Соедини мои шрамы в созвездия

Гарри никогда не знал, чего ему стоит ожидать от своего будущего. Сидя в углу гостиной и пытаясь не наколоть себе пальцы иглой, семилетний Гарри Поттер кропотливо сшивал разошедшийся по швам старый, вязаный свитер тётушки, искоса наблюдая за ребятами, что время от времени приходили навещать его кузена. Мальчики тогда смотрели телевизор, кажется, какую-то детскую, развлекательную чепуху, где присутствовали забавные кривляющиеся рожицы и призванный вызвать улыбки на юных лицах закадровый смех. Они по очереди черпали ложками ванильное мороженое из большого разноцветного ведёрка, что было куплено для Дадли на выходных, когда их водили на недавно открывшуюся ярмарку неподалёку. Гарри никогда не понимал, что может быть интересного в простом наблюдении за движущимися фигурами на экране. Ему всегда казалось, что это лишь пустая трата своего времени, которое можно было бы потратить на что-нибудь более полезное. И в самом деле, что принесёт тебе это бессмысленное времяпровождение? Разве не было бы интереснее создать свою собственную историю с помощью тех же игрушек, которых у его кузена было навалом, вместо того, чтобы наблюдать за чужой? Воплотить свои фантазии с помощью пластмассовых фигурок и построить свою собственную историю, как делал это он, Гарри. Отправляться в сказочные путешествия и исследовать неизведанный им мир со своими верными соратниками, сражаться с врагами на поле боя и захватывая вражеские территории до тех пор, пока его верная в своих визитах постоялица тьма не покроет собой всё его небольшое пространство под лестницей. Быть может, он просто этого не понимал, потому что наблюдать за этими сменяющими друг друга картинками на экране, ему было запрещено даже издали. В тот день, соединяя тёмными нитками куски ткани, Гарри зашипел от резкой боли, преподнесённой ему в неосторожности съехавшей и впившейся в палец острой игры, и краем уха уловил разговор развалившихся на диване приятелей Дадли, который, пожалуй, предпочёл бы не слышать вовсе. Вот я в будущем точно буду храбрым полицейским, и стану помогать невинным гражданам, прямо как мой папа! А мой папа работает хирургом в лучшей больнице города, и так же спасает людям жизнь! Мама говорит, что я должен пойти по его стопам, когда вырасту. А моя мама говорит, что я прирождённый художник! В будущем я точно буду рисовать картины, и выставлять их в самые известные в мире галереи! Это ещё что! Вот мои родители- Отвлёкшись на восторженные, хвастливые голоса, Гарри совсем не заметил, как над ним грозно нависла тень его тётушки, очнувшись лишь в тот момент, когда над головой раздался её строгий голос: — Я вижу, ты уже закончил. Вздрогнув, он тут же выпрямился и качнул головой, заглядывая женщине в прищуренные, точно щелочки, глаза: — Я… нет. Мне осталось со- — Значит, не отвлекайся на то, что тебя не касается, — тут же оборвала тётя Петунья, не дав ему закончить, — И хватит уже возиться, — ожесточился её голос, а придирчивый взгляд на собственную вещь в его руках дал Гарри понять, что тётушка недовольна его долгой работой. — Нуждаешься в дополнительном стимуле? Так ты его получишь! — Нет. — твёрдо ответил он, не позволяя разойтись по швам внутренним нитям терпения,— Я уже почти закончил. — Я даю тебе еще десять минут, — та упёрла руки в бока, смотря свысока на мальчика, и тут же пригрозила: — Если не управишься, пеняй на себя. Женщина, кинув взгляд на галдящих ребят на диване, поинтересовалась, всё ли у них в порядке, и, получив положительный ответ, напоследок окинула Гарри ещё одним презрительным взглядом, скрывшись где-то за дверями кухни. Гарри управился за семь с лишним минут, заработав в благодарность мрачный, но всё же одобрительный взгляд, передавая стягиваемый нитками свитер в руки миссис Дурсль. И если грубые слова и угрозы со временем уже сами собой улетучивались из его головы без лишней на то помощи, слова приятелей Дадли выжглись на самой подкорке его сознания пылающими кислотным пламенем фразами, сжигая тем самым неясной тревогой всевозможные посещающие мысли. …. Я пойду по его стопам, когда вырасту.. …. В будущем я буду рисовать картины.. … Я буду помогать гражданам, как мой папа… А какое будущее ждёт его? Какого хотели бы ему его родители? Хотели бы видеть его доблестным героем, спасающим чужие жизни, или же творцом, создающим мировые шедевры? А может, что-то менее значительное, но всё столь же важное? Хотели бы они видеть его имя на тех самых квадратных экранах и газетных вырезках, или предпочти бы ему что-то более уединённое, не столь масштабное, что-то, что только для себя? Были бы они довольны им, горды? Позволили бы ему сделать свой собственный выбор? Если же да, то каким бы он был? Чего бы он хотел сам? Кем он видел себя, или же, может, каков жизненный путь ему уже предназначен? Нужно ли Гарри вообще думать об этом сейчас? Так ли это важно и есть ли в этом хоть какой-то смысл? Вопросы в его голове сменяли друг друга со скоростью света, выскальзывая из захвата разума и не позволяя найти ответы на самих себя. Гарри никогда не задумывался о том, что будет поджидать его дальше. Там, где всё было окутано туманом и переплетением истоптанных дорог. Да и зачем? Ему не особенно хотелось это делать, если честно. Омрачённое ссадинами, ранами, издевательствами и оскорблениями настоящее, стояло, казалось бы, непреодолимым никакими усилиями препятствием на дороге искрящегося детскими мечтами и фантазиями будущего. Но сейчас, лёжа на измятой постели, и, глядя в потрескавшийся, в местах осыпавшийся потолок, где одинокий в деятельности своего искусства паучок переплетает нити тонкой паутины, ему вдруг стало интересно: уготовлено ли ему уже что-то? Те самые трудности и испытания, что стоят на дорогах идущих, петляя по косым тропинкам и прячась в колышущихся от ветра кустах — поджидают ли они его? Ждут его появления на горизонте? Но самое главное — что бы ни скрывалось там, за этой пеленой неизвестности, ему так отчаянно хотелось верить в то, что там было место для чего-то светлого. Такого искрящегося и сияющего, совсем как блики солнца на стекле. Такого желанного, и совсем неизученного. Как много заберёт у него этот непростой путь, чтобы достичь того, от мыслей о котором слезятся совсем юные глаза? Как много нужно будет падать, чтобы, поднявшись вверх, быть убеждённым, что было это всё не зря? Что, потеряв так много, ты обязательно найдёшь всё то, что не позволит тебе пасть. Гарри семь, и он не знает, какое будущее его ждёт. На своё восьмое День Рождения он аккуратно распутывает небрежно завязанные красные ленты на маленькой коробочке, лежащей на его коленях. Детские руки начинают дрожать от предвкушения, когда верхушка, скрывающая её содержимое, оказывается отброшенной в сторону. И Гарри, взглянув на паучка в углу и послав тому волнительную улыбку: — Готов Элифф? — опускает взгляд вниз. Эти носки Дурсли купили Дадли в прошлом году. Вопрос о том, почему они были подарены ему именно сейчас, ведь прошло ещё недостаточно много времени, чтобы вещь успела износиться, испарился без необходимости обзавестись ответом. Натянув правый, ярко жёлтый носок на ногу, Гарри чувствует, как его большой палец тут же вылезает с обратной стороны из тёплой шерсти, даже не успев ею согреться. Хотя это и был далеко не первый подарок подобного рода, врученный Гарри в его День Рождения, какая-то крошечная частица внутри него, казалось, каждый раз всё не хотела терять надежды на то, что в следующий год о нём обязательно подумают хоть чуточку больше. Гарри смаргивает мыльную пелену перед глазами, стягивая носок и откидывая их подальше в сторону, падая спиной на постель, и прослеживая глазами узорные, прозрачные плети паутины. — В прошлый раз они положили мне всего один, — обращается он к своему единственному в этом прозябшем замкнутом пространстве другу, — А на этот раз их два, и почти новые, — Гарри пытается выдавить из себя улыбку, но сдаётся на первой же попытке, почувствовав солёную влагу на губах. — Это ведь что-то значит, Элифф? Может, он недостаточно старается, чтобы заслуживать что-то действительно стоящее для себя? Может, ему стоит прикладывать больше усилий и как можно меньше открывать рот, как наставляли ему дядя с тётей? Если он будет делать всё это и приложит немного больше усилий, он будет для них, наконец, хорошим? — Ты плохо вымыл эту тарелку, оборванец, — держа его за ворот растянутой футболки и буквально тыча