ты счастлив?

— ты счастлив, капитан айзен? ты властитель. ты король. ты бог. ты сильнейший, и твою силу каждый знает и признает. ты на вершине, и остальные у тебя под ногами. ты уничтожил всех, чтобы получить над всеми власть. ты король без подданных. теперь ты счастлив, мой капитан? ты казнишь каждого, кто скажет что-то тебе неугодное, но прости, капитан айзен, я никогда не стремился потакать тебе; удивительно, как при этом я так долго оставался в живых. ведь кто-то должен показать тебе мир так, как ты на него никогда не посмотришь? ты не хотел смотреть; я знаю. но я хочу, чтобы ты видел. о нет, капитан айзен, прошу, не нужно. мне не жаль этих людей, и этого мира не жаль тоже. я же змея, неужели ты забыл? мне просто интересно; твою бесконечную историю я досмотрел бы до конца, мой капитан. мне нравится наблюдать, как ты ломаешь одним вздохом эту хрупкую вселенную, как она трещит у тебя в пальцах — это самая прекрасная мелодия, не правда ли? скажи мне, мой капитан, как спится тебе на костях тысячелетнего мира? ты поднялся на трон, уничтожив всех, кто мог для тебя этот трон поднять. ты воссиял над миром, уничтожив всех, кто мог поклониться божественному свету. расскажи мне, капитан айзен — только, пожалуйста, давай на этот раз честно, мы давно наигрались с тобой в прятки, — действительно ли ты счастлив? то ли это, чего ты хотел на самом деле — или, может быть, я все-таки был прав, тогда, когда ты отказался меня слушать? я тоже стал тебе неугоден — ох, как жаль, мой капитан, а я надеялся еще немного пройти под властной рукой твоим верным шутом, слугой и палачом — и ты избавился от меня так же легко, как от остальных. ты понимал, что не выдержишь больше ни единого моего слова; еще бы, никто лучше тебя не знает, как змеи бывают ядовиты. ты понимал, что я для тебя опасен — ведь я бы не смог пойти против тебя, ты бог, ты всесилен, а я всего лишь человек, но ты все равно решил меня уничтожить. ты думал, что, убивая меня, спасаешься. ты знал, что это не так. ты ведь всегда все знал, мой капитан, и знал, что моя тень не отпустит тебя никогда. я был единственной твоей нитью, что связывала с реальностью — но какое же это варварство, считать, что бог должен снизойти до земли! ты знал, что я не оставлю тебя, мой капитан, что до скончания веков твоей бесконечной жизни я останусь живым напоминанием о том, что ты тоже был человеком. ты не возненавидишь меня, ведь твоя сила не позволит родиться столь низменному чувству; но моя тень останется для тебя вечной памятью о том, что ты меня любил. ты знал, лишая меня тела, что навсегда забираешь мою душу себе. ты знал, что забираешь с моей смертью то, чего не мог получить при моей жизни. вот только это душа, капитан айзен, а душа — не сердце; сердца у меня нет — это единственная для тебя истина, и как же печально, что ты не хочешь ее принять. знаешь, капитан айзен, мне все-таки тебя жаль. ты бог, мой капитан, а боги ничего не боятся, но до последнего дня я — твой ночной кошмар; я — твоя сила, которую ты обратил в слабость и вышвырнул, не желая принять. ты убил меня, мой капитан, чтобы я никогда не открыл тебе глаза на эту горькую истину — о, как она тяжела, мой капитан, как невыносима; она душит, перекрывает вдох, она режет по живому проржавевшей катаной, вскрывая плоть, и совсем не таким миром должен править всесильный. ты убил меня — и сделал меня навсегда своим бессменным палачом, потому что нет для бессмертия кары страшнее, чем вечная память. взгляни на меня, мой капитан. не прячь глаза, они — черные дыры, но мне не страшно, ведь бояться нужно не мне, а боги на страх не способны; и моя тень никогда тебя не покинет — тебе не скрыться. взгляни на меня, капитан айзен, и ответь мне — попробуй честно: счастлив ли ты теперь — быть богом в безжизненной пустоте?

