в пустынных песках запутаться так легко, и время просыпется струйкой сквозь чьи-то пальцы. и в этой пустыне вы с ним — всегда скитальцы, но в холоде ночи тебе с ним всегда тепло. так солнце не жарит, но греет его ладонь. и все, что казалось важным, теряет буквы, и смысл теряет, и враз обратится тусклым... была бы возможность — то ты бы сказал «не тронь». но ты не сказал, и взвился песок пустыни, следы замело, и барханы уперлись в небо. он будет с тобой, он пойдет за тобою следом. остынет песок, но ладонь его — не остынет.
То, что Тигнари рассказывает о происхождении зон увяданий, приводит Сайно в ужас. Он привык, что ученые Академии готовы на все, чтобы воплотить свои амбициозные планы и теории в жизнь, за столько лет службы навидался всякого, но это — это переходит все границы. Передача свойств людей механическим машинам кажется аморальной, и пусть Тигнари отзывается о Каркате — так, кажется, зовут этого механического… краба? — с теплотой и странной нежностью, Сайно все равно нервно ведет плечом. Если был один — есть и другие. Те, кто, несмотря на все запреты, продолжают подпольно исследовать эти вопросы, пытаясь добиться успехов на таком притягательном поприще. Если был один — есть и другие, а значит, Сайно когда-нибудь нападет на их след. Тигнари никак на это не реагирует. Они оба знают, что работа есть работа, и она может не нравиться, но Сайно должен делать то, что умеет, а Тигнари — закрывать на это глаза так же, как Сайно закрывает глаза на его лекции. И все идет привычно и знакомо, пока Тигнари не спрашивает: — Ты будешь заниматься этим делом один? Сайно хмурится, не понимая. Тигнари с готовностью поясняет: — Вы с аль-Хайтамом, кажется, нашли общий язык. Подумал, вдруг и это дело раскроете вместе. Сайно прикусывает губу, чтобы не рассмеяться. Тигнари иногда задает удивительно правильные вопросы, даже если об этом они никогда не говорили — о том, что теперь между аль-Хайтамом и Сайно. После событий в Пустыне они увиделись только теперь, и Сайно даже немного зол на Тигнари — почему он раньше не рассказал о том, что они с Итэром нашли в лесных пещерах? — Не думаю, что у него есть время на расследования, — Сайно пожимает плечами. — В конце концов, это ведь работа матр, а не секретаря. — Так и ты больше не матра. Это крыть нечем. Сайно теперь не подчиняется Академии напрямую, но продолжает работать на нее тайно — по просьбе все того же аль-Хайтама. Вряд ли Тигнари догадывается, насколько сильно он угадал, сказав про общий язык. — А он все еще секретарь. Тигнари ухмыляется, но тему не развивает. — Говори, если что-то понадобится. Может, тебе будет полезен Карката? — Не стоит его показывать всем подряд. — Ты не все подряд. Сайно улыбается. — Я не об этом. В Пардис Дхяй недостаточно оборудования, а вызывать вопросы его перевозкой не хочется. Тигнари кивает, и больше в этот вечер они об этом не говорят, Сайно допоздна учит Коллеи играть в карты, а Тигнари с улыбкой наблюдает за ними, сортируя пакетики с семенами. *** Аль-Хайтама Сайно находит сам — тот перебирает какие-то документы в приемной и удивленно вскидывает бровь, видя его на пороге. — Не ожидал тебя здесь увидеть. — Есть разговор, — вместо приветствия говорит Сайно. С аль-Хайтамом не нужно расшаркиваться в бесполезной вежливости, можно перейти сразу к делу — и это потрясающе. Сайно всегда так бесили бесконечные обсуждения одного и того же, длящиеся по несколько часов и заканчивающиеся ничем. — Но лучше не здесь. Аль-Хайтам понятливо кивает и убирает документы, потом ведет Сайно за собой, петляя по коридорам и кивая встречающимся ученым. — Не здесь — я имел в виду «не в Академии». — Если хочешь позвать меня на свидание, не обязательно придумывать причину. Сайно не краснеет только потому, что реплика аль-Хайтама выбивает его из колеи сильнее привычного. — Если бы я хотел позвать тебя на свидание, то так бы и сказал, — спорит он. — И я собирался это сделать после того, как мы обсудили бы дело. Аль-Хайтам усмехается едва слышно и сворачивает к неприметной двери. За ней оказывается небольшой кабинет. Вещей тут немного, пара шкафов с книгами да стол у окна, но пыли нет, а значит, здесь часто кто-то бывает. Хорошо, это не вызовет подозрений. — Где мы? — интересуется Сайно. — Это же не твой кабинет. — Я переехал, — отвечает аль-Хайтам так просто, будто это самое простое и логичное объяснение. Будто Сайно и сам бы мог догадаться, а не задавать такие глупые вопросы. Сайно вздыхает. Аль-Хайтам иногда вызывает в нем желание растормошить его, растрясти, вывести на эмоции, но эту идею он быстро выбрасывает из головы. Аль-Хайтаму привычнее без них, и честно, Сайно перепугается до смерти, если когда-нибудь аль-Хайтам научится реагировать эмоционально. Потому что тогда до конца света останется несколько мгновений — небо непременно осколками осыплется им под ноги, если аль-Хайтам позволит себе засмеяться. — О чем ты хотел поговорить? — Сайно выныривает из своих мыслей и поворачивается к аль-Хайтаму. Тот уже отошел к окну, стоит там, пристально вглядываясь в улицу за стеклом. Сайно хочется подойти к нему ближе, может, даже прижаться лбом к лопаткам, сейчас не скрытым дурацкой накидкой, обнять за пояс, скрестив руки на животе. Он не уверен, что аль-Хайтам не оттолкнет, и уверенности не добавляет даже то, что между ними уже было раньше. Они не обсуждали происходящее — в том смысле, что было ли между ними что-то за пределами дома аль-Хайтама и дома Сайно. Здесь, в кабинете, Сайно не позволяет себе ничего, целомудренно замирая у стола. — Есть информация о том, что некоторые ученые занимаются запрещенными исследованиями. — Насколько запрещенными? — Очеловеченные механизмы. Аль-Хайтам сжимает губы в тонкую линию. — Я уже кое-что выяснил, но готов передать дело матрам, если ты посчитаешь это правильным. — Мы оба знаем, что я просто секретарь. — Мы оба знаем, что просто секретарь ты только в своих снах, — в тон отвечает Сайно. Аль-Хайтам на издевку не реагирует. — Ты ведь и сам хочешь этим заняться. — Хочу, — Сайно даже не спорит. — Иначе бы я за это не взялся. Но условности Академии на то и условности, чтобы их соблюдать. Сайно ничего не останавливает от того, чтобы плюнуть на все эти правила и закончить начатое самому. Но Академия, даже лишившись могущества мудрецов, все еще слишком опасный противник, и переходить ей дорогу нет никакого желания. — Продолжай расследование, — помолчав, произносит аль-Хайтам. — Если найдешь что-нибудь интересное, докладывай мне. Не то чтобы были другие варианты, но вслух Сайно об этом не говорит. — На допросах будешь присутствовать? — Это и есть приглашение на свидание? Сайно закатывает глаза. Флиртует аль-Хайтам просто отвратительно. — Не знаю, что шокирует подозреваемого больше, мы с тобой или возможные методы допроса. Аль-Хайтам едва заметно ухмыляется, повернувшись к Сайно, а потом в пару широких шагов оказывается рядом и целует, приподняв подбородок пальцами. Сайно отвечает — не может не ответить, — и если бы он не был профессионалом, прямо сейчас все мысли о предстоящем расследовании из головы бы вымело начисто. Их и так почти выметает, потому что думать получается только о том, как восхитительно хорошо язык аль-Хайтама скользит по губам, как его зубы слегка цепляют то нижнюю, то верхнюю, как его пальцы мягко гладят подбородок и опускаются на шею. Иногда Сайно думает, что рот аль-Хайтама был создан только для поцелуев — потому что слушать его, сдерживая желание съездить по лицу, временами совсем невыносимо. Они целуются еще несколько долгих, потрясающе сладких мгновений, но потом Сайно отстраняется, собирая себя по частям. — Так что с допросами? — спрашивает он, чтобы отвлечься и привести мысли в порядок. — На допросы приду, — отвечает аль-Хайтам. — И на свидание, если ты все-таки позовешь, тоже. Сайно вздыхает и целует его снова. Слушать его — невыносимо. Хорошо, что аль-Хайтам тоже не настроен на разговоры. *** По уже не горячим следам рассказов Тигнари найти тех, кто еще связан с запрещенными исследованиями, оказывается не так уж сложно. Ну, одного из них. Потому что два дня относительно щадящих расспросов ни к чему не приводят, и Сайно злится — даже не на Рахмана, неожиданно несговорчивого подозреваемого, а на себя. Приказа сдерживаться не было, и не то чтобы ему так сильно хочется снова замарать руки в крови, но иногда — он слишком хорошо это знает — другого выбора нет. Поэтому на третий день он зовет аль-Хайтама в допросную, расположенную в подвальных помещениях Академии, и, дожидаясь его, предупреждает Рахмана о том, что больше никто церемониться с ним не будет. Рахман только ухмыляется — зло и провокационно. — Что, так не терпится мне врезать? — шипит он. — Не за это ли тебя из матр выгнали, а, генерал? Разговаривает он совсем не так, как полагается ученому, но Сайно может его понять. И не хочет его понимать. Правила есть правила, и некоторые из них придуманы не просто так. Устав Академии — как техника безопасности: он написан кровью, подкреплен примерами неудачно завершившихся экспериментов, выстлан сотнями положенных на алтарь науки жизней. Устав Академии — вещь, с которой принято считаться, и если кому-то он поперек горла — Сайно проще это горло сломать, чем заново вбивать то, что не вбила жизнь. — Тебя никак не касается то, почему я ушел из матр. — Тогда почему ты занимаешься этим до сих пор? Не смог вернуться, однажды опозорившись? Или у Академии не хватило смелости взять тебя обратно на нормальных условиях, поэтому взяли только как цепного пса? Сайно дослушивает фразу до конца, а после — с силой впечатывает ладонь в щеку Рахмана. Шлепок, неожиданно громкий и звонкий, разносится по всей допросной. Рахман дергается, шипит и ругается себе под нос, но сделать ничего не может — он привязан к стулу, а руки намеренно неудобно заведены за спину и перехвачены жесткой веревкой. Ему не вырваться, если только он не хочет вывернуть себе плечи. — И все равно ты умудрился попасться тому, кто даже не работает на Академию. Тебе не кажется это унизительным? — спокойно спрашивает Сайно. Ладонь привычно — слишком привычно — жжет от пощечины, и Сайно сжимает ее в кулак, разминая подушечками пальцев. Рахман сплевывает себе под ноги. Сайно морщится — какое позерство. У него на лице — лишь красный след от удара, но ни крови, ни выбитых зубов — ничего, что могло бы принести настоящую боль. И все равно Рахман реагирует так, будто Сайно пытает его третий день. Те, кого пытают сутками, так себя не ведут. Сайно об этом тоже знает слишком хорошо. — Мне кажется унизительным само твое существование. Ого. Это должно его задеть? Наверное, Рахман слишком хорошо думает о себе — или слишком плохо думает о Сайно, раз считает, что такие слова могут его обидеть. Сайно не обижается. Сайно за свою службу наслушался и не такого, и Рахману придется сильно постараться, чтобы хоть что-то шевельнуть в его душе. Пока что шевелит он только злость. — Чего ты добиваешься? Мне нужны ответы на те вопросы, что я задавал вчера и позавчера. Думаешь разозлить меня настолько, что я про это забуду? Рахман ответить не успевает — с тихим скрипом открывается дверь допросной и внутрь входит аль-Хайтам. Кивает Сайно, показательно медленно тащит свободный стул от стола в угол комнаты. Ножки скребут по полу, и этот звук раздражает даже Сайно, пусть он и не подает вида. Рахман же морщится откровеннее, неловко прижимает ухо к плечу, пытаясь заглушить скрежет. Сайно перехватывает его за другое ухо и тянет обратно. Это не больно — это унизительно. Когда тебя так, словно нашкодившего ребенка, таскают за уши, боль отходит на второй план. — А он здесь зачем? — спрашивает Рахман, когда аль-Хайтам наконец занимает место в углу, скрестив руки на груди. — Ну, раз мое существование тебя унижает, можешь смотреть на него и думать о высоком. — Давно начали? — интересуется аль-Хайтам, не давая Рахману времени ответить. Сайно качает головой. — Скажи, если понадобится помощь. Сайно усмехается. — Что, руки чешутся? — снова вскидывается Рахман. На этот раз Сайно бьет его по губам. — Давай договоримся: ты открываешь рот, только если хочешь ответить на мой вопрос. Если ты говоришь что-то другое, сам знаешь, что за этим последует. Понял? — Ничего ты от меня не услышишь! Сайно бьет снова, по-прежнему держа за ухо. Рахман шипит, облизывает распухшие от ударов губы. — Значит, не понял. Наверное, мне стоило выразиться яснее. Это не договор, а приказ. Я спрашиваю — ты отвечаешь. По