головой в раковину, как провинившегося котёнка, отчитывал его дядя Вернон, — Ты всегда слишком много говоришь и слишком слабо стараешься! И за это, ты понесёшь наказание, можешь не сомневаться. — Сейчас к нам придут гости, — удерживая в крепкой хватке его предплечье, напористо шептала ему тётя Петунья, стоя с ним напротив входной двери, — Только попробуй высунуть свой нос и произнести хоть слово, — она внимательно изучила его нахмуренное лицо, и, скривившись, произнесла: — Ты меня понял? — Выполняй свою работу и лучше помалкивай. — заевшей пластиной в голове день за днём играла одна и та же фраза. Неужели он и впрямь настолько бесполезен, бездарен, что всё, чего он достоин получить в единственный свой день в году — это грязные, ношеные вещи?.. Детей же принято радовать, когда их любят, ведь так? Дадли дарят хорошие подарки, его всегда хвалят, ставят в пример — но не Гарри. Никогда Гарри. Разве это правильно? Неужели всё, что он делает, и вправду напрасно? Неужели он здесь настолько нежеланен?.. Громкий стук в дверцу его чулана и последующая за ним грубо брошенная претензия, сказанная прожжённым скрипучими нотами в подсознании голосом кузена, резко вырывают Гарри из тягостных мыслей: — Эй, уродец, — грозно раздалось на той стороне, — Это ты стащил мои конфеты? Гарри никогда не брал ничего без спроса. Потому что Гарри нужно было питаться. И лишаться даже жалких крупиц сахара из-за своих кратковременных потребностей в большем, в том, чего он не заслужил — он был не намерен. — Воришки всегда получают по заслугам, так и знай, — не успел он ответить, как услышал постепенно удаляющейся голос за дверью, сопровождаемый глухими шагами, — В будущем тебе это ещё припомнится, будь уверен! Элифф заполз в крохотную щелку в потолке, скрываясь из виду и оставляя свои ловушки без присмотра, надеясь на подношение даров ночи, оставленных ему до самого утра. А слабые, бледные лучи дальней луны, виднеющейся из узкого окна замкнутого и тесного помещения, освещали собой мокрые дорожки, что оставляли обжигающие следы на впалых, исхудалых щеках маленького и единственного обывателя пыльного чулана под лестницей. Гарри восемь, и он всё ещё не знает, какое будущее его ждёт. На свой девятый День Рождения он прятал пару кнатов, подаренных ему Дурслями, в небольшой тайник у шкафчика с давно сломанными, но всё ещё бережно оберегаемыми им игрушечными солдатиками. Элифф тогда как раз доедал свой ужин, неудачно попавший в переплетение его серебристых нитей, когда дверца в его каморку скрипуче приоткрылась, заставляя его приостановить пересчёт своих немногочисленных сбережений и поднять голову на вошедшего. — Мы уходим. — без всяких предисловий было произнесено дядей Верноном, пытающимся поместить своё немаленькое тело в крошечный проём прохода, — Только попробуй что-нибудь натворить в наше отсутствие, мальчишка, — строго пригрозил он, выставляя вперёд указательный палец, — Неделю отсюда не вылезешь. Дверь захлопнулась, поднимая осевшую на полках шкафа пыль. В тот день знание того, что никто и не заподозрил бы его в том, что он, просто из собственного назойливого любопытства, из интереса узнать, в чём же заключается общая суть такого всеобъемлющего интереса, позволил себе включить телевизор — никак не желало оседать пеплом в его мыслях. Но в то же время, это знание не заглушало тот тоненький, испуганный шёпот внутри, что сковывал конечности и не позволял взять маленький пульт в руки: «Ты не имеешь на это права». Остатки вечера, до возвращения своих родственников домой, Гарри провёл в компании Элиффа, знакомя его с главными героями своей новой удивительной истории и делясь впечатлениями о том красочном мире, в котором его персонажи имеют непосредственное право жить. Гарри девять, и он знает, чем закончится его рассказ. Но он всё ещё не знает, что ждёт его самого дальше. Десятый день рождения он запомнил как просачивающийся сквозь приоткрытое окно ледяной ветер, что заполнял собой всё покрытое непроницаемой тьмой пространство и окутывал дрожащее тело, заглушающая раздающиеся в звенящей тишине судорожные, наполненные болью всхлипы. — Ты что, серьезно разводишь сопли из-за этого мерзкого насекомого? — смеялся тогда над ним Дадли, когда увидел первые слёзы на лице Гарри после того, как старый учебник в толстом переплёте впечатался в стену окутанного узорчатыми переплетениями паутины угла. — Если я муравья раздавлю, ты тоже заплачешь, нытик? Но Гарри было всё равно на каких-то там муравьёв. Гарри только что потерял своего единственного друга и осознал, что теперь он остался совсем один. Что ему больше не с кем делиться построенными в собственной голове, захватывающими и продуманными до единых мелочей историями, не кому рассказывать о своём прошедшем, совершенно однообразном дне. Ему больше не с кем поделиться тем, от чего внутри почему-то было так невообразимо больно, и от высказывания вслух которого становилось хоть немного, но всё же легче. Он больше не увидит новых сплетенных полотен в углу своего маленького чулана и не пожелает спокойной ночи. Потому что у него больше нет того, кто молча выслушает все его тревоги и отправится спать. Гарри десять, и он не уверен, хочет ли он всё ещё знать, что будет с ним дальше. Одиннадцатый год его жизни стал судьбоносным. Мысли о своём возможном будущем, наконец, нашли выход из его сознания, но не смотря на испытуемое от этого факта облегчение, уход их всё же не прошёл бесследно, оставив на замену себе изнуряющие предположения о том, что же кроется в том самом таинственном письме, внезапно принесённым ему от доселе не слышанного адресата. Эти самые предположения с каждым днём росли всё больше, вместе с удвоенными в своём количестве и продолжающими упорно приходить в дом всё теми же письмами. И последующее после этого знание того, что скрывалось внутри загадочного запечатанного конверта, выстроило свои непробиваемые стены к пути бессмысленным рассуждениям о том, что может поджидать его дальше. Гарри растёт, и у него больше нет времени думать о будущем.

***

Гарри Поттеру исполняется восемнадцать, когда эти мысли для него и вовсе перестают иметь всякое значение. Какой смысл от будущего, если ты ничего не знаешь о настоящем? Не знаешь даже того, кем ты являешься сам. Время словно бы превратилось в летящий со скоростью света ручей, несущий его своим беспрерывным течением в неизвестное и смывающий собой все стоящие на пути человеческие чувства и эмоции. С недавних пор внутри Гарри живёт пустота. Что-то тёмное и ужасающее, ощущающееся чем-то абсолютно чужеродным внутри, поселилось глубоко в груди. Оно разрасталось и увеличивалось с каждым днём с пугающей скоростью и опутывало своими ядовитыми корнями все внутренности, отравляя сердце, а вместе с ним и разум. С недавних пор Гарри не улыбается. Улыбка перестала сиять на его лице при воспоминаниях о прошедших годах, после получения, казалось бы, вечности назад того самого попавшего ему в руки письма. Глаза, прежде такие живые и яркие, больше не искрятся переливающейся в них сверкающей рекой, наполненной счастьем от желанного общения и теплом неизведанных ранее эмоций. А неоднократные напоминания перестали приносить даже приподнятые в самоутешении уголки потрескавшихся губ. Они не заставляют вспомнить ощущение той незримой защиты и надежды на появление в своей жизни настоящей семьи, а лишь пляшут равнодушными тенями на давно исхудавшем лице. Теперь эти воспоминания только тянули его за собой в звенящую пропасть, омрачённую безразличностью и всеохватывающей отрешённостью ко всему происходящему. Гермиона поначалу говорила, что это временно. Что это пройдёт. Нужно лишь приложить чуть больше усилий, возможно, задуматься о личной жизни и помочь самому себе в этом непростом испытании, появившемся на их пути после пройденных остальных, и станет легче. И Гарри ей верил. Верил, потому что на подсознательном уровне знал, что она права. Знал, что Гермиона редко когда ошибается. И эти подкрепляющие саму веру мысли подпитывали сокрытую в нём надежду на то, что ещё действительно не всё потеряно. Что это ещё не конец, и нужно просто ещё немного подождать. Но время шло, а это «легче», почему-то так и не наступало. Джинни сразу заметила, что что-то не так. Она всегда понимала его лучше остальных, а может, это только так ему казалось. Может, его никто и не понимал вовсе. — Я же вижу, что с тобой что-то происходит, Гарри, — всегда говорила она, когда им удавалось