Предначертано

На рубеже размена четвертого десятка лет Игорь уже стопроцентно знает, что дерьмо случается. Отборное, насыщенное, такое, что на долгие годы запоминается. Это, наверное, нормально — ненавидеть себя практически всю сознательную жизнь. С этим, наверняка, многие живут — с чувством вины, что медленно сжирает изнутри, травит и душит, удавкой затягиваясь вокруг шеи. Это, кажется, стандартная ситуация, когда перманентно пытаешься себя угробить. Медленный, очень затяжной суицид, растянутый на годы и подпитываемый дрянью, что сидит где-то за ребрами. А что, если бы так? А что, если этак? Был ли шанс что-то поменять или Игорю красной нитью на роду написано хоронить тех, кто сердцу дорог? Он ищет ответы на эти вопросы, сколько себя помнит. Когда в дождливый пасмурный день стоит над могилой отца и смотрит, как гроб опускают в свежевскопанную землю. Черные комья с глухим звуком падают на деревянную крышку, набатом стуча в ушах в унисон с пульсом, что грохочет громко, перекрывая все остальное. Игорь смотрит в заботливые глаза тети Лены, чувствует на плече теплую ладонь дяди Феди и думает — зачем? Нахрена вам рисковать, таща в дом такую заразу. Я же бракованный какой-то, неправильный, еще мелкий, а уже с клеймом на лбу. Я убил собственного отца — прошу любить и жаловать. Скупых аплодисментов не надо, сам знаю, что такие подвиги не редкость, в прогнившей стране живем в прогнившее время.       — Зачем? — тихо спрашивает тетя Лена, наблюдая за тем, как Игорь выкидывает свои медали в мусор, словно это самый бесполезный хлам. Так надо, без них будет лучше. Не смотреть на них и не вспоминать, что когда-то был шанс стать другим, пойти по иному пути, который бы, наверняка, не привел к кончине самого близкого человека. Игорю медали и перспективы не нужны. Игорю хочется дорваться до табельного дяди Феди и мозги себе вышибить, но он красивые ковры в квартире испортит. И тетя Лена будет грустить. Игорь, пока с ними живет, старается не приносить им неудобств. Кошмары — это лучшие друзья. Они всегда рядом с Игорем. В старших классах школы, в академии, на службе. Где бы он ни был, куда бы ни пошел — кошмары всегда с ним. Но Игорь им только радуется, потому что они единственный шанс встретиться с папой. Тот всегда приходит, когда Игорю особенно хреново. Толкает свои нравоучительные речи с налетом пафосного раздолбайства и кладет на плечо руку, крепко сжимая. Игорю в такие моменты почти хорошо. Игорю в эти мгновения не хочется сдохнуть. Но он, к большому сожалению, просыпается. Встает, натягивая на лицо маску живого человека, и прется на работу. Так надо — поддерживать видимость. Он хороший сын, он продолжает отцовское дело. А с виду и не скажешь, в груди кратер с чудовищами, что старательно лезут наружу. Вместе с Чумным доктором в жизни Игоря появляется Юля. Она как-то сразу выделяется среди серой толпы. То ли своим ярко-красным хаером, то ли умением выдрочить Игоря и вывести его из многолетнего оцепенения. Юля… хорошая, насколько хорошей может быть журналистка. На рожон лезет, когда-нибудь за провокационный материал ее стукнут в подъезде дома чем-то тяжелым. Игорю не хочется, чтобы ее не стало. Рядом с Юлей он учится дышать и жить без желания залезть в петлю. Он даже улыбаться начинает и шутить, хоть и криво и не всегда смешно, но Пчелкина ободряюще сжимает его руку и обещает, что они вместе подтянут его навыки адаптации среди нормальных людей. Игорь счастлив, не считая тех моментов, когда просыпается посреди ночи от осознания, что очередной разговор с отцом был очередным гребаным сном. Игорь достает старые альбомы со своими каракулями, а в один из них фото папы вложено. Последнее перед тем, как собственный сын ему пулю в грудь выпустил. Юля прижимается сзади и ободряюще его обнимает. Игорю хочется в голос кричать и выть от осознания, что исправить ничего нельзя.       — Давай поедем в Диснейленд? — слезы на вкус все такие же приторно-соленые и отвратительные, как раньше. Юля стирает их кончиками теплых пальцев и обещает, что обязательно поедут. У них почти получается. Только сначала на пути встает хренова Ирландия, в которой они чуть оба не дохнут, а потом раскаленным потоком на плечи обрушивается Венеция. Ошибки прошлого вновь нагоняют, и Игорь впервые четко осознает, что готов поступиться собственными принципами и убить человека. Хотя человеком эту рыжую тварь, скалящуюся ему в лицо, назвать сложно. Игорь оборачивается и смотрит на Юлю, чье горло плотно обхватывает собачий ошейник. Игорю очень хочется верить, что у них еще есть шанс, но ненормальный блеск в желтых глазах напротив служит ему приговором. Ошметки кожи и брызги крови летят во все стороны, окрапывая поверхность шахматных фигур. Игорь думает, что где-то там на небесах папа сейчас закатывает глаза и тяжело вздыхает. Играть его сын так и не научился. Еще один феноменальный проеб, стоивший ему жизни любимого человека. Уже почти традиция. Юлю хоронят в закрытом гробу. У нее все выше груди в труху, как и сердце самого Игоря. Хрен теперь соберешь, не поранившись об осколки. Дядя Федя шепчет — это не твоя вина, Игорек. А чья? Кто виноват в том, что ты из-за давления последние недели с кровати толком не встаешь? Кто виноват в том, что Дубин с переломанными конечностями и черепно-мозговой в реанимации валяется? Кто виноват в изувеченных телах, что под двухметровой толщей земли лежат и червей кормят? Игорю смеяться хочется. Он стоит перед большим старым окном, сквозь которое город как на ладони, и думает, что квартира как олицетворение его самого. Такая же обветшалая развалина с копошащимися за плинтусами тараканами-воспоминаниями, что удерживают на плаву и не дают окончательно утонуть в ненависти к самому себе. Появление нового действующего лица на сцене это трагикомедии Игорь феноменально проебывает. Замечает лишь в тот момент, когда низкорослый мужик начинает особенно активно до него докапываться. И хули ты лезешь, а? Не путайся под ногами, тут взрослые дядьки, вообще-то, самоубиться пытаются. Папа за спиной, стоящий по одну сторону, неодобрительно цокает. Юля с другого бока подходит и невесомо пихает в бок, типа, разуй глаза, Гром, тебе еще один шанс дают. Игорю откровенно похрен. Даже когда он обнаруживает себя сидящим за столиком в какой-то помпезной кафешке и слушающим треп нового отвлекающего фактора. У Хазина улыбка еще более нездоровая, чем у Юли, и ментовское шило в жопе даже острее, чем у Грома-старшего. Человек ходячая проблема с мишенью на лбу, но Игорь ведется. Клюет, как самая тупая рыбка на самую яркую кричащую наживку. У Хазина самого жизнь тот еще аттракцион, но, услышав про Диснейленд, он тоже обещает, что они как-нибудь съездят. Игорь матерится и орет на него тогда впервые, вдалбливая в голову, чтобы никогда не давал обещаний, которые не сможет сдержать. Гребаный Диснейленд, чтоб он сгорел нахрен. Для Игоря его упоминание как своеобразный сигнал, оповещающий о начале конца. Часы громко тикают, отсчитывая оставшиеся мгновения счастья, которое скоро снова полетит в тартарары. Гром сам толком не понимает, зачем тогда прется в музей, захваченный ебнутыми сектантами. И почему позволяет Хазину пойти с ним. Знаки свыше, стечение обстоятельств или арабский мактуб — типа так суждено. Хрен разберет. Игорь просто с легким удивлением смотрит на рыжую нечисть, которую жизнь тоже изрядно потрепала, и даже почти не хочет раздавить в руках тощую шею. Отпустил, наверное. Застарелые раны давно крепкой коркой покрылись, нет желания ее отковыривать. Игорь истерически хмыкает, когда языки пламени разгораются, вылизывая просторные залы музея изнутри. Он правда пытается помочь, хватает Хазина за руку и тащит за собой к выходу, хотя глубоко в душе уже понимает, что хэппи-эндом здесь и не пахнет, только дымом и гарью. Рядом с Игорем долго и счастливо не бывает. Рядом с Игорем вообще никаких перспектив, только в ящик сыграть. У Хазина дырка красуется в боку — у Игоря еще один повод пустить себе пулю в висок и перестать мучить и себя, и всех окружающих. Отец с Юлей с грустью смотрят, как Игорь вытирает окровавленные ладони о свои штаны. Взгляд у него такой загнанный и печальный, как у марафонца, который всю свою жизнь бежит, бежит и бежит, но никак не доберется до финиша. Сколько еще он продержится? Игорь запрокидывает голову и смотрит на темное небо. С него щедро сыплются белые комья снега. Уже к утру он растает и превратится в грязь под ногами. Очень романтично. Очень в стиле Питера. Очень похоже на самого Игоря — каждый раз отчаянно лепить снежные фигуры, вкладывая в них всю душу, чтобы потом смотреть, как обстоятельства и плохие люди их ломают. Он почти привык. Он почти смирился. Судьба у Игоря такая. Рядом с ним любимые всегда умирают.