Воск

Засвети же свечу на краю темноты. Я увидеть хочу то, что чувствуешь ты в этом доме ночном, где скрывает окно, словно скатерть с пятном темноты, полотно. И. Бродский В их спальне всегда слишком темно. Лучи солнца не заглядывают в окно, они не могут проникнуть сквозь плотную парчу темно-зеленого цвета. Он нуждается в темноте, сколько себя помнит — с первого сознательного воспоминания, когда набрел на старый чулан в библиотеке отца. Окон в нем не было, но темнота манила, звала к себе и не отпускала. Он простоял на пороге почти час, не решаясь шагнуть внутрь. …Когда солнце касается горизонта, он начинает готовиться к ритуалу и в первую очередь закрывает шторы. Именно закрывает, а не задергивает — это очень важный элемент предстоящего действа. Ему нравится ощущать, как между пальцами скользит ткань, прислушиваться к звону серебряных колец, скользящих по гардине. Дзинь-дзинь… Ноябрьские ночи очень темные. В шторах потребности нет, но он всё равно закрывает их каждый раз, словно желает разграничить тьму их спальни и тьму, сочащуюся в комнату через приоткрытое окно. Здесь особенный мир. Тик-так… Часы с маятником отстукивают равномерный ритм, его сердце бьется с ними в унисон, редко позволяя себе вольности. Её сердце всегда стучит быстрее. Может быть, потому, что кровь Блэков горячее и мешает ей жить по правилам, установленным семьей Малфоев. В любом случае, он почти слышит этот стук, передразнивающий маятник — она уже в комнате. Замерла в проеме двери и наблюдает за каждым его жестом. Она досконально знает последовательность действий, изучила за многие годы как самую стабильную часть их совместной жизни. Если она закроет дверь, то в комнате невозможно будет дышать — темнота опустится на плечи и начнет душить. Нарцисса знает об этом и ждет, терпеливо и неподвижно, как статуя. Свет просачивается из коридора — там горят ночники — и сворачивается у ног, словно прирученный зверь. Абсолютная темнота убивает. Поэтому Люциус, появившись у библиотечного чулана на следующий день, берет с собой свечу. Свечи… Очередная деталь и следующий этап ритуала. Он взмахивает палочкой, и из шкафа вылетает шкатулка — достаточно большая, но изящная, украшенная камнями и искусной резьбой. Шкатулка опускается на стол, а Люциус любовно поглаживает крышку, обводя узор пальцем. К этой безделице он равнодушен, но вот её содержимое заставляет его сердце на мгновение сбиться с привычного ритма. Они все лежат здесь… Коллекционером он себя не считает, нет. Объясняя свои запросы поставщику, он чаще упоминает слово «ценитель». Этого, как правило, бывает достаточно. Никто не смеет совать нос в дела Малфоев. Никто не интересуется, зачем Люциус заказывает восковые свечи — одинаковые, бледно-желтые и всегда одной и той же длины. В каждой партии ровно семь штук — ничего загадочного, просто так ему больше нравится. Поставщика — старого болезненно худого сквиба — всегда интересуют только деньги, он вопросов не задает. А платит Люциус исправно и вовремя, предпочитая рассчитаться сразу же после доставки. Чтобы потом, получив драгоценный товар, обернуть каждую из семи свечей куском грубого льна и убрать в шкатулку, с нетерпением ожидая, когда можно будет их зажечь. Он неторопливо открывает крышку шкатулки и любовно пробегает пальцами по свечам, которые недавно привезли по специальному заказу из Китая: семь катаных из пчелиного и столько же из карнаубского воска. Какие выбрать на этот вечер, Люциус пока не решил. Он вынимает по одной из каждого комплекта и разглядывает в полумраке, надеясь, что интуиция не подведет — он выберет то, что нужно, то, что подойдет. — Пчелиный воск плавится быстрее, — шепчет Нарцисса, так и не пошевелившись. Ветерок слегка покачивает дверь, и она поднимает руку, чтобы придержать её. — Да, — Люциус кивает и укладывает свечу из карнаубского воска на место. Затем достает комплект бледно-желтых свечей, разворачивает каждую, освобождая от тканевого покрова, и раскладывает их на столе. Сегодня они сгорят полностью, а если погаснут раньше времени, то отправятся в особенное место в саду под раскидистый платан. Там, на залитом воском столике, они будут доживать свою жизнь. Как-нибудь он сожжет их вместе со столом. Может быть, когда победит Темный Лорд или в день, когда он проиграет. В любом случае, тогда закончится эта война. Нарцисса никогда его не торопит, хотя наверняка устала ждать. Люциус снимает с трюмо канделябр и сжимает металлическое основание с узором. Редкая вещь, сделанная гоблинами, а значит, может служить вечно. Взмах палочки — и три свечи взлетают над столом, опускаясь в чашки старого канделябра. Это его самая любимая часть ритуала. Люциус ждет, угадывая по ритму маятника удачный момент, и когда осознает, что темнота забирается слишком далеко и поглощает его полностью, шепчет тихо: — Пиро… Свечи вспыхивают, в нос ударяет едва ощутимый запах пыли, — домовикам запрещено трогать канделябр — а дверь в комнату закрывается с тихим хлопком. Свет, свернувшийся у порога, исчезает, и комната преображается. Люциус улыбается, и его движения ускоряются: канделябр летит к кровати, занимая место у изголовья, оставшиеся свечи взмывают в воздух, зависая над кроватью фитилями вверх. — Пиро! — свечи загораются одна за другой, вспыхивают очень ярко — в этот раз он экспериментирует. Можно позволить себе развлечься, после месяцев, проведенных в Азкабане. — Люциус, осторожнее, — шепчет Нарцисса, когда свечи взмывают слишком высоко. Он кивает, потому что с него достаточно развлечений в одиночестве. Теперь начинается игра для двоих.