теме. Так понятнее? Рахман мотает головой — насколько позволяет хватка Сайно на ухе. Когда тот двигается резче, Сайно отпускает, и Рахман испуганно вздрагивает, будто теряет опору под ногами — видимо, голова закружилась, потому что стул стоит ровно, опираясь на все четыре ножки. — Что же такого вы там наисследовали, что ты так упорно не хочешь мне ничего говорить? — А почему я обязан что-то тебе расска… На этот раз Сайно конца фразы не дожидается — бьет наотмашь по правой щеке, затем по левой. Сгребает волосы на затылке Рахмана в кулак, задирая голову вверх. — Потому что тебя уже поймали и нет никакого смысла что-то скрывать, — говорит он, глядя Рахману в глаза. — Не скажешь ты — я найду другой способ все выяснить, и поверь, лучше бы признаться во всем самому. — Я ничего тебе не скажу! — упрямится Рахман. Сзади снова скрипит стул — наверное, аль-Хайтам подается вперед, Сайно не оборачивается, не смотрит на него, чтобы не отвлекаться. — Если ты так переживаешь за свою честь, то нужно было лучше заметать следы и не попадаться мне изначально. Он с силой толкает Рахмана в плечо, а после хватает за воротник, когда стул опасно кренится назад. Ткань впивается Рахману в шею — это видно по тому, как напрягаются жилы. Сайно заходит ему за спину, отпускает воротник, дернув вперед, — стул резко наклоняется уже в другую сторону, не удерживается на ножках, повинуясь инерции, и Сайно берется за ворот уже сзади. Теперь то, как он вжимается в шею, ощущается хуже — ткань давит на горло, перекрывая дыхание. Рахман кряхтит и дышит часто-часто, пытаясь вдохнуть поглубже, но воздуха мало — Сайно выкручивает запястье, набирает больше ткани в кулак, сильнее пережимая горло. Рахман хрипит и дергается, судорожно стуча связанными ногами по ножкам стула. Сайно отпускает его через секунду — недостаточно, чтобы задохнуться насмерть, но этого хватит, чтобы горло саднило, и каждая попытка сглотнуть слюну отдавалась болью. — В твоих интересах рассказать все до того, как Сайно примется за тебя всерьез, — говорит аль-Хайтам, и Сайно позволяет себе посмотреть в его сторону. Тот смотрит внимательно, склонив голову набок и закинув ногу на ногу. Сайно знает эту позу, видел множество раз, пока они были в Пустыне, и потому ему становится не по себе — если не знать, что здесь происходит, никогда не догадаешься, на что именно так пристально глядит аль-Хайтам. Сайно его эта способность всегда удивляла и восхищала — и сейчас он чувствует то же самое, но не так ярко, как обычно, потому что нельзя отвлекаться. — Я не боюсь! — хрипит Рахман. Сайно закатывает глаза, аль-Хайтам едва заметно щурится — или Сайно кажется в неверных отблесках единственной лампы под потолком. — От меня вы ничего не узнаете. Аль-Хайтам поднимается на ноги резко, стул со скрипом отъезжает назад. Сайно не вполне понимает — зачем? Хочет сам принять участие в допросе? Его так быстро вывел из себя этот придурок? Но аль-Хайтам ничего не делает, только подходит ближе и останавливается на расстоянии вытянутой руки. — Только не кричи потом, когда пожалеешь, что отказался сотрудничать, — прямо произносит аль-Хайтам и кивает, снова скрещивая руки на груди и делая шаг назад. Сайно дважды повторять не нужно. Кулак врезается под ребра так быстро, что Сайно даже не успевает заметить собственное движение. Рахман дергается, пытаясь закрыться, но веревка на запястьях держит крепко, не позволяя согнуться. Сайно не ждет, пока тот придет в себя — бьет еще раз, но уже с другой стороны, и Рахман задыхается, вскидывая голову и зло на него смотря. — Вы ничего не добьетесь, — выдавливает он. — Академия сгниет вместе со своим Уставом, если вы продолжите душить ученых этими никчемными правилами. Сайно поднимает руку — кулак впечатывается в скулу, оставляя наливающийся кровью синяк, а следующим ударом разбивая в кровь губы. Сайно даже не морщится, а Рахман дышит с присвистом, сплевывает кровь и облизывает губы. — Кого ты выгораживаешь? — спокойно спрашивает Сайно, отходя немного назад. — Судя по твоей реакции, каких-то успехов вам все же удалось добиться, потому что из-за пары заметок с гипотезами так не стараются. Рахман криво ухмыляется. — Имен ты от меня не дождешься. — О, значит, вас все-таки много, да? Рахман испуганно таращит глаза и пытается поджать губы, но тут же морщится от боли. Сайно вздыхает. Кто бы что ни говорил, пытать ему не нравится — потому что сложно отличить, когда человек говорит правду, боясь боли и последствий, а когда — лжет, пытаясь скорее пытку прекратить. Раньше, когда он только начинал работать, он наблюдал за допросами других матр, и те к буквальному выбиванию информации прибегали нечасто. Шантажировали, угрожали, выпытывали наводящими вопросами и размытыми формулировками, пока преступники не начинали рассказывать сами, думая, что им удалось всех перехитрить. На памяти Сайно такое случалось редко — то ли он внушал страх одним своим видом, что довольно забавно, учитывая его рост и то, как часто он оказывается ниже своих же подозреваемых, то ли каждый, кого он допрашивал, надеялся, что Сайно просто блефует и руку ни на кого не поднимет. Жаль, что их мнение менялось слишком быстро, но Сайно прекрасно помнит искреннее удивление в глазах каждого из тех, чья кровь побывала на его руках. Рахман ничем от них не отличается, но понять его мотив Сайно может. И по-прежнему не хочет понимать — потому что сложно поверить в то, что человек просто настолько глуп. Рахман будет храбриться до последнего, будет сыпать оскорблениями, пытаясь разозлить и закончить все как можно быстрее. Он не сдастся, пока Сайно не сделает ему по-настоящему больно — и это при том, что такие, как Рахман, боли боятся. Но чем же его запугали, если несколько часов в допросной с Сайно кажутся ему лучшим вариантом? — Ты тоже думаешь, что за ними стоит кто-то покрупнее простой группки ученых, да? — спрашивает Сайно, обращаясь к аль-Хайтаму. Тот кивает, словно только этого вопроса и ждал. — Рахман, — Сайно оборачивается к нему, — чем вам угрожали? — Ничем нам не угрожали, мы сами согласились… — Рахман замолкает так же резко, как вообще начал говорить. Сайно хмыкает. Значит, все-таки угрожали. — И в чем состоит ваше исследование? Зачем вам понадобились разумные роботы? Вряд ли вы захотели облегчить жизнь нашим фермерам. Рахман молчит. Молчит и отводит от Сайно взгляд, а через мгновение — снова вздрагивает и закашливается, когда Сайно в очередной раз бьет по ребрам. Сайно снова отходит от него, замирая в паре шагов. Рахман не похож на людей, которые до последнего будут кого-то выгораживать. Такие, скорее, сдадут и себя, и всех, кто с ними связан, лишь бы не попасть в более крупные неприятности. Только если эти неприятности не окажутся хуже и страшнее того, что может произойти здесь. Честно — Сайно даже немного сильнее обычного хочет выяснить, кого он покрывает и как ему угрожали. Если есть что-то, что может напугать сильнее пыток матр, Сайно просто обязан об этом узнать. Он отвлекается на свои мысли — роскошь, которую он редко себе позволяет, — и неожиданно остро чувствует на себе чужой взгляд. Нетрудно догадаться, чей именно — аль-Хайтам смотрит на него, то ли дожидаясь следующих действий, то ли надеясь, что Сайно сам догадается, чего он хочет. Сайно не догадывается. Ему и отвлекаться-то не следовало. — Говорить не будешь. — Сайно даже не спрашивает — утверждает. Рахман противно и хитро щурится и кивает. Сайно обычно не допускает личной неприязни во время допросов, но сейчас ему хочется стереть эту мерзкую, кривую ухмылку. В следующие несколько минут допросная наполняется звуками глухих ударов — Сайно не щадит лица и ребер Рахмана, бьет по точно и уверенно, со знанием дела. Рахман начинает вскрикивать только на десятый удар — Сайно считает, — и это даже вызывает восхищение. И отвращение — потому что бессмысленно. Все они рано или поздно начинают говорить. И нет никакого толка строить из себя неприступную крепость, если потом язык все равно развязывается — с той лишь разницей, что в самом начале слова звучали бы понятнее, а не искажались из-за разбитых, распухших губ и пересохшего горла. Сайно по-прежнему чувствует взгляд аль-Хайтама на себе. От него слегка зудит в затылке, и почему-то глупо хочется закончить со всем быстрее — показать свои умения, доказать свою эффективность, убедить, что доверие ему оказано не зря. Может, аль-Хайтам этого и не требует, но в Сайно играет какая-то непонятная, дурацкая гордость, и отмахнуться от нее получается, лишь приложив усилие. На двадцатый удар, когда подбородок Рахмана уже залит кровью, а скулы чуть ли не симметрично разукрашены наливающимися синяками, Сайно чувствует, что привычное напряжение от допроса наконец преобразуется в знакомое покалывание на кончиках пальцев. Электро. Электро рвется наружу, и пусть Сайно редко позволяет себе использовать глаз бога на допросах — создает иллюзию равнозначности сил, — сейчас ему хочется выпустить эту силу на волю, хочется вновь обратиться к богам и стать проводником карательных молний. Рахман вскидывается в тщетной попытке отползти — может, видит что-то в глазах Сайно, а может, чувствует, как сгущается воздух вокруг. Сайно смотрит на аль-Хайтама, и тот кивает с готовностью, будто понимает, что Сайно задумал, и подушечками пальцев касается своего глаза бога на плече. — Все еще не хочешь сотрудничать? — Сайно дает Рахману последний шанс, и тот — верх человеческой глупости — качает головой, отказываясь. Сайно закрывает глаза, взывает к глазу бога, явно ощущая его прикосновение к пояснице, и позволяет электро стихии наполнить все его существование собой. Слышится тихий шелест, и когда Сайно открывает глаза, он видит, как вокруг Рахмана едва заметной дымкой клубится дендро. — Думаю, так будет эффективнее, — поясняет аль-Хайтам, дематериализуя меч. На этот раз Сайно Рахмана не бьет — он просто дотрагивается до его лица и губ, пробирается пальцами под рукава, касаясь запястий. Электро вспыхивает фиолетовым там и тут, но молнии окрашиваются желтым, реагируя с дендро, а Рахмана выгибает и кривит от боли, подбрасывает, кажется, вместе со стулом от того, как молнии пробегают по телу. На этот раз кричать Рахман начинает гораздо быстрее, и Сайно рассеянно думает: хорошо, что на полу нет воды — бутоны, появляющиеся от дендро и гидро, бьют больнее. Людские крики Сайно давно не трогают — профессиональная деформация, как выражается Тигнари. Он по-прежнему остро реагирует на боль и страдания близких, но их немного — тех, кем Сайно по-настоящему дорожит, — а слезы и мольбы стали неотъемлемой частью его работы, потому что все люди одинаковые: в определенный момент они, сколько бы ни храбрились, сдаются и сдают, плачут и просят перестать, клятвенно заверяя, что больше никогда не преступят закон и будут чтить Устав Академии, даже когда перестанут на нее работать. Все люди одинаковые — и именно поэтому Сайно их клятвам не верит. Когда последняя молния растворяется в воздухе, аль-Хайтам снова окутывает Рахмана дымкой дендро, и Сайно повторяет то, что делал с ним, еще раз. Обходит его по кругу, касается неожиданно, в разных местах, чтобы Рахман не смог подготовиться, и тот кричит, поджимая губы, а на его руках — Сайно видит, оказавшись у него за спиной, от стимуляции и последующего обострения кожа, не выдерживая напряжения, лопается, и по пальцам стекает кровь, впитываясь в веревку и пачкая ладони Сайно. Спереди на одежде Рахмана темнеют пятна крови: кожа под тканью тоже трескается, и раны кровоточат. Рахман кричит, плачет — слезы крупными каплями стекают по щекам, оставляя мокрые дорожки, дрожит всем телом, поджимает распухшие, алые от натекшей крови губы и смотрит на Сайно умоляюще. — Я все скажу, — выдавливает он, захлебываясь рыданиями. Сайно выдыхает, электро рассеивается, оседая фиолетовыми искрами. Он поводит плечами, отпуская последнее напряжение, отходит к столу, замирая и внимательно глядя на Рахмана. Аль-Хайтам тоже становится рядом, едва заметно, кончиками пальцев касаясь спины Сайно над поясом. Сайно не вздрагивает — просто потому, что он выжат использованием силы глаза бога, но подается немного назад, прижимаясь к руке плотнее. То, что рассказывает Рахман, подтверждает догадки и опасения Сайно. Он действительно работал не один и не на себя. Их четверо — ученых разных возрастов, согласившихся работать на Пустынников. И база их тоже расположена в Пустыне — Сайно не смог найти их в прошлый раз, потому что даже не