том месте моментально намокает. Вэй Усянь не понимает, что происходит, почему его приёмная мама здесь, сидит и обнимает его, приёмного ненавистного ребёнка, если должна сейчас готовиться к празднику со своей настоящей семьёй, ведь Новый Год через девять часов. Мадам Юй не говорит ничего, но то, как крепко и нежно она прижимает его к себе, поглаживает дрожащие в всхлипах плечи, даёт понять, что женщина извиняется за всё. Это заставляет хотеть рыдать ещё сильнее. Материнская любовь — это то, чего он не испытывал много лет. — Поехали домой, тебя все ждут. Яньли нервничает, а А-Чэн не находит себе места. Ты же знаешь его, он слишком эмоциональный. Собирайся, дома некому обворовать ёлку. — Женщина отстраняет его от себя, улыбаясь так нежно и любяще, отчего улыбка лезет на лицо и у плакавшего мальчишки.***
Ехать домой с его приёмной матерью оказывается весело. Они разговаривают, даже больше, чем за всё их совместное проживание, шутят, смеются, пьют колу на заправке, хрустя сырными чипсами. Мадам Юй с удовольствием слушает песни, которые напевает Вэй Ин, умостившись на заднем ряду с гитарой, которую прихватил с собой из общежития. Когда они подъезжают к дому, до Нового Года всего два часа. Поместье семьи Цзян, в летнее время благоухающее лотосами, сверкало в ночной темноте. Везде были яркие гирлянды, озаряющие дом жёлтым, зелёным и красным, из окно лучился свет. На тёмной двери был венок из еловых веток, украшенный шариками и конфетами. В голове пролетает мысль, что лучше бы он эти конфеты съел, чем они висели тут на холоде никому ненужные, впрочем, кто мешает ему стащить парочку утром, скинув всё на голубей. Сердце громыхает в груди. Вэй Ин сам не понимает почему, но ему очень страшно открыть дверь и войти в место, где он вырос, где его приняли и где его ждали прямо сейчас. Было страшно налететь на злого братца, который был бы совсем не рад его появлению, или расстроенную сестрицу, предчувствующую очередную семейную ссору и испорченный праздник. Было страшно снова стать причиной раздора в доме бесконечный раз. Мадам Юй за его спиной что-то бурчит, мол, он в лёгкой куртке и заболеет, если продолжит стоять на пороге в холоде. Это бурчание, такое заботливое и любящее, заставляет улыбнуться и бесстрашно открыть зверь, входя в дом. В коридоре был уютный полумрак, освещаемый лишь приглушённым светом гирлянд, висевших под самым потолком по плинтусам. До носа доносился запах ароматного глинтвейна и корицы, наверняка из столовой, имбирных пряников и чая с мелиссой, хотя до этого в семье никто не пил чай на праздники, предпочитая вино, и это заставляет насторожиться. Тихо ступая из прихожей в большую залу, Вэй Усянь как маленький ребёнок оглядывался и смотрел на всё с восхищением. В поместье всегда украшали всё к праздникам слишком волшебно и сказочно стараниями мадам Юй. Проходя мимо огромной трёхметровой ёлки, упёршийся в потолок, он аккуратно стаскивает леденец с мохнатой ветки, на что мадам Юй, следовавшая прямо за ним, весело фыркает, делая вид, что не заметила, как умелая рука стащила печеньку с огромного камина. Несколько метров из большой залы и юноша оказывается на пороге