post blue

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более - изувеченным?

Ханна снова предается старым воспоминаниям. Дает забраться им под кожу и смешаться с кровью, позволяет течь по венам, и резко останавливает в грудной клетке, потому что там, с левой стороны, гостеприимный приют. Ханна упорно не замечает влажные дорожки на щеках, которые странно зачастили. Кажется, теперь они превратились в отличительную черту самой девушки, стали незаменимым предметом гардероба. Ханна давно подружилась с огнем, потому что отголосков прошлого слишком много. Она замечает их везде: на своем столе, в полке на кухне и даже на собственных руках. Раньше было жаль, сейчас не осталось даже сожаления, лишь тупое желание избавится от боли. Не сложно догадаться, что все это бесполезно? Старый плед давно не греет, скорее всего из-за многочисленных дырок от сигарет. Ханне все равно, она крепче кутается в холодное клетчатое счастье, что насквозь пропахло ментолом, и думает о том, чего никогда не будет. Очередная доза амфетамина не производит должного эффекта, снова. Ханна не чувствует себя счастливой, лишь более подавленной и ничтожной. Завтра она опять примет белую таблетку, потому что ее надежда всегда будет жить. В некоторых местах все еще можно уловить тот самый запах, еще с тех времен. Ханна избегает таких мест, не осмеливаясь распылить цветочный аромат, который поставит точку в ее отношениях с терпким одеколоном, с отголоском коньяка и крепких сигарет. Ханна вновь уходит на дно, глотая соленую, чуть розовую воду. Пора, уже давно пора выбросить набор лезвий для его бритвы. Но она продолжает оставлять неглубокие царапины на своем теле, потому что ей нравится покалывание и нежный оттенок жидкости. Когда воздуха катастрофически не хватает, Ханна думает, что вот он - долгожданный конец. Но инстинкт самосохранения возвращает на поверхность, которая встречает ее холодком и тяжелым дыханием. Ханна берет в руки ножницы и отрезает прядь, следом еще и еще, не заботясь о том, чтобы было ровно. Он любил ее длинные волосы, она любила его. Потом ее шевелюра обратится тем же, как и все остальное, что ему нравилось - пеплом. Ханна не хочет иметь ничего общего с его любовью. Ханна танцует медленный танец с затянувшейся депрессией на самом краю пропасти. Еще чуть-чуть, и ее будет не откачать. Она не боится - принимает данное как должное, чувствуя при этом странную легкость и умиротворенность. Ханна сидит на балконе, держа в руках очередную сигарету. Их было настолько много, что она давно потеряла счет. Ханна помнит, как они вместе курили тут каждое утро. Удар о шершавую стену, кровоточащие костяшки и громкий хлопок - девушка снова в квартире. В момент, когда очередная затяжка поразила легкие, она подумала, что ее желания до глупости противоречивы. Ханна запивает свою горечь кофе, и не понимает, что будет если ее запасы неожиданно иссякнут. Она упивается крепким заварным, чтобы выжить. Ее потребность в этом напитке приравнивается к дыханию - всегда необходимо. Ханна не знает, где ее телефон. Она отключила его около месяца назад и перестала реагировать на настойчивые стуки в дверь. Раньше барабанная трель разносилась по дому с тошнотворной периодичностью, сейчас же к ней ходят чересчур редко. Но Ханне наплевать - она давится своей печалью в одиночку. Все цветы завяли, а на коллекционной мебели лежит сантиметровая пыль. Ханна лишь усмехается своей небрежности, протирая дыры в кресле-качалке. Кажется, она обитает в нем все свое время, свободное от походов на злополучный балкон или к кофеварке. С абсолютным безучастием во взгляде, Ханна напевает их песню. А потом дремлет, чувствуя подступающую тошноту. Ханна ждет оттепели в феврале. Тогда она сможет почувствовать себя живой - это аксиома. А пока поздний ноябрь и ей комфортнее забаррикадироваться в обществе четырех стен. За дверью бессмысленный мир, который существует и без ее участия. Разве этого недостаточно для того, чтобы запереться на оба замка? Ханной овладевает чувство полета. Она расплавляет руки, и превращается в прекрасную птицу под аккомпанемент собственного крика и вздохов случайных прохожих. Ханна пытается смеяться, но в таких ситуациях нужно плакать. И она плачет, пока асфальт не становится для нее темной бездной. Занавес опущен, декорации убраны, зрители утирают скупые слезы и расходятся. Ханны больше нет.