думал, что изнеженные академики рискнут сунуться в недружелюбную Пустыню, да еще и в Земли нижнего Сетеха — территорию похитителей сокровищ, Пустынников и драконов руин. Но, наверное, потому, что в этом замешаны Пустынники, они туда и сунулись. О том, зачем им понадобились очеловеченные роботы, Рахман не рассказывает — но не потому, что хочет что-то утаить, он уже ничего не пытается утаить. Он этого просто не знает — им не рассказывают, просто предоставляя место для исследований и материалы. Сайно не устает удивляться человеческой глупости — и это ведь не просто обычные люди, это ученые, которых думать обязывает долг перед Академией. Неужели они настолько рады тому, что могут заниматься любимым делом, что даже не задают вопросов? Неужели они не хотят узнать, откуда берутся материалы, что движет Пустынниками, защищающими их от внимательного взгляда матр? Неужели им настолько плевать на весь остальной мир и значение имеет лишь то, что они могут продолжать исследования, закрыв глаза на то, что происходит вокруг? Сайно об этом не спрашивает — не успевает, потому что Рахман отключается посреди фразы. Это неудивительно, рассказывал он, наверное, на адреналине и страхе, поэтому Сайно освобождает его руки, перерезав веревку острием копья, проверяет пульс, прижав пальцы к натертому запястью, и кивает аль-Хайтаму, направляясь к выходу. Рахманом займутся те, кто ждал снаружи, а они узнали то, что хотели — пусть не все, но этого хватит, чтобы понять, откуда продолжить поиски. Пара матр из числа тех, кому аль-Хайтам доверил тайну Сайно, скрываются в допросной, ничего не спрашивая — они видели и не такое, а на этот раз все прошло относительно спокойно, без лишнего кровопролития. Через секунду Сайно врезается лопатками в стену — аль-Хайтам прижимает его собой, поднимая голову за подбородок, и целует, не позволяя отстраниться. Сайно и не хочется отстраняться. Он наоборот подается ближе, стаскивает капюшон, упираясь в стену затылком, и только теперь чувствует, что напряжение не сошло полностью — иначе он бы не отвечал так жадно, не касался бы лица аль-Хайтама, пачкая его щеки еще не высохшей кровью, не дрожал бы от ответных прикосновений и не жался к нему, чувствуя крепкую хватку рук — на талии и на плече. Целоваться здесь — явно не самая хорошая идея, и Сайно об этом знает, и аль-Хайтам, он уверен, тоже об этом знает, но допросы никогда не проходят бесследно — ни для допрашиваемых, ни для допрашивающих, — а потому Сайно гонит все сомнения подальше и открывает рот, впуская язык аль-Хайтама. Если бы он не пользовался силой несколько минут назад, то точно воспользовался бы сейчас — потому что воздух вокруг, кажется, искрит от того, что между ними происходит. Аль-Хайтам держит его уверенно, но мягко, целует так, что, будь Сайно послабее, у него подкосились бы ноги, и голова кружится от ощущения его губ, его рук, его тепла. Больше всего на свете Сайно мечтает прямо сейчас оказаться дома — у себя или у аль-Хайтама, неважно, — потому что тело само просится в его объятия, и внутри все дрожит и замирает не то от предвкушения, не то от желания, а может — от всего сразу. Сайно знает, на что аль-Хайтам способен, и он бы с радостью испытал все это в эту же секунду, но за дверью слышатся голоса — матры приближаются к выходу из допросной, — и аль-Хайтам отстраняется, прижимая ладонь ко рту. Сайно натягивает капюшон поглубже и отворачивается, чтобы никто не увидел горящих румянцем щек и зацелованных губ. — Увидимся вечером? — спрашивает аль-Хайтам, и Сайно в который раз завидует тому, как тот умеет контролировать свои эмоции — его голос ни тоном, ни звучанием не выдает то, что они только что целовались, тогда как голос Сайно — он уверен — будет звучать хрипло и ниже, чем обычно. — Буду ждать у Цитадели Регзара. Аль-Хайтам кивает и уходит быстрее, чем Сайно успевает еще что-нибудь сказать. Пожалуй, это даже к лучшему — не стоит лишний раз показывать то, как он на него реагирует. *** Они снова встречаются, когда солнце над Сумеру заходит за горизонт, окрашивая все в теплые, красно-золотые тона. Сайно ждет аль-Хайтама недолго — он едва успел добраться от Тигнари вовремя. Аль-Хайтам при виде него не улыбается, но его взгляд смягчается — или Сайно так кажется в лучах заходящего солнца, — и это приятно. Понимать, что аль-Хайтам рад его видеть, пусть они и расстались не так давно, — приятно. Но что-то в том, как тот смотрит, не дает Сайно покоя, поэтому он спрашивает: — Кавех вернулся? Судя по дрогнувшему плечу — угадал. — Да. Поэтому, если ты не против, лучше пойти к тебе. Сайно не то чтобы не против — Сайно очень даже за, и ему по-прежнему нет разницы, где они проведут вечер — у него, у аль-Хайтама, да хоть в лесу, лишь бы наконец удалось побыть вдвоем без посторонних. Совместные допросы, конечно, сближают почти так же хорошо, как операция по спасению страны, но Сайно сейчас хочет другой близости, полной прикосновений, поцелуев и желания никогда это мгновение не заканчивать. — Тогда пойдем быстрее. Аль-Хайтам ухмыляется, поджимая уголок рта, но послушно следует за Сайно, пока тот ведет его знакомой дорогой. Они могли бы встретиться сразу у его дома, но почему-то то, что они идут вместе, кажется правильным. Может потому, что так Сайно точно уверен, что их желания совпадают, а может, есть другая причина, о которой он не знает, и это сейчас тоже не имеет никакого значения. Ничего не имеет значения, когда аль-Хайтам едва заметно, на долю секунды, касается его ладони кончиками пальцев, будто бы пропуская прохожего, а на деле же — просто желая коснуться. До дома Сайно они добираются, обсуждая какую-то чепуху, Сайно даже не особо прислушивается, потому что в этом нет необходимости, достаточно вовремя кивнуть или спросить, что было дальше. Аль-Хайтам всегда рассказывает интересно, и слушать его приятно, и Сайно бы с радостью послушал от него что угодно — хоть про будни секретаря Академии, хоть про проблемы каталогизации научных трудов в библиотеке, — но прямо сейчас ему нет до этого дела. И поэтому, когда дверь за ними закрывается, Сайно сам целует его, притягивая за воротник и подаваясь навстречу. Аль-Хайтам отвечает — Сайно убил бы его, если бы не ответил, но тот никогда не шутит, если они оказываются в постели или на пути к ней, не дразнит и не играется, доставляя все удовольствие, на которое только способен. И сейчас он кладет руки Сайно на пояс, прижимает подушечки больших пальцев к голой коже, и только от этого Сайно ведет так, словно не виделись они минимум месяц. Капюшон падает Сайно под ноги, ключи, которыми он вслепую закрывает дверь, падают туда же, и все сужается до ощущения теплых ладоней аль-Хайтама на коже и его влажных губ. С Сайно такого еще никогда не было, но сейчас он не уверен, что до спальни они все-таки доберутся — отпускать аль-Хайтама не хочется совершенно. Хорошо, что их желания совпадают. Аль-Хайтам крепче сжимает ладони, ведет ими снизу вверх, по лопаткам, гладит плечи и грудь сквозь накидку и забирается пальцами под нее. Сайно неудобно, шея затекает, от разницы в росте отчего-то хочется выть в голос, но аль-Хайтам понимает его слишком хорошо — подхватывает под ягодицы, и Сайно с готовностью обвивает его ногами. Это ужасно — глупо, слишком клишированно, слишком не так, как Сайно привык, но внутри все равно теплеет от той нежности, что чувствуется в касаниях и поцелуях, и от того, что рядом с аль-Хайтамом можно быть любым — мягким и податливым, требовательным и жадным, напористым и не желающим упускать свое. С ним можно быть любым, и он не оттолкнет, не высмеет, не прокомментирует с издевкой в голосе, а поймет и примет, и Сайно бы сказал, что любит его — и эту его черту, — но о таком говорить еще слишком рано. А может быть, говорить о таком никогда не рано, но прямо сейчас разговоры — это последнее, что Сайно нужно, поэтому он только целует глубже и откровеннее, цепляется за шею аль-Хайтама руками и наслаждается происходящим. По дороге до спальни они — как банально — собирают все стены. Точнее, их собирает спина Сайно, потому что аль-Хайтам так и не спускает его с рук, и Сайно даже не жалуется — рот занят, да ему и не особо хочется. Какие могут быть жалобы, когда он скользит языком по шее аль-Хайтама, а тот дышит часто и прерывисто, пытаясь сдержать стоны? — Только не говори мне, — выдыхает Сайно, чуть отстранившись, — что из тебя звуки тоже придется вытягивать. Аль-Хайтам ухмыляется — Сайно теряется в весенней зелени его глаз, — и качает головой. — Не все сразу. Жаль. Сайно хочет наоборот — всего и сразу, быстро, откровенно и болезненно близко, но сегодня правила устанавливает не он, и то, что аль-Хайтаму можно довериться — проверено опытным путем — Сайно нравится тоже. Он больше ничего не спрашивает, только целует снова и позволяет себе не думать. Под умелыми губами и руками аль-Хайтама это получается слишком просто. Когда они добираются до кровати, Сайно уже почти ненавидит свою одежду — узкие шорты слишком плотно обхватывают член, и хочется снять их скорее, чтобы уже там ощутить прикосновения теплых пальцев. У аль-Хайтама тоже стоит, Сайно чувствует ягодицами, и от мысли, что их обоих так завели обычные поцелуи, становится еще жарче. Аль-Хайтам сажает Сайно на край кровати и сам стягивает свою накидку быстрее, чем Сайно успевает ему помочь. Сайно не сводит с него глаз до тех пор, пока аль-Хайтам не снимает нарукавники, оставаясь полностью обнаженным, и только потом избавляется от своей одежды под таким же внимательным взглядом, от которого по коже бегут мурашки. Сайно жарко и тесно под этим взглядом, но член стоит, прижимаясь к животу, и больше всего теперь хочется прижаться к аль-Хайтаму всем телом, обнять его каждой клеточкой кожи ощутить его собственное желание, его возбуждение, жадность касаний, резкость — и одновременно нежность — движений. Сайно тянет его на себя, отползая по кровати назад, разводит ноги, позволяя аль-Хайтаму расположиться между них, и когда тот ведет бедрами, притираясь ближе, Сайно стонет, нисколько не стесняясь громкости звука. Вот так они не виделись две недели, и Сайно никогда не думал, что сможет скучать по чьим-то прикосновениям, но с аль-Хайтамом все именно так, даже если он еще не совсем готов это признать. Сайно вскидывает бедра навстречу, толкается сам, цепляется за спину аль-Хайтама пальцами, стараясь не царапать, но все равно скользя по коже ногтями. Аль-Хайтам целует его, и Сайно гнется в его руках, целует в ответ, сплетает их языки — и теряется в ощущениях. Через мгновение он уже сидит у аль-Хайтама на коленях, и так тереться и прижиматься оказывается еще лучше, еще приятнее, и он двигается и подается вперед, млеет от того, как аль-Хайтам мнет его ягодицы, стонет, когда головка его члена касается головки члена аль-Хайтама, и, кажется, готов кончить только этого — настолько ему хорошо. Он никогда не реагировал на кого-то так — не до желания схватить и не отпускать, не до необходимости вжаться сильнее, не до пронзительно острого наслаждения, возникающего от такой малости. С аль-Хайтамом многое в новинку, и узнавать кого-то — и себя заодно — интересно, особенно когда это исследование оказывается настолько волнительным и возбуждающим. Сайно опускает руку вниз, обхватывает оба их члена — его ладони едва хватает, но двумя он обхватить не может, чтобы не потерять опору, — и первый громкий, отчетливый стон аль-Хайтама отзывается в собственном теле крупной дрожью. Хочется услышать его еще раз, хочется еще раз убедиться, что ему тоже нравится то, что между ними происходит, и Сайно снова проводит рукой, стараясь не двигать бедрами. Аль-Хайтам стонет еще раз — и Сайно вздрагивает точно так же. Время, и без того замедлившее свой бег, почти замирает, и это мгновение кажется бесконечным — и это замечательно. Потрясающе. Восхитительно. Сайно хочется большего, но, может быть, ему хватит и этого, потому что отстраняться не хочется, терять тепло ладоней аль-Хайтама на своих бедрах — не хочется, и Сайно целует его, продолжая двигать рукой. Поцелуй получается влажным и развязным, они стонут оба, лижут губы друг друга, пытаясь не сбиться с дыхания, сталкиваются языками, и мурашки, бегущие по спине, уже никуда не исчезают, бесконечно стекая по позвоночнику и сильнее разгоняя возбуждение по телу. Это очень приятно, но все-таки этого мало. Сайно с видимым сожалением отстраняется и тянется к тумбе за смазкой. Они опять не решили, как все сегодня пройдет, и, наверное, когда-нибудь