***
— Салли… Сал, сынишка, как ты? — Папа? Пробуждение настало мгновенно. Больной тут же подорвался с кровати, заключив отца в крепкие объятия — крепкие настолько, насколько позволял ему ещё слабый организм. — Ну-ну, Салливан, я вижу, тебе лучше. Скоро совсем встанешь на ноги, и мы вернёмся домой. «И заживём по-новому. Обещаю». — А как же плачущий мальчик? — Кто это? Из-за спины отца Сал усиленно выглядывал нового друга. Судя по состоянию соседних коек, последние несколько суток они оставались нетронутыми. Следов пребывания второго пациента здесь попросту не осталось. Не было ни намёка и на плюшевого медведя — неудивительно. Если мальчик ушел, то он наверняка забрал его с собой. — Здесь был ещё один ребёнок. С перевязанной головой, как у меня. Только у меня она забинтована целиком, а у него — частично. Мне кажется, он лежал здесь, рядом со мной. На замечание сына Генри отреагировал равнодушно. Его мало беспокоила судьба совершенно незнакомого мальчика: тем более такого, которого, по описаниям сына, и вовсе здесь могло не оказаться. — Тебе приснилось. Наверное, в очередном кошмаре. — Но я почти уверен, он… В коридоре послышался характерный хруст бахил. За вставным стеклом — лиловое пятно и белизна медицинского халата. Голоса двух мужчин, один из которых — нарочито спокойный, будто каменный, а второй — чрезмерно сдержанный с нотками положенного в данной ситуации сочувствия. — Мистер Афтон, с прискорбием вынуждены Вам сообщить… Слова долетают неразборчиво, но среди них особо выделяются две фразы: — Когда это случилось? — Ночью. Взгляд Салли почти непроницаем. Как и лицо Генри, безучастно обращённое к окну. И голос мистера Афтона — очевидно, того самого Уильяма, вдовца и отца-одиночки, ставшего свидетелем смерти двух близких ему людей — тоже ничего не выражает. Мальчик смотрит на отца, и думает, что сравнение с Уильямом было ошибкой. Что Генри «не такой» и что смерть единственного сына вынудила бы его, как минимум, заплакать. — Папа? — Да, Салливан? — Давай заведём кота. — Ты хочешь? Если так, то ладно. Врач сказал, это может быть неплохой терапией для тебя. Я не смогу всегда быть рядом. Но я не хочу оставлять тебя совсем одного. «Как плачущего мальчика. Отец оставил его на попечение плюшевого Фредбера». Салли молчит, потому что ночной отрезок из двенадцати часов не вписывается в цельную картину. Молчит, потому что слишком много сходств. И слишком сильно — сильнее, чем детали любого увиденного им кошмара, — врезался в память голос Афтона: «Пошли домой, Майкл. У нас ещё много работы».Не один
3 декабря 2022 г. в 15:16
— Эй! Мальчик, почему ты плачешь? Тебе приснился кошмар?
Тишину в палате нарушил протяжный стон.
Салли проснулся внезапно, будто вынырнул из воды — по ощущениям, ему критически не хватало воздуха. Тяжело дыша, юноша отчаянно обхватил перебинтованную голову руками. Под холодными, как у мертвеца, пальцами прощупывалась влажная повязка.
— Я слышал, как ты кричал. Это было что-то страшное?
Мальчик беспомощно замотал головой, сбитый с толку обращенными к нему словами. Опухшие от слёз глаза с трудом привыкали к темноте: очертания комнаты были размытыми, будто на них смотрели сквозь донышко стакана или кусочек льда. На фоне больничного окна выделялась желтоватым пятном нескладная фигурка: маленькая, хрупкая, с выбивающимися из-под повязки волосами.
Салли молчал.
— Если не хочешь рассказывать… не надо. Тогда я… я тебе тоже ничего не расскажу.
Голосок прозвучал на удивление слабо. Не дождавшаяся ответа «фигурка» насупилась и отвернулась. Это Салли понял по тому, как жёлтое пятно переместилось, а вскоре и вовсе погасло, исчезнув за совершенно темным силуэтом.
— Да. Ты прав, — мальчик повёл плечами, и ответил просто, будто самому себе, — это снова был кошмар.
— Правда? — приободрившись, «фигурка» заговорила чуть резвее, — там были чудовища?
— Были.
— Несколько?
— Одно. А почему ты спрашиваешь?
— Оно укусило тебя?
Салли поморщился. Расспросы быстро утомили его: этот сон он видел уже несколько раз, но детали кошмара оставались для него туманны. Даже лечащему врачу он не смог дать точного ответа, а если и пытался, то вряд ли его восприняли всерьёз. Сны вообще сейчас значения не имели: первостепенной задачей было поставить мальчика на ноги.
— Я не понимаю, о чём ты.
