Шаг вперед, два назад.

Зарождался очередной день, когда штаб Акацки наполнили звуки топота нескольких пар ног, хлопающих дверей, громкой ругани и звона посуды со стороны импровизированной кухни. Сасори лениво потянулся, не спеша подниматься с футона. Да и зачем, если новый день, как и прошлый, и даже тот, что был неделю назад, ему предстоит провести в этих осточертелых стенах наедине с самим собой. Не одиночество и звенящая тишина тяготили его - теснота унылых комнат. Там, за их пределами, бушует война, звенит сталь клинков, царит Хаос и проливается кровь во имя Идеи. И деньги. Чем больше ты проливаешь крови, тем значительнее будет твоя награда от продажных шкур, что скованны страхом. Как они нелепы: жалкие, неспособные самолично взять в руки катану и защитись свою веру в истинное правосудие или что они там обещают уставшим воинам, ежедневно смотрящим смерти в лицо. Сасори по большому счету было неважно: его мало волновали другие. Куда важнее, что он снова обречен остаться в стороне, а значит, вновь лишен возможности вырваться из плена глубокой меланхолии, запустившей корни в самое сердце. Те, кто не видел Сасори в битве, считали его искусно выполненной куклой, до того пусты его глаза. Впрочем, их слова недалеки от истины: однажды, предотвращая распространение яда, Сасори заменил левую руку на ту, что создавал для своей первой куклы. Лицо гладкое, без единого шрама, точной выработки, - кожа, будто эмаль телесного цвета, бело-кремовая. Он мало говорил и никогда не срывался на крик – сорвал голос, взывая к ложному богу. И редко делал лишних движений – просто привык не тратить энергию, столь необходимую для сохранения жизни. Иногда, он действительно походил на одно из своих творений, а впрочем… В каждом из хиттокири, собравшихся здесь, чехарда жизни и смерти убила большую часть каких-либо эмоций. Они больше не люди, они – идеальные машины для убийств, лишь в пылу сражения вспоминающее о значении слова Жизнь. Танцующий по венам адреналин, азарт, пробуждающий блеск в глазах и желание двигаться все быстрее и быстрее, вкус крови во рту – вот то, что способно заставить почувствовать по-настоящему живым любого наемника. Такова их судьба: эти люди знали лишь Мрак и умели лишь убивать. Убивать, чтобы жить. Подняв руку вверх, Сасори несколько раз сжал и разжал кулак, разгоняя кровь: сегодня он вновь посвятит день Великому Искусству. Пусть сейчас его творения – его драгоценные куклы – не поняты и отвергнуты подобно всему остальному, что в прошлом приносило бы радость, но в будущем, когда закончится эта война, пусть даже через десяток поколений, его Искусство будет жить вместо него. Ибо, как сказал величайший классик: «души всех великих деяний, всех поэтических произведений, всех творений искусства останутся жить». Да. Истинно так. Случайно попавшая в руки подростка книга перевернула его мировоззрение, заставив обратить внимание на несущественные, казалось бы, мелочи. Из пустышки, монотонно махающей катаной, он постепенно превращался в «благородного мужа», обогащенного духовно и сильного физически; приобрел желание жить ради чего-то большего, чем просто выживание.. И еще одно понял наверняка: все в мире подчинено деньгам. Они и только они управляют людьми: золото определяет власть, лучшего мечника в глазах феодалов, кому жить, а кому умирать. И нет ничего удивительного в том, что пути Сасори и Акацки в конце концов пересеклись. Это было неизбежно, это было предопределено. Из пучины размышлений перемешанных с воспоминаниями о годах юности, Сасори выдернул кроткий стук в хлипкую дверь, отгораживающую его спальню и мастерскую в одном от остальных помещений. Дверь открывается и на коленях сидит она – единственная женщина в их сомнительной организации. Никто не мог сказать о ней сверх того, что было сказано ею же в первый день знакомства. Одни считали ее гейшей, влюбленной в их лидера и выкупленной им же по собственной прихоти. Другие – дочерью феодала, вынужденной бежать и скрываться. Сасори же предполагал, что история Конан – красивое имя, оно так подходит к ее бледному, точно фарфоровому лицу, - сочетает в себе все эти слухи. Она слишком красива и изящна, чтобы быть простолюдинкой. Слишком сладко говорит, если вдруг ей случается произнести хоть слово, - чтобы скрыть навыки обольщения, которыми овладевают все женщины, принадлежащие к гейшам высшего класса. Но знал Сасори и то, что в тоже время она до неприличия сильна и при желании одним лишь кунаем отразит удар любого, кто посмеет посягнуть на ее честь. Переведя взгляд на вошедшую, он заприметил, что на лице ее нет ни тени смущения. «Что ж, не удивительно», - пришел к выводу Сасори, медленно опуская руку и поднимаясь на ноги. Без слов, он поинтересовался, что ей нужно. - Пейн хочет Вас видеть, - тихо ответила она, склоняя голову. Сколько благородства в столь простом жесте – Сасори не мог не отметить этого, но, не сказав ни слова, кивком головы дал понять, что скоро будет. Ей было этого достаточно; также тихо как вошла, девушка прикрыла за собой дверь и поспешила удалиться. Сасори какое-то время вслушивался в ее отдаляющиеся шаги, но, стряхнув наваждение и отбросив уже не в первый раз возникающее желание создать из этой девушки куклу, дабы сохранить ее красоту навеки веков, стал собираться. Он не любил ждать сам, и не любил заставлять ждать других. Сасори не стал задаваться бессмысленными вопросами вроде: «Зачем меня вызывают?» или «Что-то произошло?». Зачем строить бесчисленное количество гипотез, если ответ все равно невозможно предугадать, но зато вполне реально получить, просто придя в нужное место. Он не сильно удивился, когда увидел подле Пэйна молодого юношу лет семнадцати-девятнадцати на вид: сам Сасори попал в Акацки будучи и того моложе. Однако какого было его удивление, когда лидер объявил о том, что этот юноша – новый напарник Сасори, словами не выразить. Ни один мускул не дрогнул на бледном лице, но внутри Сасори разыгралась целая буря сомнений – он и не знал, что еще способен на нечто подобное. Он окинул внимательным изучающим взглядом своего предполагаемого напарника, задержался на дерзких голубых глазах, на еще хранящем отпечаток детства лице, на руках, оценивающе скользнул по мечам, заткнутым за пояс… И пришел к неутешительным выводам: что-то неуловимо раздражало в этом юном мечнике. Оторвавшись от созерцания блондина, Сасори обернулся к лидеру в надежде услышать хоть что-то, что могло бы объяснить столь странный выбор. С ответом не торопились. - Позвольте мне испытать его. В противном случае, я не уверен, что мы сработаемся, - взвесив все за и против, произнес Сасори, вновь возвращаясь взглядом к юноше, сверяя его холодным взглядом карих глаз.