они научатся обсуждать такие вещи до того, как желание завладеет разумом полностью, но сегодня все снова придется решить в процессе. Сайно не то чтобы против — ему вообще без разницы, как и что будет происходить, потому что он доверяет аль-Хайтаму и знает, что аль-Хайтам доверяет ему. И все равно удивляется, когда тот бережно сталкивает его с колен и поворачивается спиной. Они, конечно, все это уже проходили, и Сайно не теряется, не понимая, что ему делать, но каждый раз, когда аль-Хайтам оказывается снизу, он на мгновение замирает. Это не новый уровень доверия — после всех событий в Пустыне секс — последнее, где они могли бы друг другу не доверять, — но такая открытость и гибкость все равно восхищают и сводят с ума. Как будто до этого Сайно мало терял рассудок из-за него. Взять себя в руки получается быстро — аль-Хайтам заминки даже не замечает, удобнее устраиваясь на кровати и упираясь локтями в матрас. Сайно старается действовать уверенно: набрать смазку, провести влажными пальцами между ягодиц, ввести один, на пробу, обводя стенки изнутри, и еще добавить смазки. Руки немного дрожат, но Сайно давит в себе эту дрожь, не позволяя поддаться волнению. В конце концов, если он что-то сделает не так — аль-Хайтам молчать не станет, а пока он ничего не говорит, только часто дыша и покачивая бедрами в такт движениям пальцев, можно немного расслабиться. Он добавляет второй палец, вводит их глубже, проворачивая внутри, смазывает и растягивает вход настолько, чтобы дискомфорта от проникновения было как можно меньше. Он все равно будет — они не виделись слишком долго, — но если Сайно может хоть как-то облегчить аль-Хайтаму жизнь, он это сделает. Через пару мгновений аль-Хайтам перехватывает руку Сайно за запястье, и тот понятливо кивает. Выпрямляется, огладив его ягодицы ладонями, наносит смазку на член, едва слышно выдыхая от мимолетного облегчения, и осторожно приставляет головку ко входу. Аль-Хайтам сам оттягивает ягодицу, прогибается немного, чтобы Сайно было удобнее, и, когда член медленно, миллиметр за миллиметром, протискивается внутрь, раздается единый, слитный стон. Сайно прикрывает глаза, на секунду замирая. Аль-Хайтам сжимает его внутри, по-прежнему не отпуская запястье из хватки своей руки, и Сайно начинает двигаться только спустя несколько вдохов. От этой близости жарко и пронзительно хорошо, сердце в груди стучит так быстро, что почти больно, а мысли путаются, не выдерживая такого удовольствия. Сайно дышит тяжело и часто, стоны рвутся с губ, сбивая с темпа, а аль-Хайтам под ним не сдерживается абсолютно: стонет громко и откровенно, цепляется пальцами за простынь, то падает обратно на постель, лбом упираясь в ладони перед собой, то поднимается на локтях, подаваясь навстречу. То, как он отзывается на прикосновения и толчки, сводит Сайно с ума. До мурашек, колюче проскальзывающих по лопаткам, до тяжести внизу живота. Он бы, может, и хотел растянуть удовольствие, не заканчивать все так быстро, но всего слишком много, и от ощущений — от их силы и насыщенности — голова идет кругом. Поглощенный своим наслаждением, Сайно с трудом немного отвлекается — опускает руку на член аль-Хайтама, даже не пытаясь попасть в ритм своих движений, водит ей быстро и не останавливаясь, и от того, как аль-Хайтам сжимается, как все внутри него пульсирует, обхватывая член Сайно, сдерживаться становится невыносимо сложно. Аль-Хайтам кончает первым, подавшись бедрами назад и схватив Сайно за руку, а сам он не успевает даже толкнуться еще раз — кончает следом от того, как аль-Хайтам дрожит от оргазма, как напрягается внутри и как стискивает пальцы Сайно в своих. Сперма пачкает ягодицы — Сайно успевает выйти до того, как будет слишком поздно, — и он пытается отдышаться, но быстро понимает — бесполезно. Вместо этого он падает рядом с аль-Хайтамом, рассеянно гладит его по спине, кончиками пальцев скользя по влажной от испарины коже, и с готовностью отвечает на поцелуй, когда аль-Хайтам подается ближе. Тело — легкое, словно перо, невесомое, словно он вот-вот взлетит, и все напряжение и тревога сегодняшнего дня затихают вместе с успокаивающимся сердцебиением. Время все еще течет медленно и неторопливо, а Сайно по-прежнему хочется замереть в этом мгновении. Просто лежать рядом с аль-Хайтамом, перебирать его волосы, лениво целуясь, чувствовать ласковые прикосновения рук. Это мгновение, конечно же, закончится — может, через несколько секунд, а может, им удастся вырвать у этого мира несколько долгих, полных нежности минут. Сайно не знает — но его это мало волнует. Аль-Хайтам все еще рядом, все еще прикасается к нему, прижимается теплым боком к его, и совсем неважно, сколько времени у них есть. Сколько бы ни было — главное, что они будут рядом. *** Информации, данной Рахманом, хватает, чтобы найти очередную ниточку, но Сайно все равно приходится многое перепроверить. Например, те имена, что назвал Рахман, место, на которое он указал, список ученых, записанных с его же слов. Со списком — ожидаемо, но все равно удивительно, — помогает аль-Хайтам. Через несколько дней он приносит несколько документов, судя по всему, выжимки из личных дел. Кто-то был отчислен за нарушение правил, кто-то по-прежнему числится среди студентов Академии, и Сайно в который раз поражается их недальновидности: тем, кого отчислили, терять уже нечего, а тем, кто продолжает обучение, не стоило бы так откровенно идти Уставу наперекор, если они хотели и дальше заниматься исследованиями. Ученые обычно далеки от интриг и коварных планов, а потому им не хватает сноровки на то, чтобы грамотно замести следы. Сайно это в какой-то степени радует, но больше все-таки огорчает — по всему Сумеру гоняться за теми, кто преступил закон, так себе удовольствие. С местом и Пустынниками Сайно разбирается сам, это оказывается не так уж сложно, ему хватает знакомых, к которым можно обратиться, и тех, с кого можно потребовать ответную помощь за ранее оказанную услугу. Так Сайно выясняет, что небольшой отряд Пустынников под предводительством Джабира действительно в последнее время активно сотрудничает с учеными, и даже в кругах наемников к этому относятся неодобрительно: наемники Академию не любят, и Сайно не может их винить — история Сумеру располагает к недопониманиям и конфликтам, да и прежние решения мудрецов теперь вызывают вопросы даже у него. Но добраться сразу до Джабира не получается. Не то чтобы Сайно ждет небывалого везения, нет, конечно, но привлекать к себе лишнее внимание слишком подробными расспросами тоже не хочется. Поэтому приходится снова отправиться в Пустыню, а точнее — в Караван-рибат. Аль-Хайтам едва заметно качает головой, когда Сайно рассказывает ему о своих намерениях, и, наверное, будь они другими людьми, он бы принял это за беспокойство. — Что ты собираешься там делать? — спрашивает аль-Хайтам, поднимая взгляд от какого-то документа. — Играть в Священный призыв семерых, — бесстыдно дразнится Сайно. Аль-Хайтам хмурится — явно не одобряет такой несерьезный подход, поэтому Сайно поясняет: — Так будет проще всего что-то узнать, не вызывая подозрений. Если достаточно кого-нибудь заболтать, ни у кого не возникнет вопросов. — Ты уверен, что это сработает? — Раньше тебя мои методы не смущали. — Кто сказал? — аль-Хайтам чуть склоняет голову. Сайно ухмыляется. Они оба знают, что это неправда — иначе бы аль-Хайтам уже давно что-нибудь сделал. В конце концов, секретарь он или нет — Сайно еще никогда не встречал секретарей с таким широким спектром умений. — В любом случае, другого плана у меня нет, а этот никогда не подводил. — Возьми с собой кого-нибудь, в одиночку туда лезть не стоит. — Думаешь, придется драться? — Сайно задумчиво прикусывает кончик пальца. — Хотелось бы, чтобы не пришлось. Сайно бы тоже хотелось, но опыт подсказывает: драки не избежать. Не в таверне — так где-нибудь еще, раньше или позже. Сайно не любит драться, но жизнь его обычно не спрашивает. — Просто постарайся ни во что не вляпаться. — Знаешь, я могу подумать, что ты за меня волнуешься, — Сайно скрещивает руки на груди и смотрит аль-Хайтаму за спину, в ажурное окно. — Волнуюсь, — говорит аль-Хайтам так просто, будто это признание ему ничего не стоит. Может, и правда не стоит. Сайно все еще не до конца понимает, что у него на уме. — Но мы оба знаем, что лучше тебя с этим никто не справится, а мои ощущения тут ничего не значат. В его словах есть смысл, и его подход кажется логичным, даже если в первое мгновение вызывает злость. Есть вещи, которые делать нужно, несмотря на личные интересы. Есть вещи, которыми приходится жертвовать, несмотря на собственные привязанности. Сайно понял это, еще когда они обсуждали план в деревне Аару, а все собравшиеся смотрели на аль-Хайтама как на расчетливого, хитрого… представителя Академии, для которого выгода была важнее чувств окружающих. В какой-то степени Сайно его взгляды близки — с той лишь разницей, что он может открыто признать нежелание подставлять друзей под удар, даже если есть такая необходимость. Аль-Хайтам — другой, но честно, Сайно не видит в этом ничего плохого, потому что люди — даже такие исключительные — одинаковы, и в жизни аль-Хайтама тоже может возникнуть момент, когда собственные взгляды придется пересмотреть. — Зато, если разузнать ничего не удастся, я вполне неплохо проведу время, — говорит Сайно, когда молчание затягивается. Ему не то чтобы нечего сказать в ответ на слова аль-Хайтама, просто ничего не хочется говорить. Это приятно — знать, что за него будут волноваться, и да, Тигнари всегда за него волнуется, но это разные вещи, а потому и ощущаются они по-разному: от заботы аль-Хайтама так же тепло, но отчего-то горячее и немного глубже. Аль-Хайтам встает из-за стола, подходит к Сайно ближе. — Надеюсь, что все-таки с пользой для дела, — говорит он, и ответить Сайно ничего не успевает — его целуют, и все слова теряют возможный смысл. Из кабинета Сайно выходит через долгих двадцать минут. У него горят губы, кружится голова, а сердце беззастенчиво бьется о ребра так, будто пытается выпрыгнуть наружу, но Сайно довольно улыбается — и ему совершенно не стыдно. *** В таверне шумно и пахнет благовониями, дымок которых тонкой струйкой вьется над курильницами, расставленными по углам. Сайно делает вид, что рассеянно смотрит по сторонам, хотя сам прислушивается к разговорам вокруг, пытаясь выцепить что-нибудь интересное, и просчитывает свои следующие ходы в голове. Он уверен в своей колоде. На столе перед ним лежат его персонажи: карта Коллеи, окутанная синеватой дымкой от мечей Син Цю, карта самого Син Цю и карта Фишль. Сайно мог бы играть своим персонажем, но ему не очень нравится так долго смотреть на то, как его нарисованная копия покачивается на магической картонке. По левую руку лежит остальная колода, а чуть правее разложены карты поддержки: на смену персонажа, на переброску дайсов и добор энергии. Идет уже третий раунд, а игра так никуда и не сдвинулась, у его карт только Коллеи не хватает одного очка здоровья, а все остальные целы и невредимы. У противника по ту сторону стола дело обстоит примерно так же — его лавачурлу не хватает трех очков здоровья, а сама карта переливается зеленым от воздействия дендро-элемента. Противник не то чтобы силен, но обычно Сайно не любит совмещать игру в карты и работу, хоть это и неплохое прикрытие. Многие за игрой, сосредотачиваясь на сражении и тактике, не замечают, что говорят, и если их вскользь о чем-то спросить, можно услышать интересные вещи. Коллеи, например, как-то призналась, что устала постоянно пить травяные чаи Тигнари, и Сайно долго смеялся, видя его недовольный и немного обиженный взгляд. Набих — так, кажется, зовут его оппонента, — рассматривает карты в руке так, словно в них кроются ответы на все вопросы мира — настолько серьезен его взгляд. Сайно такой подход каждый раз удивляет. Они не играют на что-то серьезное, так, бокал пива или какая-то закуска, но большинство его противников от проигрыша расстраиваются так сильно, будто проигрывают половину своего состояния, а то и больше. Сайно прежде всего играет на интерес, а сегодня — на информацию, и то эту ставку он не озвучивает — он пришел за ответами, а не за тем, чтобы самому отвечать на вопросы. Светлое помещение таверны постепенно еще больше наполняется людьми, кто-то останавливается у их столика, наблюдая за игрой, кто-то проходит сразу к прилавку. Сайно выкладывает карту, создающую дендро дайс, тратит