— Неправда! — запальчиво возразил пришелец. — Почему ты врёшь? Если он не кусал тебя, то откуда у тебя на голове это?
Салли нащупал выключатель. Вокруг него разлился мягкий приглушённый свет.
Ночным посетителем оказался ребёнок, одетый в больничную и явно не по возрасту рубаху. Его голова была туго перевязана бинтами. На бледном лице выделялись блестящие от слёз глаза, глядящие несмело, с явным недоверием. Впрочем, реакция малыша на перебинтованного Салли оказалась совершенно неожиданной: ребёнок будто просиял.
— Я знал! Я знал! — затараторил, вцепившись ручонками в боковину кровати. Салли не понял этой радости, но решил не расспрашивать: возможно, малышу легче от того, что он не единственный калека. Что есть ещё в палате братец по несчастью.
— Я так рад, что нашёл тебя! Можно я лягу рядом?
— Конечно.
Малыш с удивительной для больного поспешностью вскарабкался на койку. Только сейчас Салли заметил, что его приятель не один — из-под воротничка сорочки выглядывала голова игрушечного медведя.
— Это твой друг?
— Его зовут Фредбер. А у тебя есть друзья?
— Нет. Но я бы хотел себе котёнка. И даже придумал ему имя — Гизмо.
— А почему не собаку?
— Я… я их боюсь.
— А я нет! — с гордостью заверил мальчик, — зато боюсь лисов. Майки постоянно меня ими пугает.
— Майки?
— Мой старший брат.
— А тебя как зовут?
Малыш ненадолго задумался: то ли вспоминал, то ли раздумывал над тем, стоит ли вообще сообщать своё имя первому встречному.
— Я… я не помню. Меня редко называют по имени. Майки постоянно обзывается.
— А мама? Отец?
— Мама умерла, — мальчик покрепче прижал к себе игрушку, зарываясь носом в уже свалявшийся и потемневший жёлтый мех. Глаза-бусинки Фредди замерцали: Салли показалось, что по плюшевой щеке пробежало что-то влажное.
«У меня тоже».
— А папа… папе всё равно. Он меня не слушает, не играет со мной. Он очень много работает — наверное, поэтому ему не до меня.
— Я понимаю, — Салли протянул руку, осторожно потрепав ребёнка по плечу. — Мне иногда тоже так кажется. Особенно после смерти мамы…
— Твой папа очень похож на моего Уильяма, — малыш подполз чуть ближе, почти устроившись рядом с Салом. Подобрав к себе ноги, он свернулся калачиком, заключив Фредбера в своеобразное укрытие, — Вилли о ней даже не вспоминает. И мы тоже стараемся не вспоминать. Но я иногда скучаю.
— И я… тоже скучаю.
Салли почувствовал, как под боком кто-то тихонько засопел. Присмотревшись повнимательнее, он заметил, что кожа на щеках мальчика сильно шелушится, а раскрасневшийся кончик носа блестит, как отполированный.
«Плачущий мальчик», — мысленно окрестил его для себя Салли.
— Что же с тобой произошло…
За все дни, проведенные в палате, Фишер не подозревал о существовании этого ребёнка. И, конечно, ничего не знал о его диагнозе. Тугая повязка свидетельствовала о травме головы, но насколько тяжелой была эта травма — можно было лишь догадываться, и то очень приблизительно.
Плачущий мальчик казался ему существом «не от мира сего». Слишком хрупкой и неустойчивой казалось эта фигурка, лишённая любви, опоры и защиты. И так напоминала Салли самого себя — лишь с той разницей, что он чуть старше и, возможно, в состоянии о себе позаботиться. По крайней мере, после пережитого им несчастья оставаться маленьким уже не получалось.
«Наверное, он считает меня таким же равнодушным. Моё лицо для него ничего не выражает — за исключением глаз, но он слишком пуглив, чтобы встретиться со мной взглядом. Похоже, моё уродство его тоже ничуть не пугает. В отличие от…»
Шерсть плюшевого Фредбера слегка замерцала. Плачущий мальчик крепко спал, не замечая, как по подбородку стекает влажная дорожка. Салли заботливо оттёр струйку одеялом, стараясь не совершать лишних движений. Что-то ему подсказывало, что синяки под темными глазами — не от слёз, и вряд ли домашние заботятся о том, чтобы ребёнок спал спокойно.
Постепенно его тоже начинало клонить ко сну. После очередного приступа зевоты Салли передёрнуло от боли — раны на его лице ещё не затянулись. Точнее, на том, что от этого лица осталось.
— Спокойной ночи, плачущий мальчик.
В палате снова стало темно, но шерсть плюшевого медведя, казалось, ещё хранила остатки освещения. Как фосфорные звёзды, которые заботливые родители расклеивают в детской по потолку, а после — подкладывают под бок спящему любимую игрушку.
«Спокойной ночи, Фредбер».