***

— а что такое счастье, гин? быть может, я и счастлив — я просто не знаю, каково это. ты прав, мой дорогой лейтенант, прав, как всегда — я бог, я сила, я власть, — но ты так и не понял главного: тебе никогда не постичь божественного. твоя тень не оставит меня никогда; это единственное, чего я не предусмотрел, но разве ты думаешь, что мне это мешает? ты проницателен, гин, ты всегда смотришь в самую суть, и этим ты всегда мне нравился; но ты был мне полезен и не более того — я просто пользовался тобой, разве этого ты не понял? возможно, я и был когда-то живым — именно так, как жизнь понимается там, внизу, в ее конечности и ограниченности, — но никогда не был равным другим. я всегда стоял на шаг выше. это ты, помнится, видел, но упустил особенно важное: я не был человеком с самого начала. не будь наивным, мой лейтенант, ведь это такая глупость — полагать, будто уровня высшего может достичь обыкновенное существо. о нет, не случиться такому, и оттого я всегда говорил, что небеса извечно пустуют. каждый, кто поднимался туда, был всего лишь человеком — быть может, даже сколько-то сильным, по их же, человеческим, меркам, но все-таки человеком. почему же, ты думаешь, я единственный занял место бога? треск мира по швам — и правда огромное наслаждение; я знал, что наши вкусы по-прежнему схожи. это и не может быть иначе, ведь вся твоя жизнь, от начала до конца, была в моих руках. я прощаю тебя, гин, я прощаю тебе твою наивность, ведь, в конце концов, ты тоже не более чем человек, а людям свойственно мнить себя великими. хотя мне жаль, ведь я надеялся, что ты будешь выделяться из остальных, что в тебе будет больше здравомыслия и меньше беспечности, но ты не оправдал моих ожиданий. ты мог бы стать ценнейшим механизмом в новом мире, который я построил — но ты оказался слаб, слабее, чем я полагал. в этом тоже был мой просчет, и за это я позволю тебе ту дерзость, что ты проявил, решившись назвать меня живым; в прошлом я все еще был подвержен порой земной неидеальности. на небесах другие правила, мой дорогой лейтенант. я знал об этом, когда пытался применить их в той бракованной реальности, где пришлось мне провести несколько сотен лет; я проверял, смогу ли приблизить ее хоть на шаг к безусловной божественной истине — но жалкий мирок оказался сломан моими попытками. ты знаешь, что было до меня — ты видишь, что есть при мне. я уничтожил все, что было подо мной — ты все еще безусловно прав; но как же ты думаешь этим меня оскорбить? я уничтожил все слабое, сломанное, неидеальное. такая реальность не заслуживает существовать, разве этого ты не понимаешь? теперь место творца занимаю я — и вместо всего отвратительного, что осталось осколками у меня под ногами, я создам безупречный мир. за мой сон не переживай: даже самые острые обломки вселенских костей не мешают божественному покою. я убил тебя, это правда; а ты просто злишься за свою смерть. успокойся, гин, тебе к лицу твоя улыбка, но я не терплю, когда она дрожит — это делает тебя слабым, а раз ты все еще со мной, то обязан эту слабость искоренить, иначе я уничтожу тебя снова, снова и снова. не повторяй своей ошибки, гин, не думай, что вновь избавиться от тебя — пусть даже твоей тени, бессмертной по своей сути — невозможно. или ты забыл? я бог, а боги всесильны. за это я и убил тебя, мой лейтенант — змеей ты был мне полезен, и я полагал, что таким ты и останешься до конца; но в тебе оказалось слишком много наивного, человеческого, ты так глупо поверил в себя — ты бы знал, как мне это отвратительно. услышь меня, гин — я бог, ты не сравнишься со мной и за тысячу жизней. твои слова не лишены смысла, но снова и снова ты ошибаешься лишь в одном: ты все еще пытаешься видеть во мне человека. к человеку, безусловно, твои речи взывают, как и должны — но я не человек, а ты никак не можешь этого понять. ты надоел мне, гин; ты снова превращаешься в того, кого я прикончил тысячи лет назад. не жди моего страха — боги не боятся, — но я воистину не могу больше слышать того, что ты повторяешь мне раз за разом. я не могу тебя возненавидеть — я вовсе не могу ничего почувствовать. божественное измерение иное, оно нисколько не похоже на человеческое; в божественном не существует чувства. но — пожалуй, даже немного жаль тебя расстраивать — я не помню и того, как я тебя любил, а значит — этого не случалось. я вовсе ничего не помню, кроме тьмы и пустоты, что наполняли мою — нашу — разбитую реальность, потому что в ней не было ничего кроме. так почему же ты пытаешься меня убедить, что пустота вокруг меня сейчас? неужели ты не видишь, какой прекрасный мир я создал, воцарившись на небесах? неужели ты ослеп, гин? посмотри по сторонам, вот он — идеал, вот оно — божественное, небесное, безусловное. вот та истина, с которой никто не смеет поспорить… твоя тень приходит ко мне по ночам и улыбается притаившимся змеем. я бог, гин, а у бога нет слабости — и потому я не смею тебе признаться, что мой клинок растворен в окружающей идеальности и что я никогда больше не возьму его в руки, потому что за ним — пустота, чернота и прах уничтоженного мира. твоя тень улыбается мне на краю моего сознания. я бог, гин. я схожу с ума. я знаю, что ты это видишь. скажи мне, ведь тебе легче от того, что я сломал все своими руками? я не могу быть счастливым, гин, и ты это знаешь. просто боги не могут чувствовать — а ты никогда не поймешь, почему, как бы ни старался: до божественного тебе далеко, хоть ты и подобрался близко настолько, что остаешься рядом со мной даже сейчас. ведь ты всегда был рядом, что бы ни произошло — и разве смена вселенной может этому помешать? знаешь, гин, раз в сотню лет кьека суйгецу на мгновение меркнет. раз в сотню лет ты выступаешь из тени клубящегося за гипнозом небытия — и я не могу больше спорить с тем, что ты абсолютно прав во всем: и в моих же мотивах, и в моих чувствах, и в том, что до конца концов быть тебе моим палачом, и даже в том, что ты не говоришь, но думаешь — что однажды я взмолюсь тебе о пощаде. если бы боги могли чувствовать боль, мне бы, наверное, было невыносимо больно. и никакая божественная сила мне не нужна этот единственный раз за сотню лет; я вспоминаю, что все еще люблю тебя. я вспоминаю, что убил тебя, гин — за то, что ты бы никогда меня не полюбил.