три дайса на навык Коллеи и будто бы между прочим интересуется: — Говорят, у вас тут ученых недавно видели. Проездом или искали что-то? Коллеи бьет по лавачурлу, количество его очков здоровья уменьшается еще на три. Набих раздраженно выдыхает и крепче сжимает свои карты в руке. — Их тут в последнее время развелось немерено, — отвечает он, наклонив голову вбок — обдумывает свой ход. — Раньше столько не было. Сайно мысленно кивает. Набих двигает лавачурла ближе к себе и выставляет вперед гидро шамачурла. — Они все тут с нашими ребятами терлись, — продолжает он, — говорили про какое-то исследование, про детальки какие-то. Я не прислушивался особо. А что, тебе кто-то конкретный нужен? Сайно задумчиво вертит в пальцах использованный в прошлые ходы дайс. Когда ему начинают задавать вопросы, стоит перевести внимание на что-то другое — так подозрений будет меньше, да и лишнего им знать не стоит. Поэтому он задействует свойство Катерины, перенося роль активного персонажа на Фишль, и тратит три электро дайса на то, чтобы вытащить карту помощника. Здоровье шамачурла уменьшается на один. Набих хмурится сильнее — шамачурла убить проще, — и снова меняет активных персонажей, на этот раз выдвигая вперед хиличурла-стрелка. — Вообще тебе не у меня спрашивать нужно, — говорит он, — лучше у сегодняшнего бармена спросить, он больше знает. — Спасибо, — благодарит Сайно, осматривает свои карты и первым завершает раунд. Дальше игра идет быстрее и заканчивается еще через три раунда, когда первым от реакции дендро и электро умирает стрелок, затем — Набих глупит и ставит активным лавачурла, — умирает он, а следом та же участь постигает и шамачурла. Набих ругается себе под нос, но, к его чести, не винит в проигрыше Сайно, ворча на себя и на то, что стоило использовать другую колоду. — В следующий раз выиграешь, — заверяет его Сайно. Набих смеется, собирая карты в ларец. — Что тебе взять? Карточный долг — дело святое. Сайно качает головой. Он бы, может, и выпил, но сегодня ему нужна вся концентрация, а для прикрытия сойдет и сок — в конце концов, здесь почему-то все еще думают, что он матра, а те на службе не пьют. — Запомни на будущее, потом как-нибудь сочтемся. Когда Набих уходит к прилавку, Сайно собирает свою колоду и дайсы, рассеянно скользит кончиком пальца по резной крышке, думая о том, что прямо сейчас идти следом — подозрительно. Он ведь сказал, что никого не ищет, а Набих, пусть и плох в картах, явно человек не глупый — глупые в Пустыне долго не живут. Он вертит бокал с соком в руках, прислушивается к разговорам и осматривает таверну уже внимательней. Ученые, которых он ищет, кажется, все-таки не настолько тупы, чтобы появляться здесь по вечерам, когда от количества посетителей становится даже душно. За соседним столом обсуждают Бригаду тридцати, кто-то пьяно обвиняет наемников в том, что они продались Академии — обычное дело в тавернах, Сайно слышал такое и здесь, и в Сумеру, и в Порт-Ормосе, — кто-то спорит о том, где удобнее проложить путь очередному каравану. И никто не говорит про то, что действительно Сайно интересует. Он не планировал проводить здесь так много времени — трех-четырех игр должно было хватить для того, чтобы выяснить необходимое, но поединок с Набихом стал уже пятым. Сайно вообще не любит все эти игры в тайное вызнавание, ему проще спросить в лоб и получить такой же прямой ответ, но он знает, что сейчас не стоит выдавать себя. У них с аль-Хайтамом еще слишком мало информации, и нужно убедиться, что Рахман не соврал и что Джабир, узнав о том, что того поймали, не перенес базу куда-нибудь в другое место. К седьмой игре и очередным осторожным попыткам вызнать что-нибудь еще Сайно понимает, что можно действовать чуть более откровенно — наемники достаточно пьяны после трудного дня, и если его кто и запомнит, то особо значения не придаст. Задавать вопросы — прямая обязанность матр, а то, что Сайно уже не относится к их числу, сегодня не звучало даже в сплетнях. Он осторожно пробирается к прилавку, останавливается там, облокотившись о стойку. — Повторить? — с готовностью спрашивает бармен, кивая на его пустые руки. — Нет, — Сайно качает головой. — Лучше скажи мне, не знаешь ли ты что-нибудь об ученых, которых тут недавно видели? Бармен хитро улыбается — Сайно по его взгляду видит, что знает, но скажет только за сотню монет. Что ж, он был к этому готов, поэтому кладет на стойку небольшой мешочек, мелодично позвякивающий, когда он двигает его ближе. Бармен тут же довольно кивает и подается вперед. — Они тут часто бывают, но в основном утром или днем, когда народу немного, — подтверждает он мысли Сайно. — Они дожидаются, пока их заберут — обычно это Кавзар или Латиф, ну, те, кто за ними приходят, а больше я ничего не знаю, — его слова тонут в гуле голосов, и это даже хорошо — меньше лишних ушей. Сайно прищуривается. — Правда не знаешь или?.. — многозначительно недоговаривает он. — Правда не знаю, — бармен вздыхает. — Это шайка Джабира, с ними никто особо не связывается, чтобы лишних проблем избежать. Могу только сказать, что Джабира часто видят в Землях верхнего Сетеха, недалеко от Хадж-нисут, видимо, где-то там они обычно ошиваются. Сайно кладет на стойку еще один мешочек с морой, уже побольше, увесистее, двигает его к бармену и кивает. — Надеюсь, этого хватит, чтобы об этом разговоре ты забыл. Бармен проворно прячет мешочек под стойку, смахивает с поверхности не видимые взгляду пылинки. — Конечно-конечно. К Джабиру все равно никто не суется без острой необходимости, так что можешь не сомневаться, я не скажу. Сайно сомневается — знает, что если тому заплатят больше, то все он скажет. Так же легко и просто, как рассказал ему. Но вслух об этом он, конечно, не говорит: им с аль-Хайтамом нужна любая информация, и пока этим делом заняты только они, а об исчезновении Рахмана никто не сплетничает, время на их стороне, и медлить не стоит. Поэтому Сайно спешно покидает таверну и надеется успеть вернуться в Сумеру до того, как стемнеет окончательно — аль-Хайтам обещал дождаться его на площади неподалеку от телепорта. *** Они договариваются отправиться на поиски базы Джабира через пару дней. В рядах Пустынников все спокойно — либо они так хорошо скрывают свое волнение от пропажи Рахмана, либо им на него глубоко плевать. Сайно устраивают оба варианта, пока это не приносит лишних забот. Тот вечер, когда Сайно вернулся из Караван-рибата, они провели у аль-Хайтама — Кавех то ли уехал, то ли еще куда-то ушел, Сайно не спрашивал, просто согласившись на предложение. Они долго, до поздней ночи обсуждали, как поступить лучше, справятся ли они своими силами или придется брать кого-то из матр на подмогу, но в итоге, собрав все имеющиеся у них факты, пришли к выводу, что совместных усилий хватит, чтобы со всем разобраться. Аль-Хайтам, конечно, поставит в известность матр и Бригаду тридцати, но уже постфактум, когда нужно будет заводить официальное расследование, допрашивать подозреваемых, собирать доказательства — то, в чем Сайно теперь не участвует, оставаясь в тени, — а на сопровождение в Сумеру пары-тройки ученых, вряд ли способных дать серьезный отпор, много людей не требуется. А после, когда обсуждения сошли на нет, они долго целовались прямо на кухне, и Сайно прижимался поясницей к столешнице, пока аль-Хайтам гладил его по плечам и лопаткам, скользил губами по шее и прикусывал кожу на выступающих ключицах. Сайно только и мог, что впиваться пальцами в его плечи, подаваться на прикосновения и отвечать на поцелуи. Уснули они почти под утро, а проснувшись, Сайно непривычно долго для себя вспоминал то, что было между ними ночью. Сегодня они встречаются по дороге в Караван-рибат — нет смысла обходить Стену Самиэль вокруг, пусть даже и парочка из них получается видная. Можно, конечно, было бы телепортироваться поближе к предполагаемому месту укрытия, но они решили, что лучше будет подобраться со стороны — вспышка на точке телепортации привлечет ненужное внимание, а оно им явно не нужно. В Пустыне привычно жарко, солнце стоит высоко в зените, а песок будто бы плавится под ногами. Воздух дрожит от жара, и во рту сухо — Сайно бесконечно облизывает губы, стараясь смотреть перед собой на дорогу, вьющуюся меж скал и барханов, а не на спину аль-Хайтама. Точнее, не на его затылок, потому что, возможно, во рту пересохло и не из-за жары вовсе, а от того, как вьются влажные от пота волосы у него на шее. Сайно, наверное, когда-нибудь перестанет удивляться тому, что каждый раз он умудряется увидеть что-то новое в аль-Хайтаме, но явно не прямо сейчас. Они идут в молчании, чтобы не тратить силы на разговор, хотя в самом начале пути, когда они только покинули Караван-рибат, аль-Хайтам пытался что-то спрашивать. Хорошо, что он быстро осознал глупость этой затеи — Сайно бы не хотелось тащить его на себе, пусть он и выглядит так, словно ему не страшны ни обжигающий жар пустыни, ни удушливая влажность тропиков. Дорога ведет их вперед, петляет между песчаных насыпей. Тут и там снуют скорпионы, пригибая хвосты к спинам, в отдалении переговариваются хиличурлы, пританцовывая у загадочных столбов с элементальными знаками или в круг сидя у костров, на которых жарятся огромные, кривые куски распотрошенных вьючных яков. Для Сайно все это — вид знакомый до самой последней песчинки, за время службы матрой он набегался по Пустыне так, что может с закрытыми глазами вспомнить многие пути и тропинки, которые с первого взгляда в песках не разглядеть. Аль-Хайтам же ведет себя так, будто ему все это тоже не в новинку, но Сайно тешит себя мыслью, что видит его настоящие эмоции за неизменной маской серьезного и собранного человека: интерес, расцветающий в зелени его глаз, любопытство, дрожащее на поджатых губах, желание узнать больше, добавляющее резкости его движениям. Аль-Хайтам не вертит головой по сторонам, но все равно запоминает, рассматривает, впитывает все, что его окружает, и Сайно отчего-то чувствует не то гордость, не то радость — и оба этих чувства иррациональны и неправильны, потому что Пустыня лишь относительно территория Сайно — по долгу службы и по опыту расследований, — а в остальном она принадлежит народу Пустыни — наемникам, жителям деревни Аару и даже хиличурлам, нашедшим здесь убежище. Чем ближе они подходят к месту, где на дорогу падает тень от нависших сверху, слившихся в единое целое скал, тем больше Пустынников им попадается на пути. Они сидят небольшими группками, по два-три человека, и приходится осторожно обходить их стороной, чтобы не ввязываться в драку раньше времени. Проход между скал они замечают не сразу — его удачно скрывает тень, — но аль-Хайтаму все-таки удается его разглядеть. — Кажется, нам туда, — говорит он, обернувшись к Сайно, и тот кивает, всматриваясь в указанном направлении. Стоит отдать Джабиру должное — если не знать, что здесь спрятано чье-то укрытие, найти его будет трудно. Он грамотно использует окружение, знает, как заставить Пустыню работать на себя — и это неудивительно для Пустынника, выросшего здесь и понимающего законы песчаных земель. Они забираются по уступам, песок проскальзывает сквозь пальцы, когда приходится цепляться и лезть по практически отвесной скале. Пригнувшись, заходят внутрь. Узкая тропинка тянется вглубь пещеры, здесь уже прохладнее — солнце сюда не попадает, — и Сайно выдыхает с облегчением. Он переносит жару легко и спокойно, но это не значит, что она ему нравится. Тенистая прохлада все-таки больше ему по душе. Аль-Хайтаму, кажется, тоже, потому что он стирает пот со лба, проводит пальцами по шее — прямо там, где касаются завивающиеся кончики влажных волос. Сайно хочется повторить движение самому, но он только на мгновение прикрывает глаза и трет переносицу. Отвлекаться нельзя, даже если аль-Хайтам с раскрасневшимися от жары щеками выглядит еще лучше и привлекательнее, чем обычно. Потом, когда это все закончится, Сайно обязательно и коснется его там, где сейчас себе не позволяет, и поцелует, и, может быть, даже еще раз выманит в Пустыню под каким-нибудь надуманным предлогом, чтобы показать то, на что сегодня у них нет времени — цветущие, полные зелени и свежести оазисы, дрожащие миражи на горизонте и величественные руины цивилизации Алого Короля. Потом у них обязательно будет свидание, не связанное с обсуждением рабочих вопросов. А сейчас стоит сосредоточиться на том, что их ждет впереди. Они осторожно пробираются вглубь пещеры. Через несколько метров на стенах