столовой, замирая, как вкопанный прямо со сладким леденцом в зубах и печенькой меж пальцев. В тёплом свете свечей и лампочек от еды ломился длинный массивный стол, на крае которого сидел любимый братец, весело смеясь с шутки Лань Сичэня, расположившегося прямо рядом с ним на стуле. Яньли сервировала стол и не давала отцу таскать фрукты, нежно улыбаясь на бурчание взрослого человека. Цзинь Цзысюань держал огромные коробки с праздничной посудой, с покраснениям на щеках любуясь своей будущей женой. Вэнь Нин носился вокруг стола от явно разозлённой Вэнь Цин, которая хотела поставить шишку на лбу ложкой за стащенный кусок торта. Всю картину довершал Лань Чжань, сидевший за столом и чинно попивавший чай с мелиссой из огромной красной кружки, ласково придерживая на своём колене малыша Вэнь Юаня, грызшего красное яблоко. В комнате витал аромат мятных печений и имбирных пряников, сладкого вина и чая, заставляя расслабиться и счастливо улыбнуться, стараясь простоять как можно дольше на пороге незамеченным, лишь бы подольше полюбоваться всеми дорогими ему людьми и сохранить в воспоминаниях этот момент навечно. Его плечо кто-то ободряюще сжимает со спины. Вэй Усянь оборачивается и видит приёмную маму, которая весело подмигивает, а затем грозным голосом кричит на братца. — Цзян Чэн! Немедленно слезь со стола! Совсем в своём Гусу распустились, вон какие непотребства творят! Какое хвалёное воспитание в вашем чёртовом Гусу, если ребёнок там обучился сидеть на столе, вместо музыкальных наук?! — Отруганный юноша моментально слетает со стола, шарахаясь так, будто его поколотят скалкой, падая на пол, неудачно приземляясь на кобчик. Все взгляды оказываются на нём. По виску катится капелька холодного пота, а сухие губы облизывает язык из-за не понять откуда взявшегося волнения. Гробовая тишина царит в столь уютном до того месте, заставляя поёжиться, желая исчезнуть отсюда. — Че встал как не родной? Мы тут, значит, ждём его великую задницу, скучаем, запрещаем мелочи таскать печенье, а отцу нападать на курицу, а он стоит на пороге! — Всё ещё лёжа на полу, бурчит Цзян Чэн, но его глаза смотрят до того жалобно и умоляюще, что не остаётся никаких сомнений в раскаянии брата. На бурчащую тушку прилетает белое полотенце, покоившееся до того на плече Яньли, отчего Сичэнь весело фыркает, утыкаясь лицом в рукав безразмерного белого вязаного свитера. — Не бухти! -Взгляд сестрицы становится ещё теплее, когда она смотрит на Вэй Усяня. — Вэй Ин, проходи, садись, мы тебя заждались! Я приготовила твои любимые сладости и суп со свиными рёбрышками! Куда ты пошёл? Нет, не туда садись! Твоё место рядом с Ванцзи! Наконец ртутные глаза, до того боявшиеся даже случайно посмотреть на Лань Чжаня, возвращаются к нему. Медовые глаза юноши переливались всеми оттенками нежности, обращённые на фигурку явно нервничающего парня. Лань Ванцзи аккуратно отодвинулся, давая проход к стулу с мягкой спинкой. Все волнения из-за того, что они не общались долгое время, слетают, стоит только второму Нефриту и гордости академии сплести их руки в замок, поглаживая большим пальцем обратную сторону ладони большим пальцем.Всё возвращается на свои места.