остаться наедине. — Пожалуйста, поделись со мной, — не раз просила она его, слёзно заглядывая в его опущенные глаза. — Мне плохо от того, что я не понимаю, что с тобой. Я так переживаю, Гарри, так переживаю… Стали ли причиной тому её долгие отчаянные уговоры, те неподдельные эмоции, которые она испытывала, прося его поделиться с ней своими переживаниями, или же слова, которые сумела она правильно подобрать — Гарри понятия не имел. Но в тот вечер он был с ней откровеннее, чем со всеми остальными за всё это время. Там, на неосвещённой кухне, где были только они вдвоём, он впервые позволил себе рассказать кому-то о том, что сидит у него внутри и терзает израненную душу. Они говорили до самого рассвета. Джинни молча выслушала всё, что мучило его все эти дни и непосильной тяжестью давило на плечи, не перебивая и позволяя ему собраться с мыслями. А он говорил и говорил, не останавливаясь и не успевая глотать воздух, понимая, что голос надсадно дрожит, срывается и вовсе пропадает. Но он говорил, не смея остановиться. Понимая, что если он сейчас это сделает, другого такого шанса у него уже не будет. И тогда, закончив на выдохе, он почувствовал внутри себя такую лёгкость, какую не чувствовал уже очень давно. И эта маленькая, но такая чертовски ощутимая свобода от покинувшего его груза внутри, который он тащил на себе столько времени, заставила его впервые за долгое время искренне улыбнуться. Улыбнуться так широко и ярко, сдерживая обжигающие глаза подступающие слёзы, и держа за руку человека, который смог ему помочь. Человека, который за такое долгий промежуток времени смог заставить его почувствовать освобождение. Что-то совершенно отличное от того, что сидело в нём до этого, выгрызая себе место внутри. И не в праве был он сдерживать их после, когда тыкался холодным, мокрым носом в голую, покрытую мурашками кожу, параллельно вдыхая такой сладкий, манящий цветочный аромат. Сжимая руками девичью талию, облачённую в лёгкую пижаму, и чувствуя, как аккуратные, нежные женские руки зарываются в короткие волоски на загривке, ласково перебирая его пряди. — Я знаю, что это не всё, что ты хотел мне сказать, — Джинни касается пунцовыми, пахнущими вишнёвым блеском губами его румяной щеки, пока Гарри с чрезмерной осторожностью сжимает в кулаке её волнистые, восхитительные ярко-рыжие волосы. — Я сказал тебе всё, что смог, — тихо признаётся он, наматывая пряди волос на кулак и поднося их к своему лицу, наполняя лёгкие чарующим ароматом. — Нет, не всё, — настаивает девушка, неспешно прочерчивая подушечками пальцев след на его щеке, и, сощурив игриво глаза, мягко поглядывает на него с играющей улыбкой на губах. — Ты не сказал мне самого важного, Гарри, — внезапно наклоняется она к нему и шепчет прямо в губы. Джинни бережно обхватывает его лицо одной мягкой ладонью, доверчиво заглядывая в глаза и деля с ним один нагретый воздух на двоих: — Скажи мне, чего ты хочешь. Он понимал, чего хотела она от него тогда. Как понимал и то, что она, скорее всего, знает и его ответ, а хочет его лишь услышать. А скрывать его Поттер и не был намерен. Не от неё. И тогда Гарри, прижавшись к её лбу своим и роняя на паркетный пол кухни горячие слёзы, прижал девушку к себе что есть сил, выдыхая куда-то в её волосы сорвавшийся с губ ответ: — Я хочу свободы. Я хочу быть свободным от обязательств и от возложенных на меня надежд. Хочу быть свободным от неоправданных желаний и горьких разочарований. Хочу быть свободным от принятия судьбоносных решений и от их незамедлительных, причиняющих вред последствий. Я хочу быть свободным от всего того, что может меня просто уничтожить. Так много всего было скрыто за этим простым предложением, так много осталось после невысказанным, но это было и не важно. Не важно, потому что она видела его, чувствовала, понимала. Джинни знала всё, что он хотел, пытался до неё донести. Она не хотела давить на него. Не хотела, чтобы он поступал так, как сам того не хочет. Не хотела, чтобы его жизнь продолжала строиться на чужих указах и настоятельных словах. Сейчас Гарри нуждался в утешении. Нуждался в ощущении нужности и оберегаемой защиты. И она готова была ему это дать. Дать возможность отпустить всё это хотя бы на какой-то промежуток времени. Лёгкая, полупрозрачная сорочка плавно спадает с тонких плеч и стекает, лаская кожу, к полу. А в карих глазах столько мольбы довериться, позволить, столько обещаний помочь и принести успокоение, что Гарри, до этого сомневающийся в правдивости мотивов всех её совершаемых действий, всех взглядов и слов, наконец, позволяет себе отпустить. Хотя бы в этот конкретный момент, не задумываясь о том, что после всё вновь вернётся на свои места. Он резко подаётся вперёд и впечатывается на полпути в податливые губы напротив, с силой их сминая и тут же смакуя на языке отголоски соли с привкусом вишни. Надо же, а он, похоже, даже и не заметил, что она, оказываться, плакала вместе с ним.. Округлые, обнажённые бёдра обхватывают собой удивительно тонкую, юношескую талию, пока Джинни опускается спиной на прохладный островок кухни, запрокидывая голову на глубоком вдохе и чувствуя, как шершавые ладони с нажимом проходятся по изгибам её выгибающегося тела. Гарри мнётся, сжимая губы и словно в смущении заглядывая девушке глаза, но, видя в чужих напротив одобрение, всё же решается и поднимает стройные ноги, бережно размещая те на своих плечах и поглаживая пылающую кожу. Джинни прикрывает веки и поверхностно дышит, лаская ладонями собственную шею и стараясь не издавать лишних звуков, помня о том, что в доме они отнюдь не одни. Мокрые, отросшие пряди чёлки вызывают небольшую, приятную щекотку, когда тёмная макушка ложиться на неровно вздымающейся от дыхания живот, побуждая девушку протянуть ладонь и зарыться в шёлковые волосы, чувствуя, как тяжёлое дыхание сверху словно таки плавит собственную кожу. Первый неуверенный толчок приносит за собой в тишине раздавшийся сладостный стон, а вместе с ним, казалось, приходит и покой. Гарри знает, что он не один, и Гарри немного легче. Та ночь стала для их отношений последней. Они не говорили об этом и даже не пытались что-то обсудить, нет. Ему хватило лишь поднять голову, смотря в родные, так до боли тепло глядящие на него в ответ глаза, и, всё ещё ощущая, как лениво наматываются его пряди на играющиеся в них пальцы, услышать только одну фразу. — Тогда моё счастье в твоей свободе, Гарри. В дальнейшем, как бы ему не хотелось продолжать тешить себя светлыми представлениями о том, что всё действительно теперь может быть по-другому, подозревал, что подобная проблема со скоростью наступления своего настигла только его одного. И это всё заставляло его вновь возвращаться в детство, туда, где он всегда был отличим от всех остальных. Туда, где все его надежды рассыпались каждую ночь в пыль. Это заставляло возвращаться его к поражающим душу уничтожающим мыслям о том, что он снова делает что-то неправильно, что он вновь чего-то не достоин, потому что сделал недостаточно. Они возвращались к нему каждый раз, стоило Гарри в очередной раз оказаться рядом со своими друзьями. В очередной раз увидеть, услышать, что у них всё меняется, всё налаживается, что всё наконец-то идёт так, как хотелось уже очень давно. Так, как не было возможности прочувствовать раньше. И они были достойны этого, он знал. Они все сделали достаточно для того, чтобы заслуживать простой счастливой жизни, защищённой от всех невзгод в мире и бед. Все они теперь имеют право жить так, как решат только они сами, будучи уверенными в том, что ничто им в этом не помешает. Все они были достойны этого. Достойны лучшего. А Гарри, видимо, нет. Всё ещё нет. Он не понимает, как мог позволить себе даже подумать о том, что его действительно могла ждать лучшая жизнь после всего случившегося. Всё что было, всё что произошло, всё это — лишь его вина. Все те невинные люди, что потеряли свои жизни из-за него… все семьи, что потеряли своих родных и близких… всех этих многочисленных потерь, чудовищных разрушений и ужасающих последствий никогда бы не существовало, если бы не существовало его самого. Как он вообще может заслуживать того, чтобы после этого у него всё было хорошо? Эти не дающие покоя и заставляющие задыхаться от охватывающей тела паники мысли, подпитывали собой все скапливающиеся внутри него стойкие ненависть и презрительное омерзение к самому себе. Гарри знал одно: он не достоин иметь даже того, что имел сейчас.