обнаруживаются горящие факелы, бросающие неровные отсветы на стены, а впереди раздаются отголоски оживленного разговора. Сайно замедляет шаг, призывая копье. Аль-Хайтам по правую руку следует его примеру и крепко сжимает меч в руке. Проход расширяется, и тропинка заканчивается просторным, неплохо оборудованным помещением — Сайно тут же замечает полки с книгами, столы, заваленные деталями автоматонов: руинных патрульных и крушителей, защитников и шпионов, между ними валяются колбы и склянки, обрывки бумаги и блокноты, на которых лежат забытые учеными перья. Посреди мастерской — или лаборатории? — сложены вышедшие из строя, развороченные механизмы, из них торчат пружинки, вокруг разбросаны гайки и болтики. Затем Сайно видит и самих ученых, склонившихся над дальним столом. Их действительно всего трое, и они что-то обсуждают, активно размахивая руками и едва не сбивая кипы записей со стола. И то, что, кроме них, здесь никого нет, настораживает Сайно больше всего. Где-то должны быть Пустынники, пусть не сам Джабир, но кто-нибудь из его подручных, потому что вряд ли они оставляют ученых одних. Сайно осматривается, пользуясь тем, что их никто не замечает, а аль-Хайтам вдруг тянет его за локоть и кивком показывает на незаметный на первый взгляд проход — видимо, там они и прячутся. Аль-Хайтам первым идет вперед, движется вдоль стены, старательно избегая деталей, так и лезущих под ноги — шуметь не стоит, если они не хотят раньше времени оповестить о своем приходе. Сайно следует за ним, удобнее перехватывая копье. Кончики пальцев покалывает от нарастающего внутри напряжения — так всегда бывает перед дракой. Ученые замечают их, уже когда они оказываются у самого прохода, но среагировать никак не успевают: в этот же момент из ответвления мастерской навстречу выходит Пустынник, и Сайно бьет первым. Остается только надеяться, что ученые не разбегутся за то время, что они будут биться с их охранниками. Пустынник — штурмовик, судя по катарам в руках, — громко ругается, потирая плечом подбородок, и за его спиной слышится топот, крики и звон клинков. Сайно толкает штурмовика назад, чтобы не драться в узком проходе, и они оказываются в другом помещении, не таком большом, как мастерская, но тоже довольно просторном. Здесь уже нет ни столов, ни шкафов, только расстеленные на полу ковры, стоящий вдалеке очаг с котлом и какое-то подобие верстака. Пустынников, самых разных, от топорниц до мечников, примерно столько, сколько они с аль-Хайтамом предполагали. Где-то в глубине арбалетчики со стуком упирают арбалеты в землю, взводят тетиву и укладывают болты, которые уже через мгновение со свистом проносятся мимо Сайно. Все происходит так быстро, что, если бы аль-Хайтам и Сайно не призвали оружие сразу, сейчас они бы не успели ни защититься, ни увернуться, ни ударить в ответ. С арбалетчиками, уходящими все глубже и глубже, разбирается аль-Хайтам — по пещере разносится резкий, травяной запах, — а сам Сайно занят мечниками и алебардщиками. Копье в его руках светится фиолетовым, потрескивает от пробегающих по древку молний, когда он пропускает электро через себя, резкими выпадами направляя наконечник копья во врагов. Пещера тонет в криках и звоне клинков, воздух густеет от напряжения. Сайно отбивается от атак, ловко орудует копьем, то совершая круговые движения, то вонзая его в тела, и старается заметить во всем происходящем хаосе Джабира. По тому, что он помнит о нем со слов Рахмана, пропустить его даже в толпе Пустынников невозможно: он вооружен огромным топором с вязью символов на лезвии и тоже использует электро стихию, призывая заточенного в топоре духа на помощь. Но сейчас его нет, поэтому Сайно сосредотачивается на тех, кого они обнаружили в пещере. В воздухе пахнет озоном и травой, справа снова и снова возникают зеленые вспышки, когда аль-Хайтам взывает к своему глазу бога. Сайно бы хотел посмотреть на то, как он бьется, но думать об этом он себе не позволяет — нельзя терять концентрацию. Тем более что Пустынники явно не собираются отступать. Пальцы колет от бесконечных разрядов тока, Сайно снова и снова зачаровывает копье, и враги корчатся от боли и вскрикивают, когда его удары попадают в цель. К запахам примешивается железистый оттенок — Сайно видит на наконечнике и древке копья кровь, но об этом он тоже не думает: глупо было надеяться, что обойдется без жертв, и даже то, что ему не нравится отнимать чужие жизни — что бы там про него ни говорили, — этого факта не меняет совершенно. Перед глазами немного плывет — зрение размывается от скорости атак и смешения стихий, факелы на стенах дрожат все сильнее, и их неровное пламя раз за разом колышется от свистящих мимо болтов и разрезающих воздух лезвий мечей и катаров. Сайно знакомо это состояние. Азарт, адреналин от драки захватывает его с головой, мысль о том, что он делает это ради спокойствия Сумеру, помогает сосредоточиться, и напряжение внутри едва ли не искрится, мерещащимся бледным светом пробиваясь сквозь кожу. Сайно знает — дух, с которым он связан, тоже хочет ворваться в бой, хочет увериться в том, что они привносят в этот мир справедливость, но еще рано. Сайно не видит смысла в том, чтобы тратить все свои силы сейчас, когда они еще даже не нашли Джабира. Поэтому он снова и снова вскидывает копье, посылает разряды электро во врагов и уворачивается от их попыток его задеть. Все заканчивается так же неожиданно и резко, как началось. Аль-Хайтам прижимается к его спине, держа окровавленный меч перед собой, и Сайно чувствует то, как тяжело и часто он дышит, всем телом. Хочется обернуться, посмотреть на него — и не сдержаться, поцеловать, притиснуться вплотную и глубоко вдохнуть запах свежей травы, пропитавший его из-за дендро элемента. Сайно вздыхает, поправляя съехавший во время схватки капюшон, и оборачивается, но делает шаг назад. — Джабира здесь нет, — хрипло произносит он, не рискуя поднимать на аль-Хайтама взгляд. Адреналин от битвы все еще кипит в крови, и Сайно не уверен, что сможет держать себя в руках, если увидит такие же, как у него, шальные, потемневшие глаза аль-Хайтама. — Других отходов я не заметил. — Аль-Хайтам, направляясь к мастерской, переступает через безжизненное тело совсем рядом с проходом, и Сайно идет за ним. — Можем дождаться его здесь. Все равно еще предстоит хотя бы немного расспросить ученых. Аль-Хайтам кивает. — Уйти они не могли, Пустынники снаружи их бы не выпустили. Ученые, как и предполагалась, сидят у стола, сбившись в кучу, и испуганно таращатся на Сайно и аль-Хайтама, когда они возвращаются в мастерскую. Сайно вглядывается в их лица и по дрожащим губам, по слишком уж драматично заломленным бровям и общей бледности, едва заметной в свете факелов, понимает — расспрашивать их сейчас бесполезно, они в панике и не скажут ничего толкового, пока не окажутся в относительной безопасности или хотя бы пока в ушах не затихнут крики умирающих в соседнем помещении Пустынников. Аль-Хайтам, судя по его недовольному вздоху, приходит к тому же выводу и отходит к одному из столов, листая заметки и вертя в руках какие-то детали. — Знаешь, насколько я вижу по записям, далеко они не продвинулись, — говорит он, задумчиво потирая подбородок. — Тут на полях примечание: «Нужны наработки Аббатуи». Ты говорил, что тот работал один. — Записи из его лаборатории забирал не я. — Сайно подходит ближе, забирает из рук аль-Хайтама заметки и вчитывается сам — не то чтобы он не доверяет ему, но проверки лишними не бывают. — Тигнари говорил, что там, кроме его чертежей и кассет, больше ничего не было, но вряд ли во всем Сумеру только ему пришла в голову такая идея. Тем более что раньше этой темой интересовались многие, а при должной сноровке, сам знаешь, попасть можно куда угодно. Сайно знает, что Тигнари рассказал ему не все, — и это его не беспокоит. У Тигнари с Академией отношения напряженные, но что-то по-настоящему опасное он бы скрывать не стал, поэтому если он что-то утаил, значит, оно ничему не угрожает. Сайно догадывается, что часть чертежей и записей Тигнари оставил себе, часть — сжег, посчитав за лучшее уничтожить, чтобы оно не осело даже в запретной секции библиотеки, а до ведома Академии и матр, которым о происшествии сообщили из Гильдии искателей приключений, дошло совсем немногое. В целом — небольшая потеря, учитывая, что главный подозреваемый мертв, а выяснять дальше ничего не стали. А о той ситуации Сайно и вовсе узнал уже после, потому что сначала это дело поручили другому матре, и Сайно даже не хотел в это вникать. Уже когда Тигнари рассказал ему о произошедшем, он изучил все материалы, прочитал все отчеты и принялся выискивать последователей этой аморальной идеи. Аль-Хайтам хмурится в ответ на его слова, и Сайно разделяет его подозрения. У Аббатуи, к сожалению, уже не получится узнать, были ли они как-то связаны, и Рахман не упоминал его имени, но, возможно, кто-то из этих ученых, имен которых они пока не знают, был с ним знаком или им каким-то образом удалось узнать про результаты исследований, обнаруженные в лесной пещере. Они вдвоем просматривают еще несколько записок, перебирают механизмы и колбы. Сайно в этом ничего не понимает, поэтому даже не пытается делать вид, будто то или иное приспособление о чем-то ему говорит. Аль-Хайтам же вглядывается в вязь символов на деталях со знанием дела. Что он там вычитывает, Сайно понятия не имеет, но на всякий случай не спрашивает — зачем его отвлекать? Позади раздаются чьи-то шаги — Сайно сбивается с мысли, — кто-то из ученых изумленно вскрикивает, и Сайно, обернувшись, видит Джабира — то, что это он, понятно по его топору. — Вы?! — рычит он, по его топору пробегают молнии. — Вам тут не рады! Сайно вздыхает. В Сумеру в принципе не так много мест, где ему рады, а после падения Академии — их стало и того меньше, — и все эти пафосные фразы его раздражают. Копье, которое он по-прежнему сжимает в руке, тоже искрится молниями, и Сайно чувствует, как дух требует выхода, требует отдать власть в его руки и привнести справедливость в этот бесчестный мир. Он смотрит на аль-Хайтама, тот кивает, вскидывая свой меч, и первым делает шаг навстречу Джабиру. Сайно требуется секунда, чтобы позволить духу захватить контроль, а затем — воздух снова пронзают молнии, повсюду разносится запах травы и озона, и тело Джабира охватывает зеленоватой дымкой дендро элемента. Сайно знает, что будет дальше. Тело такой нагрузки не выдержит. Кожа лопнет, и кровь польется наружу. Ему не поможет ни сила духа, заключенного в его топоре, ни собственное упрямство — против реакции электро и дендро выстоять не получится. Теперь, когда Сайно себя не контролирует и наблюдает за всем будто со стороны, двигаясь механически и подчиняясь не своим решениям, он может увидеть, как двигается в бою аль-Хайтам. Честное слово, это будет завораживать его каждый раз, он думал об этом и тогда в деревне Аару, когда они столкнулись первый раз, и в катакомбах Пустыни, в которых пришлось драться и с Пустынниками, и с хиличурлами, но теперь он позволяет себе по-настоящему насладиться ловкостью аль-Хайтама, умелостью его движений, резкостью выпадов и тем, как удивительно ему подходит дендро. Аль-Хайтам — гибкий, словно лоза, и подвижный, он уклоняется так искусно, что кажется, будто никакое оружие в мире не сможет его задеть. Он даже умудряется ни разу не задеть разобранный механический скелет посреди лаборатории, и это восхищает тоже. Зеленые вспышки полыхают вокруг, дендро сплетается с электро от ударов Сайно, и дышать тяжело, а Джабир корчится от боли, кричит и все пытается закрыться топором, но это бесполезно — молнии бьют точно в цель, а те, что остаются на его теле, и вовсе игнорируют любую защиту, проникая под одежду и впиваясь прямо в кожу. Сайно замирает, подчиняя разбушевавшегося духа, когда Джабир падает на колени и окровавленными пальцами цепляется за топор, чтобы не распластаться по полу мастерской. Аль-Хайтам останавливается рядом, стирает кровь с уголка губ — видимо, его все-таки задело, — и Сайно хочется повторить движение собственными пальцами, но приходится снова отложить это желание на потом. На потом, которое наконец-то становится все ближе и ближе. Сайно подходит к Джабиру, смотрит на него — редкое явление — сверху вниз. — Сдашься сам или продолжим? — спрашивает он. У него нет никакого желания драться снова, сил мало, хочется поскорее оказаться где-нибудь подальше отсюда, но расслабляться рано — мало ли, какие еще сюрпризы