* * *

Она знает, что делать, ничуть не хуже него, ведь позади столько лет вместе. И все эти игры со светом и тьмой уже давно превратились в традицию, только Нарцисса до сих пор не понимает, закончится это когда-нибудь или нет. Для неё уже слишком многое вошло в привычку: не спрашивать, где муж провел ночь, не интересоваться, как звали дрянь, оставившую на его рубашке след алой помады, не требовать внимания, не пытаться что-либо изменить. И всегда подниматься в его комнату, если он этого хочет. А позже безропотно ждать, когда настанет её очередь. Она раздевается неторопливо, расстегивает мантию и распускает волосы. Чтобы научиться этой неспешности, потребовалось несколько месяцев. И годы, чтобы понять, что всё происходящее — фетиш, игра, которая позволяет Люциусу забыть о реальности. Он прячется от войны в четырех стенах, во мраке, где есть только они двое. — Если тебе больно, значит, ты жива… — Я знаю, — Нарцисса вздыхает, снимает белье и укладывается на кровать, послушно протягивая к нему руки. — Инкарцеро, — веревки опутывают её запястья. Нарцисса улыбается привычному ощущению. Еще немного, и игра начнется. Потребовалось несколько лет, чтобы привыкнуть. Только ей всё еще не удается сдерживать крики. Она ерзает, устраиваясь удобнее. Мерцание огня в кромешной темноте слепит, и Люциус вынимает из тумбочки черную ленту. Повязка опускается на глаза, и он затягивает узел на затылке, стараясь не зацепить волосы. Люциус уверен: когда она ничего не видит, обостряются остальные чувства. Нарцисса не хочет спорить. Повязка делает происходящее еще более таинственным. Мышцы непроизвольно сокращаются от страха, что вот-вот придет боль. Он всегда выбирает воск, а не парафин, потому что тот быстрее плавится, а свечи должны сгореть до конца. Нарцисса чувствует тепло — свечи опускаются чуть ниже, потрескивая, когда случайные пылинки попадают в пламя. Первые капли раскаленного воска катятся вниз по бледно-желтой поверхности и на мгновение замирают у основания свечи. Нарцисса уже не видит этого, но представляет слишком явно, потому что знает каждый этап действа наизусть. Знает, чем отличается пчелиный воск от пальмового, спермацет от парафина, она способна различить китайский желтый и японский воск по ощущениям. Последний остывает быстрее и обжигает куда меньше… Пчелиный ей нравится больше всех, потому что плавится не слишком быстро, но и не медленно, капли не такие горячие и застывают на коже идеально ровным слоем. Она выгибается и кричит, когда несколько капель попадают на живот и грудь. Свечи всё горят и тают, превращаясь в медовую патоку. Нарциссе кажется, что если попробовать такую каплю на вкус, то она будет сладкой. «Нужно спросить у Люциуса», — думает она, когда воск дает ей время передохнуть. Новая вспышка боли и новый стон. Она прислушивается к скрипу кресла — это Люциус опустился на привычное место, чуть в стороне. Здесь он всегда лишь зритель… Она не знает, как происходящее видится ему, что он делает в тишине комнаты, пока четыре свечи плавятся, заливая её тело раскаленными потоками воска. Иногда ей кажется, что равномерный стук беспристрастного маятника прерывают его вздохи или стоны. Ей видится, как он расстегивает брюки и сжимает член, поглаживает неторопливо и плавно. Наверняка он рад, что она ничего не видит, а может быть, наоборот, сожалеет, что каждый раз завязывает ей глаза. Нарцисса дергает запястьями, в надежде вырваться из пут и хоть одним глазком посмотреть на мужа. Пламя разгорается, и воск заливает её грудь, стекая по бокам, обжигая кожу. Можно кричать, но этого недостаточно. Крики лишь первое время помогают заглушить боль, позже они начинают вытягивать силы. Перед глазами проносятся тысячи маленьких огоньков — они водят хороводы и, сливаясь, превращаются в огромный костер. Она падает прямо в него и видит, как кожа воспламеняется… Когда Нарцисса приходит в себя, повязки на глазах больше нет, а в изголовье кровати догорают семь свечей из пчелиного воска. Кровать слегка прогибается, и Люциус садится рядом. Он по-прежнему спокоен, мантия выглядит как с иголочки, будто он собрался на деловую встречу. В такие моменты Нарциссе становится не по себе. Кажется, что он не человек вовсе — ему плевать на её боль, на собственное желание, на страхи и чувства. Он просто любит воск… — Когда-нибудь… Может, когда сожгу те свечи в саду или чуть раньше, — он мягко перебирает пряди её волос, чуть слипшихся от воска, и наклоняется ближе, чтобы заглянуть в глаза, — я сделаю из тебя самую прекрасную восковую фигуру на свете. Когда-нибудь, Нарцисса… И от его голоса почему-то становится спокойно.