***

Слабо проглядывающиеся следы на холодном камне вели его по пустынным коридорам в незнакомом направлении. Ледяной ветер колышет волосы на затылке и залезает под полы мантии, пуская неприятные мурашки по телу и заставляя сдерживать зябкую дрожь, пока зубы, неприлично звонко в стоящей тишине в помещении, бились друг о друга в неровном ритме. Незнание того, куда он держит своё направление, пугало сильнее, чем прячущиеся, мелькающие то тут, то там, призрачные тени, нашёптывающие своим зловещим шёпотом наводящие ужас фразы. Это всё из-за тебя. Ты должен быть в ответе за случившееся. Виновник. Причина всех полученных страданий. Он встряхивает головой, прогоняя ползущие по черепной коробке навязчивые мысли, и тщетно пытается избавиться от крадущегося чувства тревоги за спиной. Кажется, будто кто-то или что-то гонится за ним прямо по пятам, не отставая от него в своих упорных попытках нагнать и задушить прямо здесь и сейчас, в этом глухом, лишённом единой души бесконечном коридоре. Паника подкрадывается незаметно, заставляя переставлять ноги в ускоренном темпе и запрещая ему смотреть назад, в безумном желании увидеть своего преследователя. А следы тем временем, кажется, и вовсе не собираются прекращаться. В какое-то мгновение ему даже думается, что он начинает слышать приближающиеся шаги позади себя. Совсем тихие, но всё же в достаточной степени слышимые, чтобы на секунду спёрло дыхание и подкосились ноги. Всё вокруг и вовсе перестаёт иметь свои размытые очертания, а длинный коридор впереди превращается в нескончаемый мрачный туннель беснующегося ужаса. Страх начинает ледяной рукой сдавливать горло, когда слух улавливает ускоренные в своём движении чужие шаги за спиной, отскакивающие от каменных заплесневелых стен. Пока на пятки наступает нечто, что хрипит ему: беги! Он поворачивает за очередной поворот, уже готовый сдаться и рухнуть без сил, чувствуя, как нездорово заходится внутри сердце, и горят огнём внутри лёгкие, когда все звуки внезапно смолкают. Вокруг одни голые стены и стоящий запах гнили, не помогающий судорожным попыткам глотнуть хоть каплю воздуха. Шум собственной крови в ушах и громкие удары разбивающегося о клетку рёбер сердца служат единственным фоновым звуком в мёртвенном безмолвии, когда он в приступе всё той же нескончаемой паники делает шаг назад и натыкается спиной на твёрдый камень. Мантия опасными тисками стягивает горло, и трясущиеся руки по инерции тянуться к мелким пуговицам на застёжке, пытаясь расстегнуть те не слушающимися пальцами. В глазах рябит и видеться, будто стены вокруг него начинают сжиматься, с оглушающим грохотом приходя в движение и уменьшая квадратные метры пространства. Я сейчас задохнусь! — внезапно проносится в его голове, пока он оттягивает ворот своей рубашки в бессмысленных попытках получить спасительный кислород, — Меня сейчас раздавит! — панически бьётся в мыслях сразу же за этим. Глаза начинает нескончаемо жечь, и он смутно ощущает, как что-то холодное и мокрое стекает по его лицу, заставляя зажмуриться. Гарри сползает по стене, цепко вцепившись белеющими пальцами в собственную пульсирующую спазмами шею, понимая, что больше не имеет сил бороться. И перед тем как истошный крик успевает вырваться из его горла, он чувствует, как неумолимо приближающиеся стены сжимают его дрожащее тело окончательно. Отголоски крика вырываются вместе с резко выпущенным воздухом из лёгких, когда Гарри рывком подскакивает на постели и судорожно ощупывает руками грудь. Страх всё ещё ощущается лёгким шлейфом холода на покрытой мурашками коже, а картинки всего произошедшего очередного кошмара промелькивают в голове смазанными, но всё ещё пугающими кадрами. Гарри закрывает глаза и начинает вести мысленный отчёт, хватаясь за мокрые, смятые простыни вокруг себя мёртвенной хваткой, словно они могли помочь ему выбраться из этой поглощающей пучины кромешного ада. Пытаясь сделать глубокий вздох и успокоиться, он прикладывает все усилия на то, чтобы сосредоточиться на ощущении чего-то постороннего в своих руках, чего-то, что связывает его с реальностью. Но тело всё никак не прекращает дрожать, а отдающее своей запредельной пульсацией в горле сердце, казалось, и вовсе не замечало его отчаянных попыток прийти в себя. — Я жив, я справлюсь, всё в порядке, — пытался найти он успокоение в повторении привычных на языке фраз. — Я жив. Я справлюсь. Дыхание, спокойствие, контроль, ощущения, — словно матру повторял он набор давно заученных слов, ощущая, как с каждой такой минутой его связь с миром, кажется, обрывается всё сильней. Дыши. Успокойся. Я цел. Дыши. Я в порядке. Вдох. Держись. Выдох. Я чувствую. Вдох. Выдох. Казалось, будто все его органы чувств разом перестали функционировать, пока он старательно пытался взять контроль над своим разумом и телом, буквально заставляя себя ровно дышать, а потому осторожные объятия за плечи теплыми руками было замечено далеко не сразу. — Гарри, Гарри! — будто бы сквозь толщу льда стал пробиваться в сознание знакомый обеспокоенный голос, давая ему надежду на выход из тяжкого забытья. — Ну наконец-то, — последовало облегчённое. — Гарри, милый, ты слышишь меня? — раздалось уже отчётливее над ухом. Поттер с опасением приоткрыл глаза, щурясь без привычных на глазах очков и с трудом фокусируясь на очертаниях вещей вокруг себя. Все звуки всё ещё ощущались каким-то фоновым шумом, а чувство осязания приходило к нему с промедлением. — Я с тобой, дорогой, — донеслось до него приглушённого, пока он оторопело водил глазами по сбитым простыням под собой, устанавливая конечную связь с реальностью. — Я рядом. Гарри медленно разжал свои пальцы, словно бы задеревеневшие в своей мощной хватке постельного белья, и вскинул голову вверх, окунаясь в беснующийся океан голубых глаз напротив, и встречая утешающую улыбку: — С возвращением, милый. Карлос появился в жизни Гарри три года назад. Это было начало лета, когда люди только пытались прийти в себя и начали с болью в сердце всходить на стадию смирения и принятия всего произошедшего. И если сейчас спросить Поттера о том, что он помнит о тех первых месяцах после войны, он сможет вымолвить от силы предложений пять, не более. Все те воспоминания словно были оплетены многовековой паутиной и затянуты непроглядным туманом, не давая и возможности ему хоть что-то в них разглядеть. И он бы так же не нашёл ответа и на то, хотел ли бы он вообще хоть что-то там увидеть. Сменяющими друг друга кадрами проносятся суды над Пожирателями Смерти и первые Благотворительные вечера, куда и уходили первое время его галеоны из хранилища. На восстановление Хогвартса ушло немало времени. Так же, как и не каждый нашёл его у себя, дабы прийти и помочь тем, кто выразил искреннее на это желание или же был приглашён письмом о помощи. Гарри не знал, оказался бы он в итоге в списке тех, кто нашли это занятие совершенно не стоящим своего времени и внимания, если бы не поступившая ему просьба об этом от Гермионы и её последующее заверение в том, что она пойдёт туда вместе с ним. Рон, как оказалось, всё ещё обижался на него за то, что Гарри отказался от их общей мечты поступить в аврорскую академию. Но, как бы то ни было, он всё же согласился прийти и сделать всё, что было в его силах. Но на своём отказе от возвращения в, уже к кому времени отремонтированный Хогвартс, на восьмой курс, создание которого стояло в тот момент среди руководства под вопросом, он всё же настоял. Он был уверен, что находится в стенах этой школы он больше не сможет. По крайней мере, какое-то время. В тот самый день он как раз вернулся с заседания по делу семьи Малфоев, где смог твёрдо обозначить свою позицию и приоритеты, оказав на Министра должное влияние, чтобы Нарциссе и Драко Малфой было присуждено минимальное наказание, в виде лишения на время их орудия, то бишь, волшебной палочки. Больше половины имущества было также конфисковано, вместе с запретом на временный перелёт из страны и ограничением магии. «Явно лучше, чем могло быть», — подумал он, услышав произнесённый обжалованный приговор и наблюдая, как Нарцисса Малфой после этого в слезах бросается к своему мужу, в глаза которого она больше никогда не посмотрит. Мысль о том, что ему стоит вернуть Драко его палочку — даже не смотря на то, что тот и не мог пока её использовать, она всё же была его — словно превратилась в пар и выветрилась из его головы вместе со всеми остальными, стоило только последнему подойти к нему самому. Они не проронили ни слова. Быть может, Малфой и хотел ему тогда сказать хоть что-то, может, слова благодарности или даже простое «спасибо», может, чего больше — Гарри этого не знал. Он ушёл практически сразу, стоило ему только увидеть пролески каких-либо эмоций