таит эта чертова мастерская. — Я не сда… — Джабир закашливается на середине фразы, губы, и без того местами лопнувшие, трескаются сильнее, и на пол капает кровь, поблескивая в свете факелов. — Что вы хотите? — произносит он уже тише — сдается. Сайно одобрительно кивает. — Расскажи нам все, что ты про это знаешь, — требует аль-Хайтам, оказываясь рядом. — Начать можешь с того, какая роль во всем этом у тебя. — Прямо здесь? — А что, так не терпится оказаться в допросной? — язвит Сайно. — Не хочу все рассказывать по несколько раз, — кривится Джабир. — Лучше сразу отведите меня туда, а потом допрашивайте как хотите. Сайно, честно говоря, удивлен такой реакцией — он думал, что Джабир будет сопротивляться до последнего, ничего не расскажет и станет перекладывать ответственность на кого угодно, пытаясь снять ее с себя. Сайно такое видел не раз и не два, а потому неудивительно, что именно этого он и ждет, но, возможно, Джабир все-таки хотя бы немного умеет думать и понимает, когда лучше сдаться, а не упрямиться до победного конца. Аль-Хайтам отходит к ученым — Сайно наблюдает за ним с интересом, — заковывает их руки в подобие наручников, создавая прочную лозу и оплетая ею их запястья. Ученые даже не сопротивляются, их плечи все еще дрожат, а взгляд панически бегает из одной точки в другую, ни на чем не задерживаясь. Сам Сайно помогает подняться Джабиру, и они покидают мастерскую, ведя преступников перед собой. Сайно лишь напоследок оборачивается, накладывает на вход печать, которую смогут сломать только матры, а затем они идут к телепорту, расположенному — невероятное везение — не так уж и далеко. Над Пустыней сгущаются сумерки, и воздух стремительно остывает, принося за собой свежесть, о которой так сильно мечталось днем. Через несколько мгновений песчаные насыпи у телепорта озаряются голубоватой вспышкой, и Сайно почти позволяет себе выдохнуть. В Сумеру их уже ждут — те самые матры и несколько солдат Бригады тридцати, которым аль-Хайтам рассказал об их плане. Ученых, так до конца в себя и не пришедших, и обессилевшего Джабира забирают и уводят в камеры, ими займутся другие люди, и Сайно в этом участвовать уже не будет. Ему не обидно — уходя из матр еще до событий в Пустыне, он этого и хотел — перестать подчиняться системе, которая превратила его в цепного пса и извратила само понятие справедливости, переписав на нужный ей лад. То, чем он занимается сейчас, может, не слишком-то отличается, но теперь Сайно в праве сам решать, что он будет делать, не опираясь на приказы тех, кто дорвался до слишком могущественной власти. В конце концов, он может считать свои взгляды по большей степени объективными — потому что мудрецы захотели избавиться от него едва ли не в самом начале их бесспорно амбициозного, но столь же самоубийственного плана. Уладив необходимые формальности — Сайно в это время просто дожидается аль-Хайтама за пределами кабинета, — они выходят из Академии, и Сайно наконец устало поводит плечами, позволяя себе расслабиться. Они оба грязные, и на их руках засохшие пятна крови, но отчего-то все равно совершенно не хочется расставаться сейчас. — У тебя есть планы? — спрашивает Сайно. Аль-Хайтам может ответить все, что захочет, и ему придется принять этот ответ, потому что между ними могут быть какие угодно отношения, но жизнь за пределами их встреч все еще у каждого разная. Жизнь за пределами их встреч — место и пространство, в котором «их» — ни номинально, ни по устной договоренности, — нет. И это Сайно тоже приходится принимать. Может быть, потому, что он еще и сам не до конца понимает, хочет ли он что-то менять. — Если это приглашение, то я согласен. — Аль-Хайтам берет его за руку так уверенно, будто ему абсолютно плевать, что они на улице, и Сайно едва заметно улыбается. Может быть, ему пока ничего менять и не нужно. *** Первая мысль Сайно, когда они заходят к нему, — душ. Тщательный, долгий, горячий душ, чтобы смыть с себя всю усталость, всю грязь, кровь и пыль, которая, кажется, забилась даже в волосы. Но аль-Хайтам смотрит на него так пристально, будто хочет что-то спросить, замерев у раковины на кухне, что Сайно решает — к черту. Душ может подождать, а вот он ждать больше точно не собирается. Он вспоминает все, о чем думал во время их короткого путешествия по Пустыне: раскрасневшиеся от жары щеки, влажные от пота волосы, гибкость и ловкость во время драки, потемневший и шалый взгляд — его он не видел, но может представить, — и поцеловать аль-Хайтама оказывается очень, до смешного легко. Особенно потому, что аль-Хайтам отвечает. Столешница впивается в поясницу, когда он прижимает к ней Сайно, но это не имеет значения. Ничего больше не имеет значения. Ни кровь, ни пыль, ни грязь — весь мир не имеет значения, потому что аль-Хайтам целует его в ответ, и Сайно плывет почти так же, как в моменты, когда отдает свое тело богам. Аль-Хайтам не бог, не всевидящий дух, не потустороннее существо, он реален, и он здесь, сейчас, держит Сайно в своих объятиях, и от этого все ощущается только острее, будто кто-то возводит все чувства в абсолют. Сайно — какая отвратительная романтика — тает в его руках и заводится от одних поцелуев. Весь адреналин, что, казалось, уже рассеялся, уже успокоился в крови, вскипает вновь, проносится по венам, поджигает изнутри, и все, чего Сайно хочет сейчас — чтобы этот момент никогда не заканчивался. А еще — чтобы они поскорее убрались с кухни и оказались в спальне, потому что у Сайно правда больше нет никаких сил терпеть. Поэтому он снимает капюшон, скидывая его куда-то за спину, легко толкает аль-Хайтама в плечо — тот, на удивление, сразу же поддается, — и уже сам прижимает его к столу, целует жадно и требовательно, скользит руками по плечам, под бесконечно раздражающую сейчас накидку. Кожа аль-Хайтама, по ощущениям, горячее всех песков Пустыни, и Сайно ведет сильнее, голова кружится от того, каким ярким оказывается возбуждение. Языком он оставляет влажную дорожку на шее, оттянув ворот в сторону. То, как солоно становится во рту, пьянит до мурашек, и Сайно прикусывает и лижет, и захватывает губами, и кусает снова, потому что отстраниться не получается. Кажется, что он сам горит, и пальцы дрожат от каждого касания, хотя это не аль-Хайтам до него дотрагивается, а Сайно изучает его тело руками: царапает грудь через ткань одежды, губами ловя резкий выдох с губ, сжимает талию ладонями, останавливает прикосновение у пояса, на котором перекручены полы накидки. Сайно готов зарычать от того, как сейчас его злит каждый элемент одежды аль-Хайтама, но вместо этого только резкими движениями избавляется от накидки — та стекает по плечам вниз, — расстегивает пуговицу на штанах неслушающимися пальцами, а после — опускается перед ним на колени. Аль-Хайтам отводит челку с его глаз, встает удобнее, чуть шире расставляя ноги, и ничего не спрашивает. Это хорошо — Сайно разговаривать не хочет и ответить ему нечего. Он не узнает сам себя, собственная несдержанность удивляет, но задумываться о ней Сайно себе не позволяет. Потом. Все потом. Сейчас есть только аль-Хайтам и то, насколько не терпится прикоснуться к нему так, как этого требует, кажется, каждая клеточка тела. Сайно стягивает перчатки, облизывает ладонь, скользит ей по уже возбужденному члену аль-Хайтама, и голод внутри на короткий миг затихает. И в следующее мгновение — возвращается, вгрызаясь так, что Сайно требуется секунда, чтобы перевести дыхание. Он редко бывает настолько нетерпелив, еще реже — сходит с ума от собственных желаний. Хорошо, что аль-Хайтам никак это не комментирует и просто позволяет Сайно действовать так, как тот считает нужным. Плохо, что Сайно сам теряется в силе своих ощущений. Не то чтобы он не знает, что ему делать — напротив, воображение рисует все слишком явно и откровенно, и Сайно не может ему противиться. Не хочет. Он еще пару раз проводит влажной от слюны ладонью по члену, а затем дотрагивается до головки кончиком языка, и если какие-то мысли еще оставались в голове, то теперь, после громкого, хрипловатого стона аль-Хайтама в голове пусто. Желанием затапливает без возможности выбраться, и Сайно тонет и тянет аль-Хайтама за собой, и тот спасения тоже не ищет. Он только вплетает пальцы Сайно в волосы и поглаживает подушечкой большого за ухом, и от этого места по всему телу бегут мурашки, а в затылке словно что-то покалывает. Сайно закрывает глаза. Вылизывает головку, то обводит ее кончиком языка, то ласкает широкими мазками, рукой придерживает у основания, чтобы было удобнее. Шире раскрывает рот, вбирая не полностью, неглубоко, лишь намекая на то, что будет дальше, — дразнит и заводит аль-Хайтама сильнее. От того, как на каждое приятное движение тот резче сжимает пальцы в волосах, у Сайно внизу живота становится все горячее. Шорты и так жмут последние пять минут, но он ничего с этим не делает. Он сосет старательно, втягивает щеки, впуская член все дальше, второй рукой обхватывает яйца — аль-Хайтам стонет громче и чаще, а когда Сайно выпускает член изо рта и прижимается языком совсем близко к яйцам, — выдает такой звук, что Сайно бы кончил прямо так, даже к себе не прикасаясь. Пальцы колет, слюна собирается в уголках губ — Сайно снова берет член в рот, и на этот раз не останавливается и не дразнится, сходя с ума от горьковатого привкуса. Никогда раньше Сайно не думал, что можно настолько завестись от такого простого действия — чтобы мысли путались и терялись, чтобы хотелось каждым своим прикосновением заставить стонать снова, несдержаннее и чаще, чтобы не только он плавился от возбуждения, но и аль-Хайтам шел за ним по тонкой грани удовольствия. Сайно не думал, что когда-нибудь с ним такое случится, но вот он — стоит перед аль-Хайтамом на коленях, чутко реагирует на каждое его движение, то плотнее обхватывая губами, то языком прижимаясь к уздечке, и с нескрываемым удовольствием предугадывает желания — позволяет аль-Хайтаму толкнуться самому и крепче, почти до боли сжать волосы в кулаке. И у него самого внутри все подрагивает от того, как аль-Хайтаму хорошо — тот бы не стал притворяться, чтобы потешить самолюбие Сайно, а потому его реакциям можно верить. Член скользит между губ легко, но осторожно, аль-Хайтам никогда не заставляет его брать глубже, чем Сайно может, и тот не давится, не закашливается, замирает с открытым ртом и высунутым языком, о который аль-Хайтам трется каждым движением бедер. Хочется запустить руку в собственные шорты, хотя бы немного ослабить то напряжение, что сковывает низ живота, но Сайно терпит, продолжает одной рукой придерживать член аль-Хайтама у основания, а другую кладет на его ягодицу, легонько сжимая ее в ладони. Открывает глаза и смотрит на аль-Хайтама снизу вверх. Взгляд у того — пронзительный, темный, сумеречная зелень через секунду после заката, — а на щеках алеет румянец. Сайно выпускает член изо рта, оставляя внутри только головку. Он не отворачивается, не закрывает глаза и жадно впитывает все, что видит у аль-Хайтама на лице: сведенные к переносице брови, округлившиеся в очередном стоне-выдохе, все еще красные от поцелуев губы. Аль-Хайтам обычно не позволяет себе лишних эмоций, он расчетлив и холоден, но сейчас Сайно видит его если не настоящего, то явно охваченного приятными ощущениями настолько, что скрывать свои мысли у него не получается, и это подстегивает Сайно двигать головой стремительнее, брать глубже и насколько возможно чаще обводить языком выступающие венки. Толчки становятся резче, сбиваются с ритма. Сайно чувствует, что аль-Хайтаму нужно еще немного, и потому не отстраняется, неподвижно замирая у его ног. Слюна хлюпает, стекая по подбородку, уголки губ немного саднит, но от стонов аль-Хайтама, от того, как его пальцы дрожат в волосах, от того, как напрягается ягодица под ладонью, весь дискомфорт исчезает, не успевая добраться до сознания. — Можно… — хрипло спрашивает аль-Хайтам, и Сайно только согласно мычит, не прекращая скользить по члену языком. Аль-Хайтам замирает, толкнувшись почти до самого основания, во рту становится горько, а слюна на губах мешается со спермой, когда Сайно отстраняется и член выскальзывает изо рта. В голове шумно, мысли возвращаются медленно и неохотно, так же, как и окружающие звуки: шелест ветра в ветвях деревьев за окном, кипящая жизнь на улицах города, частое дыхание аль-Хайтама. Сайно осторожно поднимается с колен, вытирает рот тыльной стороной ладони, а через секунду аль-Хайтам уже вжимает его в себя и