Они, как и раньше, сплетаются всеми частями тела, Вэй Ин подкалывает и флиртует со смущающимся Лань Чжанем, стыдливо шепчущим, что-то вроде «бесстыдник» и «убожество», однако тактильного контакта не разрывает, не перестаёт односложно отвечать, вовсе не удивляется и не возмущается, когда друг стаскивает его старомодную белую вышитую плывущими облаками ленту и связывает ей свои руки, играясь и подначивая, заставляя внутри считать до десяти и дышать глубже от накатывающего желания расцеловать этого беспокойного мальчишку прямо на глазах всей его семьи, но держится, боясь ещё раз испортить их отношения. Семья, кстати, тихо делает ставки вместе с Лань Сичэнем, когда эти два влюблённых и слепых придурка поцелуются. Сердце сладко сжимается, когда порядком разомлевший от крепкого глинтвейна и умиротворённой атмосферы вокруг Вэй Ин лежит, опираясь спиной на грудь Ванцзи, накручивая на бледные пальцы кончик волос, что-то шепча невразумительно себе под нос. Оставить заснувшего на его руках парня, любимого до жути, и уехать к себе домой невероятно сложно.***
Буквально тем же вечером, когда все ученики возвращаются обратно в общежитие, Лань Чжань находит Вэй Ина около порога его комнаты спустя пару часов, как сам Ванцзи вернулся. Юноша слишком довольный и радостный, что греет сердце вечно хмурого второго Нефрита. Его старания и крики, когда он нечаянно услышал жёсткие и хлёсткие слова уходящего Цзян Чэна, на семью возлюбленного стоили того. Но Вэй Усяню это знать не надо. Не стоит знать того, как он едва не убил наследника семьи Цзян прямо перед его родителями на парковке рядом с академией, до того приложив затылком об стенку. Лань Чжань не помнит чётко, что и как говорил, помнит лишь то, что был чертовски зол. Маленький непослушный ураган врывается в комнату, озираясь и рассматривая каждую вещь, оглаживая кончиками пальцев. Взгляд скользит по кровати, гуциню под чехлом, а потом падает сначала на стол, а потом на пробковую доску, висевшую над ним. На синей булавке висит белый конверт. Тот самый белый конверт. Тот самый белый конверт, содержимое которого было написано его рукой в три часа ночи. Блять. — Лань Чжань, Лань Чжань, а что это у тебя тут висит? — Вэй Ин старается звучать как можно более непринуждённо и расслабленно, но нотки истеричности в звонком голосе слышатся. — М-м. Признание в любви моего парня. Глаза шокировано округляются, когда мозг переваривает суть сказанного. Тело резко разворачивается, ртутные глаза боязливо выискивают ответ в медовых, искрящихся самой искренней любовью. Сухая горячая ладонь Лань Чжаня, внезапно оказавшегося так близко, касается лица Усяня, оглаживая мягкую щёчку. Жест кажется до жути интимным. — Предупреждая твой следующий вопрос, моего парня зовут Вэй Ин, главный и опасный страх моего дядюшки, который одним прекрасным днём доведёт его до инфаркта. — О, Господи, ты что, только что пошутил, Лань Чжань… — Голова удивлённо склоняется к плечу. Мозг пытается переварить всю вываленную информацию, что не получается слишком хорошо. — Делай это почаще, у тебя хорошо получается. А когда этот Вэй Ин стал твоим парнем? — Лицо горит, мозг плавится, губы пылают желанием впиться в чужие. — Когда за два дня до Нового года я узнал его почерк, кинув взгляд на наши переписки с уроков, так любимые мной. — О, нет, Лань Чжань, не говори столь милые вещи без предупреждения! А то откинется не твой любимый старикашка, а я! — Мученически стонет Вэй Ин, с радостью падая в любовные объятия, в которые его притягивает второй Нефрит. Почему ты не сказал? Почему ты избегал меня столько времени? — Слышится приглушённый вопрос в шею, звучащий до ужаса горько. Лань Ванцзи хочет на месте пристрелить себя за боль, причинённую любимому, хоть и в лучших побуждениях. И тут светлую головушку, которая всегда находила себе приключений, посещает мысль, что Лань Чжань, вообще-то, тоже мог бояться признаться ему, не желая терять их дружбу, желая иметь возможность хотя бы быть рядом. Письмо от незнакомца могло напугать его, заставить себя чувствовать так, будто он изменяет любимому. Откуда же такие мысли? Потому что он сам так себя чувствовал, когда уходил к другим людям, хоть и считал, что Лань Ванцзи его терпеть не может. Вэй Ин действительно дурак. Как он мог его ненавидеть, если они были лучшими, чёрт возьми, друзьями?! — Так все твои мелодии были для меня? Вместо ответа его наконец целуют, нежно и практически целомудренно, притягивая одной рукой крепче за шею, другой подхватывая тонкую талию. Руки ошалевшего и счастливого от жизни Вэй Усяня зарываются в длинные шёлковые волосы. Так не хочется отстраняться от этой долгожданной сладости, переставать чувствовать тепло и мягкость чужих губ под своими, переставать млеть от крепких и горячих рук, хочется целовать и целовать чужой рот, вылизывая и наслаждаясь каждой секундой.Хотя, зачем им это делать, напомните?