в усталых, покрасневших толи от слёз, толи от недосыпа серых глазах напротив, даже забыв о собственном изначальном намерении отдать чужую палочку. Спустя все эти годы он всё ещё не мог дать себе какое-либо объяснение того, что заставило его тогда пойти на этот необдуманный поступок. Что натолкнуло встать на защиту Малфоев, и, переступив через себя, воспользоваться, наконец, прилагающимися к знаменитому имени исключительными привилегиями. На следующий после этого же день он так же необдуманно исчез из Магического мира. Окунув перо в чернильницу и связав пергамент, он встал из-за стола, закинул себе в карманы потёртых джинс свои немногочисленные, сложенные в сумки и уменьшенные в размерах вещи, и не оглядываясь покинул Гриммаулд плэйс двенадцать. В почтовом отделении Поттер отправил неизвестной совой своё письмо Джинни, а так же Рону с Гермионой, со скомканными извинениями и поверхностными объяснениями внезапно принятого им решения, лишь написав в конце, что он свяжется с ними сам, как только будет к этому готов. Свою же сову заводить он не желал. Следующей его остановкой стал Гринготтс, где была взята одна треть всех его немалых сбережений и впоследствии обменена на магловскую валюту. И уже многим позже, когда солнце зашло за горизонт, а в окна стал просачиваться летний ночной ветер, Гарри сидел в своей собственной, небольшой, но достаточно просторной для него одного пустой квартире. Все сумки с его вещами, а также некоторыми пожитками, унесёнными с собой из Гриммо, лежали нетронутыми у двери, а настенные часы на кухне пробили ровно полночь. Все последующие дни шли в круге без начала и конца, где существовало только серое унылое утро, тревожный, наполненный непрекращающимися волнениями день, и бессонная, беспокойная ночь, поджидающая его своими разъедающими клетки оставшейся души вечными кошмарами. Гарри не помнил, когда он в последний раз нормально ел, спал, когда выходил на улицу и общался с кем-то, помимо самого себя в собственных мыслях. Гарри стал настоящим затворником, и ему было на это действительно плевать. Пока мысли о будущем вновь не напомнили о себе тогда, когда он был к этому совершенно не готов. Он как раз сидел на резной, мраморной скамейке в богато украшенном парке недалеко от своего района, смотря на плещущихся в сияющем своей призрачной чистотой озере уток, совершив выход в люди, кажется, в третий раз за прошедшие две недели его нахождения здесь, когда позади него неожиданно раздалось: — Извините! Поттер едва сдержал возникший порыв вздрогнуть, как обычно, будучи погружённым глубоко в себя, и недоумённо обернулся, не уверенный, что обращаются именно к нему. Но он не ошибся. Парень, на вид довольно приятной внешности, остановился прямо возле его одиноко стоящей лавочки, и, взъерошив ещё больше растрепавшиеся, видимо, от небольшой пробежки светлые волосы, послал ему сияющую улыбку. — Извините, — зачем-то ещё раз повторил он, не меняя воодушевлённого выражения лица. — Меня Карлос зовут, — решил представиться привлекательный незнакомец, протягивая свою бледную ладонь навстречу Гарри. Он же, в свою очередь, тяжко вздохнул, понимая, что, чтобы этому парню от него внезапно не понадобилось, наедине с собой остаться на свежем воздухе, а не в приевшихся четырёх стенах квартиры, у него, видимо, не выйдет. Поднялся, тут же обхватывая чужую ладонь и некрепко ту сжимая. Улыбка Карлоса, казалось, только расширилась, и он, не выпуская руки Поттера из захвата, пояснил, наконец, цель своего обращения: — Простите, что потревожил Вас, но мне срочно требуется помощь, — Гарри почему-то напрягся, не зная, почему этот подозрительно весёлый Карлос обратился именно к нему, и чего от этого странного молодого человека вообще ожидать. Когда людям нужна помощь, они не выглядят такими счастливыми, разве нет? Да и к чему продолжать рукопожатие, когда в этом явно больше нет необходимости — неизвестно. Но не станет же он грабить его посреди улицы? Не то, чтобы Гарри удивился такому повороту событий, конечно. Но подозрений своих он никак внешне не показал, обратившись в слух. — Мы собирались встретиться в этом парке с моим другом, но вот, досада! — скорчил он вдруг искривлённое напускной горечью лицо, и принялся страдальчески объяснять. — Я пришёл раньше и только хотел набрать его номер, чтобы поинтересоваться, где он, как мой мобильный сел прямо в моих руках! — кажется, Гарри стал догадываться, что за фраза будет произнесена из уст этого парня следующей. Ну, конечно, какая ещё помощь ему могла понадобиться от отпугивающего своим болезненным видом даже птиц человека? Не то, чтобы в парке в общем находилось приличное количество человек, помимо них. — Не сочтите это за грубость, но я был бы Вам очень признателен, если бы Вы позволили мне воспользоваться своим мобильным и тем самым спасли меня от участи монотонного ожидания в полнейшей неизвестности о месте нахождения моего приятеля. После произошедшего Поттер ещё долго размышлял над тем, что именно послужило для него тогда толчком к принятию решения всё же довериться таинственному незнакомцу с лучистыми, голубыми глазами, если не то самое не дающее покоя чувство в груди, напоминающее странное волнение. Оно будто вернуло его во времена Хогвартса, когда столь же идентичное этому чувство тревожило его, кажется, на четвёртом курсе, вскоре исчезнув, но вернувшись вновь, уже с удвоенной силой… на шестом. Однако тогда он совсем не задумывался о причинах его появления и даже не думал уловить связь и вычислить периодичность времени его появления. Да и не до этого ему тогда было, на самом-то деле. Но, даже не смотря на то, что каждый такой раз он мгновенно подавлял его, лишь уловив зарождающиеся внутри трепетное волнение и нервно прошивающую тело дрожь, сосредоточившись на настоящем, это не помогало ему от того, что каждую такую ночь он ворочался в своей кровати под закрытым пологом, пытаясь соединить в одну все выскальзывающие из его рук на протяжении долгого дня тонкие нити осознания. Он подозревал, что где-то в глубине души давно уже знает об истинных мотивах этих самых проскальзывающих эмоций, но, будь причиной того был страх чего-то неизведанного, опасения какого-то несоответствия, сомнения в самом себе или же отторжение действительности — он избегал их появления так долго и упорно, как только мог. Понимание приходит многим позже. Тот самый случай с так не вовремя разрядившимся чужим телефоном стал для него отправной точкой. Протянув свой мобильный Гарри нехотя отворачивается от парня в, на удивление, лёгком на вид для такой погоды свитере, и деланно любопытно начинает рассматривать окрестности парка, всем своим видом показывая, что он ничуть не подслушивает, дабы, если вдруг, не смущать Карлоса. Но никакого разговора так и не состоялось. Парень, якобы в ожидании ответа, подержал телефон у уха буквально пару секунд, тут же сбрасывая, как потом выяснялось, несуществующий вызов, и возвращая устройство для связи обратно со словами: — Видимо, не слышит. Карлос ещё раз извинился за беспокойство, и, послав на прощание Гарри ещё одну ослепляющую улыбку и пожелав ему удачи, поспешно ушёл в своём направлении. Через пару часов, когда Поттер уже был дома и лежал в своей постели, безэмоционально пялясь в потолок и, в снова охватившем его необъяснимом волнении настойчиво пытаясь отогнать лезущие в голову странные мысли о симпатичных блондинах по имени Карлос, в его комнате внезапно раздался писк. На его телефоне числились три непрочитанных, пришедших друг за другом сообщения от неизвестного номера: Я уже не в первый раз вижу тебя одного в том парке. Дай мне знать, если в следующий раз тебе захочется побыть в приятной компании :-) Если ты против — можешь просто проигнорировать, и я тебя больше не потревожу. Во время прочтения сообщений Гарри озадаченно хмурится, не понимая, или же не желая понимать, что этому человеку от него нужно, пока неожиданно не приходит ещё одно, на этот раз сопровождённое улыбающимися смайликами на конце: Но я бы на твоём месте этого не делал. Тело Поттера напряглось, когда фраза была мгновенно расценена им как потенциальная угроза, но на этом атака на его мобильное устройство не закончилась: Многое потеряешь, красавчик. Сообразить, кто именно являлся их отправителем — труда не составило. Куда более сложным ему представлялась задача найти решение возникшей перед ним нежеланной задачи. В ту ночь он снова мучился от бессонницы, вот только причина её крылась уже совершенно в ином. Во-первых, что могло быть скрыто за такими, казалось бы, примитивными словами и сокрытой под ними просьбой о встрече? Неужели этот неоднозначный парень, всё еще не вызывающий никакого доверия, но от того не менее привлекательный, как бы Гарри не хотелось этого признавать, хотел увидеть его ещё раз? Но зачем? Он был волшебником, таким же, как и Поттер, запутавшимся в себе и сбежавшим в магловский мир в поиске какого-то душевного равновесия и привычности жизни? Он просто узнал его и решил таким образом навязаться ему в друзья? Какой в этом смысл здесь, в мире, где он такой же обычный прохожий, как и большинство остальных? Лишь незримая часть огромной серой массы, до которой никому нет никакого дела. Имелись ли у него какие-то скрытые мотивы, и что было спрятано на самом деле за такой красивой обложкой? Зачем ему вообще понадобилось что-то узнавать о Гарри? Дай мне знать, если в следующий раз тебе захочется побыть в приятной компании. «Я хочу встретиться с тобой ещё раз и, возможно, узнать тебя чуть больше». Дыхание почему-то учащается, а в сознании те самые ниточки вновь выпутываются из своего бесформенного клубка и начинают соединяться нужными концами. Многое потеряешь, красавчик. «Мне нравится то, как ты выглядишь, и я бы хотел видеть это чаще, прикрываясь возвышенным эго». Гарри буквально слышит, как гудят в его собственной голове крутящиеся шестерёнки, объединяя одно с другим, словно паззл. К чему, собственно, было это оставленное на конце «красавчик»? Гарри часто слышал различные, но схожие по смыслу подобные слова в свою сторону от девушек, шепчущихся в дальних, скрытых от посторонних глаз секциях школьной библиотеки, или же на последних партах скучных занятий, когда на кабинет опускалась сравнительная тишина, а они склоняясь друг к другу и думали, что их никто не слышит. Но то были девушки. А сейчас он вдруг получает идентичное этим обращение к себе от парня. Да ещё и незнакомого парня. Все предположения сплетаются в одну большую связывающую их друг с другом нить, прошивая тело мелкими разрядами тока и заставляя встрепенуться на кровати. Сердце внезапно заколотилось от неизвестно откуда пришедшей в голову догадки. Было ли это похоже на.. завуалированное приглашение на… свидание? Этот загадочный, жизнерадостный на вид Карлос заявил ему о возможности провести следующий вечер в своей компании из-за… заинтересованности в нём, Гарри? То самое чувство вновь заявляет о себе прошивающей внутренности дрожью, словно предчувствие чего-то глобального и неизбежного, того, что должно было уже давно произойти, но никак не решалось. И больше всего он был напуган совсем не осознанием того, что усиленно пробивало путь в его голову, устав сидеть в тени, а тем, что он понимает — удивления с ним нет. Будто бы принятие этого меняющего его жизнь на «от» и «до» факта было совершено уже ранее, гораздо ранее этого момента, но сам он об этом даже и не знал. Лишь получал посылаемые ему импульсы подсознания, что наводили его на все эти несвойственные ему когда-либо мысли и побуждали выходить то самое волнующее и будоражащее наружу. И сразу же за этим шквалом смешанных между собой эмоций на него высыпается ворох однообразных несвязанных вопросов: Как давно? Кто именно? В какой момент? Кто-то знает? Подозревает? Так ли это было очевидно? Как поступить? Как оповестить? Чего ожидать? И сразу же за ними приходят те, что возвращают его в настоящее: Почему он подошёл именно ко мне? Почему написал мне? Чего он ожидает? Чего хочет на самом деле? Как он вообще понял, что Гарри…. даст ответ. Чем навеяна была уверенность его действий и присутствовала ли с ним убеждённость? В тот момент Карлос определённо выглядел как человек, который знает, что делает. Как тот самый учёный, проверяющий результат своих многочасовых работ и чертежей, уверенный, что на этот раз — просчётов нет. Так неужели, что-то могло и впрямь выдать его, возможно ли это? Или же причиной тому были простые безрассудство и смелость? Поттер молчал три дня. На четвёртый, после обеда и закончившегося за окном проливного дождя, на мобильном Карлоса было подсвечено пришедшее тому сообщение: Я буду ждать тебя на том же месте. Вспоминая об этом в реальном времени, Гарри понимает, что действовал тогда бездумно и только с одной целью: почувствовать снова. Его вдруг появившееся, пугающее, неистовое желание подпитывали мысли о том, что он сделает что-то запретное, неправильное. Что-то, что сделает его ещё более недостойным той жизни, о которой он когда-то мечтал. Всё это будто подпитывало ту разрастающуюся черноту внутри, то, что находилось в самой сердцевине той самой всеобъемлющей пустоты в груди. Ему нужны были эмоции. Ему нужно было нечто новое, неизведанное, непрочувствованное. Он должен был вернуть себе бурлящую от адреналина кровь в своём теле и ощущения того, что он всё ещё жив. И Гарри был более чем готов это получить. В конце концов, он всегда любил идти против устоявшихся правил, верно? И на этот раз некому будет помешать сделать ему то, в чём он заинтересован. То, чего он хочет сам. Вот только проблемой стало то, что он даже и не помыслил о том, что всё может настолько далеко зайти. Не подумал, к чему могут привести его собственные навязчивые желания. Не подумал, что Карлос будет ощущаться для него той самой «спасительной соломинкой» в этом бушующем океане, из которого он уже почти потерял надежду выбраться живым. Они периодически продолжали встречаться в том же парке на том самом месте в течение месяца. В середине июля Карлос предложил ему зайти к себе на чай, аргументируя такой внезапный порыв тем, что было бы неплохо переждать удушливую жару в помещении. Уже в начале августа сам парень стал частым посетителем квартиры Гарри на окраине Лондона. Мысли о том, что всё идёт слишком быстро, так ускорено в своём неуловимом темпе, что Поттер и вовсе не поспевает за всем происходящем, если и появлялись, то сразу же были отогнаны на задний план. Он слишком устал от ненужных рассуждений в голове, что тревожили и без того воспалённое сознание. Хотелось просто спокойно плыть по течению и наблюдать за тем, к чему его приведёт путь, к которому он нашёл дорогу. Карлос помог ему наладить отношения с друзьями и наконец объявить, где он находится. Гарри как сейчас помнит тот день, когда они приехали в его квартиру, с облегчёнными, счастливыми и ошарашенными выражениями на лицах одновременно. И как его глаза избегали пронизывающих своей тройной мощностью взглядов, пока он влажной ладонью держал за руку своего парня. На то, чтобы собраться с силами и сесть написать им письмо, Поттер потратил всё утро, день, и в этот список попал бы ещё и вечер, если бы Карлос не надавил на него тем, что выбьет из него имена друзей и сам же отправит им сообщение, если он сейчас же не возьмёт себя в руки. Тогда он насторожился, уловив незнакомые нотки в голосе своего возлюбленного, но всё же решил это упустить, ссылаясь на то, что за него, видимо, действительно волнуются. Карлосу он сказал о том, что его друзья знают о нём. Знают о его предпочтениях. Но промолчал о своём исчезновении, прикрывая это тем, что те просто сменили своё место жительства в нескольких сотнях миль отсюда, от чего регулярно встречаться для них стало довольно проблематично. Поэтому тот и не понимал, с чего его парню так переживать из-за какого-то там «сообщения». Но, как бы то ни было, допускать того, чтобы Карлос привёл свои слова в действия, было никак нельзя. Как минимум потому, что тогда численность всех объяснений Гарри возросла бы втроё. А как максимум — Карлос всё ещё был маглом, и его мобильный вряд ли мог бы помочь им связаться с друзьями Гарри по другую сторону Лондона. Поэтому, тут же отогнав от себя все намёки на нервозность и страх, он скрылся в своём кабинете, повёрнув защёлку на ручке двери, и уселся за стол, вынимая из сумки пергамент и перья с удерживаемой мыслью в голове: «Я должен это сделать». На само написание ушло времени едва ли не до самой ночи. Он извинился за то, что пропал так внезапно и практически бесследно. Описал вкратце, что за это время успело у него произойти, упуская пока что самое главное. Уверил их, что всё в порядке, он совершенно здоров, и даже вступил в отношения. И замер. Вздохнул. Следующая часть письма обещала быть тяжёлой. Он ничего не написал прямым текстом. Были лишь кое-где проскальзывающие намёки, такие прозрачные, что без какого-либо анализа и не догадаешься вовсе. Но он знал — Гермиона поймёт. Знал, и поэтому писал так, как считал нужным. Ответ, как и ожидалось, себя долго ждать не заставил. Гарри не переживал в тот момент, когда они вошли в его квартиру. Не переживал тогда, когда его самые близкие люди знакомились с ещё одним появившимся человеком в его жизни. Не переживал, когда Гермиона за ужином мягко попросила его отойти вместе с ними, пока Карлос отлучился ответить на срочный звонок. И только когда он сел на диван, а Рон, Джинни и Гермиона разместились поблизости, вперив в него свои взгляды, он понял, как сильно дрожат его руки, и что всё их небольшое путешествие до гостиной он почти что не дышал. Он почувствовал лёгкое поглаживание по голове, а затем и пришедшее ощутимое облегчение, когда в гостиной глухо раздались слова: — Я всегда подозревала, Гарри, всегда. И я за тебя рада. Но почему-то на лице девушки не было ни капли радости. Только в болезненном отчаянии сжатые губы и едва не слезящиеся карие глаза. Надёжное, дружеское похлопывание по плечу и неловко выдавленные слова заставили его обратить внимание на своего лучшего друга. — Не могу сказать, что я не удивлён, приятель, но я так же счастлив, как и Гермиона, от того, что у тебя всё налаживается. Рон улыбнулся, но как-то натянуто, будто это простое действие стоило ему непосильных трудов. Гарри не обратил внимания. В тот момент он снова подумал о том, как он безумно ценит и дорожит этими людьми, едва сдержав себя от внезапного порыва заключить их в крепкие объятия, побоявшись, что это сможет добить его окончательно. Он итак уже чувствовал, что находится на грани. В последние дни его приступы участились вместе с кошмарами, а необъяснимая тревога сопровождала собой каждый его день. Однако, если Рон и Гермиона, по его мнению, хоть и с сомнениями, с проскальзывающими в начале подозрениями, но всё же смогли принять Карлоса и смириться с его присутствием в жизни Гарри, Джинни, в свою очередь, была настроена совсем не так, как он предполагал. Когда в гостиной они остались наедине, а с кухни послышались приглушённые, оживлённые голоса, она как-то скованно, совсем зажато подсела к нему, умостив свою ладонь на его колено. — Ты уверен в нём, Гарри? — вопрос застал его врасплох. С чего бы ей это спрашивать? Она не доверяет его выбору? Сомневается в том, что он сможет принять правильное для себя решение? Или просто всё ещё не может смириться с тем, что его партнёром оказался мужчина? Она против этого? Ей неприятно находится с ним? Возмутиться она ему не дала, прервав поток встревоженных мыслей в его голове всё так же тихо, как-то жалобно сказанными словами: — Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — Джинни сжала пальцы своей всё ещё лежащей ладони на его облачённом в потрёпанную джинсу колене, смотря так, как умеет только она. Раскрывая перед собой всего его потаённые тайны и секреты. Заглядывая туда, где, казалось, уже ничего не осталось. — Но я всё же прошу тебя, будь осторожен, родной. Он не знал, о чём она говорила. Не хотел знать. Он хотел только избавиться от этого страшного давления в груди, от комка вечного недосыпа и нескончаемого страха. От того, что поселилось там и день за днём травило его душу. Гарри верил в то, что теперь он сможет вернуться к тем самым, давно забытым мыслям о будущем, и более ему было не нужно. На протяжении года Карлос помогал ему во всём. Начиная от внезапных удушающих приступов днём, оставляющих его даже не способным найти в себе энергию встать с кровати, заканчивая его резкими пробуждениями ночью, сопровождёнными криками, мокрыми простынями, а порой и проступающими на глазах горькими слезами. Карлос начал задаваться вопросами о его нездоровом состоянии и даже пару раз предлагал ему посетить вместе нужных врачей и обследоваться, получив лечение. Но Гарри каждый такой раз отказывался, цедя сквозь зубы, что ему уже намного лучше, зная, что если ему и придётся когда-то идти в центр помощи, то это будет явно не в магловском мире. А его покидать он был пока не готов. Его возлюбленный на это лишь неопределённо жал плечами и продолжал заниматься своими делами, не проявляя к нему больше ни единых признаков интереса. Гарри был уверен в том, что он нужен. В те редкие моменты, когда его друзья приезжали к ним в гости, Гермиона почему-то всегда уводила его в пустую комнату, и там, сидя напротив него, невесомо водила руками по его ладоням в успокаивающем жесте, каждый раз старательно сдерживая слёзы и дрожащими губами прося его посетить их колдопсихолога, которого навещают они все вот уже на протяжении месяца. Она говорила ему что-то о помощи и о пренебрежительном отношении. О каких-то серьезных последствиях и способах воздействия. Гарри не особо слушал её, и старался не вспоминать о том, как в один из таких дней она всё-таки заплакала. Карлос же на это говорил, что он у него особенный, и сможет поправиться без всех этих «психологов», залезающим людям в головы и пудрящим мозги. Гарри был уверен в том, что о нём заботятся. Однажды, они собирались на встречу с родителями Карлоса, дабы тот смог представить и им своего молодого человека. Он как раз заканчивал завязывать свой новый, изумрудный — под цвет ваших прекрасных глаз, мистер! — как сказал ему продавец в магазине одежды неподалёку от дома — галстук, как со стороны лестницы на первый этаж послышались приближающиеся шаги, прерываемые редкими, едкими выкриками Карлоса, вот уже на протяжении получаса разговаривающего по телефону. — Я же сказал, я не собираюсь принимать эти поставки, они нам не по карманам! Что ещё тебе здесь может быть не понятно?! Он влетел в их спальню, застёгивая на ходу дорогие наручные часы и направляясь к тумбе, видимо, забыв впопыхах какую-то вещь, но, едва в его поле зрения попал стоящий напротив большого зеркала, уже полностью готовый к их выходу Гарри, резко остановился так, словно в эту же секунду в него попали ступефаем. Рука с зажатым в ней устройством, из которого всё ещё слышался чей-то обеспокоенный голос, медленно опустилась вниз. В комнате повисла тишина. Поттер, почувствовав себя крайне неловко под таким пристальным взглядом, заёрзал на месте, не зная, куда день собственные руки и игнорируя зрительный контакт. Карлос смотрел на него так, словно он был одет в костюм чего-то омерзительного, противного, и отвратительно пахнущего. Примерно так он себя сейчас и чувствовал. Омерзительно. Его парень кривит губы и морщит лицо, оглядывая Гарри с ног до головы, и, подойдя чуть ближе, хватается за так и не завязанный галстук на его шее, как бы ненавязчиво поинтересовавшись: — Милый, ты собираешься идти к моим родителям в этом? Ловкие пальцы Карлоса доводят внешний вид галстука до финальной точки, и тот, затянув его немного туже, кладёт свои ладони на грудь Поттера, разглаживая и так выглаженную до состояния совершенства рубашку. — В чём проблема? Гарри действительно не понимает, что не так. Не тот цвет костюма? Не тот фасон? Что? — Послушай, ты всегда выглядишь прекрасно, ладно? Но.. — Но? — Но ты должен снять это немедленно. — не терпящим возражений тоном отрезал Карлос. — Не пойми меня не правильно, но в нём ты выглядишь так, будто тебя пропустили через вакууматор, дорогой. Карлос несдержанно рассмеялся, ощутимо хлопнув его пару раз по плечу, и, переживая приступы смеха, выдавил, направляясь в сторону двери: — Я жду тебя внизу, снимай скорее это безобразие и спускайся ко мне. Дверь за ним закрылась. Как и закрылись глаза Гарри, когда он приложил все свои усилия на то, чтобы пережить неожиданно ужалившую где-то в районе сердца вспышку острой боли. Если Карлосу не нравится, как он выглядит, он может это исправить, верно? В этом ничего сложного нет. Тот часто говорит о том, что ему следовало бы состричь свои безумные волосы, ибо они только мешают и выглядят совершенно безобразно, и что? Разве это трудно? Гарри они тоже не нравятся, на самом деле. Он никогда не мог управиться с ними даже с помощью волшебных, предназначенных для этого зелий. Поэтому, если он просто избавиться от них, ничего страшного не случится. Так же, как и если он уничтожит этот новый, с таким трудом купленный на днях костюм, который Гарри так тщательно и кропотливо выбирал как раз к этому событию, надеясь произвести впечатление на своего возлюбленного. И это нормально. Гарри был уверен в том, что его любят. А он, в свою очередь, любит в ответ. В один из визитов к ним, совершаемых его друзьями, между Роном и Карлосом произошёл конфликт. Он не знал всех подробностей и причин возникновения, но когда они с Гермионой прибежали на громкий шум, доносящийся из гостиной, эти двое стояли друг напротив друга как два разъярённых зверя, не поделивших между собой территорию. Джинни же стояла за спиной Рона, и на лице её при этом было ничуть не меньше злобы. Ему так и не удалось толком выяснить, что именно тогда произошло, но Рон после того случая посещать их квартиру напрочь отказался, заявив, что если Гарри и хочет его увидеть — это будет только в том случае, если он будет находиться там один. Джинни же, в свою очередь, прислала письмо, где говорилось о том, что ни шага её больше в квартире не будет, но если он захочет поговорить или ему понадобиться какая-либо помощь, двери её дома для него всегда открыты. В один из дней он порывался навестить их сам, узнать-таки, что случилось в тот день и во всём разобраться, но Карлос схватил его за руку, и, сдавливая ту, буквально прошипел в самое лицо: — Твои друзья унижали меня, а ты собрался у них под дверью стоять? Ты что, не понимаешь, чего они пытаются добиться? Гарри ничего не понимал. Гарри просто хотел построить свою семью, и обрести, наконец, ту чёртову уверенность в том, казавшемся когда-то таким далёким, будущем. И в какой-то момент ему даже показалось, что эта самая вера и уверенность в будущем зарождаются в нём по новой, пуская свои корни глубоко внутрь и распуская лепестки надежды. До определённого момента, нагрянувшего в их совместную жизнь в начале второго года их отношений. Когда это случилось в первый раз, Гарри толком и не понял, что произошло. Единственное, что сохранилось в памяти размытым воспоминанием, был пьяный, неразборчивый гул, приближающийся звук неровных шагов и пронзительный, режущий уши резкий звон разбитого стекла, а после — приставленное к шее острие отколотого горлышка, болезненно врезающегося в кожу. Тогда у него вновь случился приступ. Кажется, он задыхался, сидя, или, может, лёжа на холодном, покрытом мелкими осколками от разбитых бутылок вокруг, полу промозглой кухни. Он помнит, как эта самая рука откинула испачканное пятнами бордовой крови стекло, и переместилась на его шею уже в естественной хватке, безжалостно перекрывая дыхание. Он помнит, как ледяной воздух, просачивающийся через открытое сверху окно, прошёлся по его отчего-то оголившейся коже внизу. Помнит момент, когда, железной хваткой вцепившись в удерживающую его за горло руку, сделал вздох и в страхе замер, не почувствовав прошедший в лёгкие такой отчаянно требующийся в тот момент кислород. Помнит, как его, парализованное страхом тело, прошило такой невыносимой болью, что захотелось закричать. Помнит, как из глаз брызнули неконтролируемым потоком слёзы, а сердце, кажется, пробило очередную трещину в ребре. А потом наступила темнота. Они не говорили о произошедшем. На следующий день Гарри вымыл залитый кровью пол кухни, стараясь при этом не морщиться от прошивающей где-то в районе копчика ослепляющей боли. И теперь каждое утро вставал и смазывал заживляющей мазью страшные порезы на шее, страдая от мыслей, что он сделал не так. Во второй раз, услышав черёд повторяющихся уже знакомых звуков, Гарри инстинктивно напрягся и занервничал, что впоследствии явно не принесло его возлюбленному того удовольствия, которого он желал от него получить. Приступа на этот раз не было. Были лишь те же слёзы, удушье, и ещё более болезненные ощущения. Когда это случилось в третий раз, он был уже ужасно напуган, но при этом старался совершать как можно меньше движений и держать свой рот на замке, как учили в детстве, и будучи наученный горьким опытом от предыдущего раза. — Просто заткнись, и не издавай ни звука. Сидеть всё ещё чувствовалось для него непосильной задачей, а рукава кофт цеплялись за не затянувшиеся безобразные рубцы. В четвёртый раз, несмотря на все усилия, которые он прикладывал, чтобы сделать происходящий процесс как можно менее травмирующим для себя, было почему-то больнее, но всё ещё терпимо. И Гарри терпел. Столько, сколько это представлялось возможным. Пятый раз случился спустя какой-то промежуток времени, в течение которого Гарри старательно выкидывал всё случившееся из головы и наивно верно в то, что так и должно быть. Столько людей пострадало из-за него. Столько погибло. Стольким людям пришлось прочувствовать всю эту непереносимую боль потери. Пришло время ему ответить за их страдания. Возможно, это и есть его наказание. И если это так, Гарри выдержит его достойно. Ведь Гарри верил, что ему помогают. Поэтому, когда щеку опалило огнём от очередной увесистой пощёчины, а замок его только на днях постиранных, старых изношенных джинс вновь был вырван чуть ли не с корнем, он только постарался привести своё сердцебиение в норму, чтобы не словить усложняющий в разы ситуацию приступ, и максимально расслабить мышцы — не было никаких сил и желания смотреть на пятна крови на чистых простынях — бездушно при этом пялясь в потолок. Последующие разы стали для него своего рода привычностью, а шрамы на теле росли столь же быстро, как и противоречивые мысли в голове. Стоит ли рассказывать кому-то о том, что происходит? Как долго ему ещё предназначено искупать свою вину? И должно ли это в самом деле быть так больно? Так ли больно было тем, кто пострадал из-за него? Нет. Конечно, нет. Им было намного хуже. Всем им. Гарри просто должен выдержать эту стадию. Дойти до её конца и не пасть без сил. И может тогда, когда кто-то свыше посчитает, что он достаточно отдал за всё то, что совершено было по его вине, он, наконец, почувствует, что счастлив. А о том, чтобы кто-то что-то об этом узнал, не могло быть и речи. Гермиона не так давно вернулась с дополнительного, всё же постановленного руководительским составом курса Хогвартса, и теперь всё её время и внимание были уделены на получение выбранной профессии в Министерстве. Рон же, нашёл своё призвание в помощи своему брату, помогая тому поддерживать его магазин и, кажется, даже помогая в изобретении новых товаров. Или же выступая в качестве их тестера, Гарри не знал. В любом случае, он также имел свои дела и не сидел на одном месте. У Джинни, похоже, кто-то появился, и теперь она, наконец, сможет почувствовать ту заботу и внимание, которых она всегда заслуживала. У них всех были свои заботы, и Гарри не хотел тревожить их по пустякам. Он справиться со всем этим сам. А Карлос ему в этом поможет.

***

На город резко опустились похолодания. На календаре было двадцать четвёртое сентября, когда Гарри, регулярно поправляя съезжающий шарф с заледенелого покрасневшего носа, прятал лицо от холодного встречного ветра и направлялся в ближайшую аптеку за новыми мазями. За ещё один прошедший год резкие перемены в поведении Карлоса участились. Иногда ему казалось, будто тот и вовсе может перейти всякие границы дозволенного, и просто напросто сойти с ума в своём безумии. Поттер подозревал, что причиной тому был он сам, поскольку, хоть в основном он и стерпевал боль молча, стискивая зубы и получая то, что достаётся ему по заслугам, порой он всё же не сдерживал в себе беснующиеся вспышки гнева. Прошлой ночью, когда он проснулся с истошным криком от очередного кошмара, ему было намного хуже, чем это бывает обычно. Хуже, чем он привык себя ощущать. Потому что этот кошмар отличался от всех остальных. Потому что в нём впервые фигурировали не разрушенные стены Хогвартса, его коридоры, кабинеты и залы, полные обломков камней. Не лица отдавших свои жизни близких ему людей и не чужие пронзительные визги. Не яростное пламя адского огня Выручай комнаты. Он впервые видел свою кровь, свои раны, и перекошенное нездоровой злобой лицо, нависающее сверху. Впервые услышал свой отчаянный крик и слова, что вырывались против его воли. Поэтому, в тот самый момент, когда он, удерживая связь с реальностью с помощью всё тех же простыней и неистово хватая ртом воздух, ощутил знакомое прикосновение к своим дрожащим плечам от человека, чьё лицо только что было главным ужасом его кошмаров, он молниеносно и, словно бы не соображая вовсе, завёл руку в сторону, тут же рывком впечатывая острый локоть в чужой глаз. Он долго терзал себя за это. Карлос лишь хотел ему помочь, а он взял, и поступил с ним таким образом? Такая, значит, его благодарность? Если бы не он, как бы Гарри вообще справлялся со своим беспомощным состоянием? Как бы выбирался сам из тревожных, наполненных опасениями снов и когтистых лап, забирающих с собой в пучину съедающей паники и страха? После скомканного, вскользь брошенного извинения стало чуть легче. Дышать стало немного свободнее. Гарри хватается за деревянную ручку двери и дёргает ту на себя, сразу же заходя внутрь тёплого помещения и не давая промозглому воздуху пробраться внутрь. Опущенная до этого голова взлетает вверх, оставляя подбородок спрятанным под тёплыми слоями мягкой шерсти, а тело, словно замороженное вмиг, застывает на месте, не успев сделать и шагу дальше. Когда этим утром Гарри обрабатывал особенно глубокую, ноющую рану от кухонного ножа, он думал, что его уже вряд ли сможет что-то удивить. Однако, стоило только ему внутри небольшого, пропахшего лекарственными средствами помещения увидеть до боли знакомые, резкие черты лица и спадающие на лоб, прикрывающие холодные глаза платиновые волосы, он тут же подумал, что, наверное, был не прав. Что, если он и ожидал чего-то от сегодняшнего дня, то это была явно не встреча с Драко Малфоем в дальней аптеке на окраине магловского Лондона.