целует, не обращая внимания на то, что его губы и язык все еще хранят вкус его удовольствия. Сайно, если честно, на это тоже плевать. У него по-прежнему стоит, и шорты давят почти болезненно, но Сайно не хочет заканчивать все так быстро. Он хочет наконец добраться до спальни, перед этим все-таки зайдя в душ, а потом вверить себя в руки аль-Хайтама — и уже до самого утра ни о чем не думать. Есть что-то правильное и успокаивающее в том, чтобы вверять себя в чужие руки. В руки, которые поймают и не позволят оступиться. Которые ласково поведут его сквозь наслаждение навстречу ярким вспышкам исчезающего напряжения. Аль-Хайтам ничего не спрашивает, ничего не говорит и следует за Сайно вглубь дома. Моются они вместе и очень быстро. Горячая вода нисколько не помогает успокоиться, Сайно чувствует, как дрожат руки, как слабеют колени, но аль-Хайтам поддерживает его за локоть, помогает смыть мыльную пену, собирая волосы в кулак, чтобы не намочить. От этой нежности, смешанной с отчаянным желанием быть ближе, у Сайно перехватывает дыхание. Это так на него непохоже, но, может быть, это всего лишь отголоски дневных приключений, не исчезнувший до конца адреналин, что толкает Сайно на все эти мягкие, но жадные прикосновения. Сайно не знает, но ему не хочется искать смысл в своих поступках. Какая разница — аль-Хайтам ведь подхватывает его желания на полудвижении, полувзгляде, полувздохе, подхватывает и продолжает, а потому думать о чем-то другом нет никакого толка. И Сайно не думает. До спальни они добираются спустя несколько долгих минут — аль-Хайтам снова берет его на руки, заставляя обвить бедра ногами, и на каждом шаге член Сайно трется об его живот, и стоны сдержать никак не удается. Может, и не нужно больше сдерживаться. Аль-Хайтам бережно опускает его на кровать, сам устраивается между его разведенных ног. От его ладоней, широко поглаживающими внутреннюю сторону бедер, Сайно жарко и тесно в собственном теле. Член подрагивает, пачкая живот смазкой, а когда пальцы аль-Хайтама касаются совсем рядом с поджавшимися яйцами, Сайно выдыхает сквозь зубы и тянет его на себя, вцепившись в плечо. Аль-Хайтам послушно исполняет безмолвную просьбу, но не сразу — сначала скользит поцелуями от низа живота до груди, обводит соски языком, прижимается губами к ключицам, оставляя на них влажные, чувствительные метки. Сайно не видит, но кожа в местах касаний должна быть красной и немного припухшей. Ему хорошо уже только от этого, и, наверное, когда аль-Хайтам перестанет его дразнить, перестанет заводить его еще сильнее, Сайно вовсе рискует кончить слишком быстро. Тело, кажется, продолжает гореть, и жар этот не утихает ни на секунду, а ловкие руки аль-Хайтама, его губы и влажный язык совершенно не помогают, только больше распаляя. Это почти невыносимо, почти на грани, и от напряжения даже немного больно, но Сайно знает — потом все это ожидание окупится с лихвой, он потеряется в удовольствии без возможности отыскать дорогу назад. Без желания отыскать дорогу назад. Аль-Хайтам целует его, а его пальцы ласково опускаются ниже, но отвратительно, раздражающе игнорируют член, поглаживая между ягодиц. Предвкушение и болезненное возбуждение переплетаются тесно и неразрывно. Сайно вскидывает бедра, разводит колени шире. Пальцев мало, пальцев не хватает — потому что аль-Хайтам не пытается толкнуться внутрь, зная, что без смазки это будет неприятно, но Сайно до дрожи не терпится ощутить их внутри. — Хватит медлить, — выдыхает он, совсем немного отстраняясь от губ аль-Хайтама. — Я сейчас с ума сойду, если ты и дальше будешь тянуть. Аль-Хайтам кивает, подкладывает ему под поясницу подушку, тянется к тумбе у кровати за смазкой — Сайно на миг затапливает странной нежностью оттого, что тот безошибочно открывает сразу нужный ящик, будто давно привык к тому, как тут все устроено, — и через несколько секунд ко входу прижимаются уже скользкие, прохладные пальцы, и Сайно расслабляется, впуская их в себя. Хорошо. Потрясающе. Мало. Аль-Хайтам больше не дразнит, обстоятельно смазывает его изнутри, разводит пальцы в стороны, растягивая, разворачивает запястье, меняя угол. Сайно прижимает колени к груди, открываясь сильнее, и когда аль-Хайтам задевает нужную точку, его едва не подбрасывает на постели от резкой вспышки удовольствия. В глазах на мгновение темнеет. Сайно не помнит, когда последний раз ему было настолько хорошо. Аль-Хайтам двигает пальцами еще несколько раз, выбивает из Сайно пару громких, несдержанных стонов, а после, решив, что уже достаточно, отстраняется. Сайно ждет и изо всех сил терпит, чтобы не толкнуть аль-Хайтама на спину и не продолжить самому. Аль-Хайтам приставляет ко входу член и осторожно, медленно и неторопливо протискивается внутрь, и когда он входит до конца, Сайно довольно выдыхает, крепче обхватывая свои колени. До тех пор, пока аль-Хайтам не начнет двигаться, ему все равно будет мало, но так уже лучше, так гораздо лучше, и… После первого толчка Сайно забывает, о чем он думал, и даже не пытается нагнать исчезнувшую мысль. Плевать. Удовольствие прокатывается по телу обжигающе-горячими волнами. Аль-Хайтам держит его за бедра, постепенно вбиваясь быстрее, Сайно протаскивает по подушке вслед за каждым движением, и руки почти не держат. Ему хочется притянуть аль-Хайтама ближе, хочется впиться в его губы поцелуем, но и дыхания не хватает — Сайно стонет, кусая губы и тяжело дыша, но все равно, все равно хочется еще большей близости, хочется вжиматься друг в друга так, чтобы никакого расстояния между ними не существовало в принципе. Аль-Хайтам то ли видит это в его взгляде, то ли сам хочет того же — Сайно до мурашек нравится эта мысль, — но он вдруг замедляется — и вот это Сайно уже не нравится, — наклоняется к нему, разводя колени в стороны, и целует. У Сайно не то чтобы очень хорошая растяжка, и мышцы немного тянет, но все неприятные ощущения меркнут на фоне того, насколько ему хорошо. Аль-Хайтам целует влажно и глубоко, коротко двигает бедрами, и Сайно сдавленно стонет ему в губы, мажет по ним языком. Их дыхание смешивается, оседает на губах, и воздуха не хватает, дышать трудно, но Сайно ни за что не готов сейчас его отпустить. И аль-Хайтам не отпускает тоже. Он упирается рукой рядом с плечом Сайно, чуть смещается, вставая удобнее, и снова начинает двигаться. Сайно водит пальцами по его лопаткам, покрытым испариной, сжимает внутри его член, желая почувствовать больше и острее. Собственный член зажат их телами, и это трение ощущается просто великолепно, но этого все равно мало. Потолок перед глазами покачивается и никак не может замереть на одном месте. Сайно жарко и хорошо, и пальцы на ногах поджимаются от удовольствия, и кончить хочется до безумия, но перестать касаться аль-Хайтама он не может. Не хочет — даже на короткое мгновение. Аль-Хайтам снова делает все за него — проскальзывает рукой к члену, обхватывает его плотным кольцом пальцев, и Сайно хватает трех движений, чтобы кончить, выгнувшись так, что подушка едва не оказывается под лопатками. Его трясет и выламывает, он даже не замечает, как член выскальзывает наружу, когда аль-Хайтам садится между его ног и замирает, не двигаясь, пока Сайно пережидает оргазм. Он влажный от пота и спермы, и голова по-прежнему кружится от силы пронзившего его удовольствия, а аль-Хайтам ласково гладит его по груди и плечам, убирает со лба челку, отводит прядки, кончиками пальцев обводя горящее от жара лицо — щеки, скулы, контур губ. Сайно плавится и горит, горит и плавится, и отпускает его лишь через несколько долгих мгновений. Аль-Хайтам смотрит на него взглядом, полным нежности и чего-то еще, Сайно пока не может понять, чего именно, но ему кажется, что еще миг, еще одна мысль — и он обязательно, обязательно догадается. Но аль-Хайтам целует его, и мысль рассыпается пылью, так и не успев собраться из осколков разбитых в разуме слов. Сайно сам тянется к нему. Осторожно поворачивается на бок, сперма щекотно стекает по животу на подушку, и он хочет спросить, не собирается ли аль-Хайтам продолжить, но тот только качает головой. — Ты устал, а я свое уже получил, — говорит он. Сайно пытается нахмуриться — он не привык быть единственным, кто получает удовольствие, — но получается только благодарно улыбнуться и прижаться к его лбу своим. — Останешься на ночь? Аль-Хайтам удивленно выгибает бровь. — Мой дом не так далеко, и я не вижу смысла тебя стеснять. День был тяжелым, тебе стоит отдохнуть и выспаться. Сайно вздыхает. Аль-Хайтам, который перестает полагаться только на логику, в некоторые моменты все-таки нравится ему больше. — Думаю, ты в моей постели не помешаешь мне выспаться. Аль-Хайтам приподнимается на локте, внимательно смотрит на него, немного прищурившись. Потом — судя по округлившимся в немом понимании губам — складывает два и два. — А-а, — тянет он. Сайно бы подумал, что он смущен, но, может, все это просто из-за недавнего оргазма. А еще он и правда устал. — Только если ты этого хочешь. Сайно качает головой. — Нет. Я спрашиваю о твоем желании. Если ты хочешь домой, насильно держать я тебя не стану. Аль-Хайтам молчит еще секунду, и Сайно уже готовится услышать отказ. Он поймет, честное слово, и даже не станет дальше уговаривать. В конце концов, если аль-Хайтам не хочет — Сайно и правда не будет его заставлять. Может быть, тот просто тоже боится, что происходящее между ними становится слишком серьезным? — Хорошо, — произносит вдруг аль-Хайтам. — Я останусь. Сайно улыбается и поднимается с кровати, направляясь в душ. Может быть, страхи у них одинаковые, но им все-таки рано или поздно придется посмотреть им в глаза. Рано или поздно — но не сегодня. Сегодня Сайно, прижимаясь спиной к груди аль-Хайтама, чувствует его широкую ладонь на своем бедре, и усталость, копившаяся весь день, наконец-то берет свое. За секунду до успокаивающей темноты мысль, ускользнувшая ранее, появляется снова, и ему даже удается ее поймать, но обдумать ее он не успевает — глаза закрываются, и он проваливается в сон. *** После того дня, перетекшего в ночь, они не видятся неделю. Сайно занят новым неофициальным расследованием — Академию все еще перебирают изнутри, изучая все самые неприглядные подробности и выискивая очередные доказательства злоупотребления властью, — аль-Хайтам пропадает на собраниях. Пару раз Сайно замечает его на улицах города то в компании Кавеха, то одного, но куда-то спешащего, и решает не подходить. Он до сих пор не уверен в том, что чувствует. О любви говорить, конечно, рано, но и просто отмахнуться от того, что между ними происходит, у Сайно не получается: все не то чтобы запуталось, скорее, он сам запутался, и ему нужно разобраться в себе, пусть это и кажется чем-то надуманным. Сайно нравится определенность, он терпеть не может что-то не понимать, а сейчас ему кажется, что именно так все и обстоит: он ничего не понимает, раздражает сам себя и не знает, нужно ли ему вообще что-либо понимать. Может быть, никакого недопонимания и нет вовсе. То, что аль-Хайтам в каждую их встречу за рамками рабочих не пытается расставить определенные границы, тоже немного настораживает. Сайно сложно представить, что тот чего-то боится, а уж в то, что тот может избегать близких отношений, верится с трудом. Потому что их отношения уже явно перешли из категории непонятного влечения во что-то большее. Близкое. Интимное. И дело не только в сексе — Сайно бы не отправился в пещеру к Пустынникам с человеком, которому он не доверяет. Возможно ли, что аль-Хайтам тоже не знает, как обозначить то, что между происходит? Сайно лишних слов не любит, но иногда, как бы сильно ему не хотелось этого признавать, без разговоров не обойтись, и им с аль-Хайтамом стоило все обсудить еще в третью их встречу. Провести всю ночь не в объятьях друг друга, а в обсуждении — чтобы сразу расставить все точки в положенные места. А теперь, когда момент упущен, когда они уже сблизились и связались крепче, когда уже не получится списать все на адреналин или похоть, Сайно понятия не имеет, как к этому разговору подступиться. Даже в мыслях все предполагаемые реплики кажутся глупыми. «Здравствуй, аль-Хайтам, скажи мне, пожалуйста, мы встречаемся или как?» — ужас какой-то, им же не пятнадцать, чтобы мяться друг перед другом и смущаться от того, как серьезно и пафосно звучит это «мы встречаемся». Когда они видятся в следующий раз, Сайно думает — разговор им необходим, и, кажется, в кои-то веки он готов сам стать инициатором беседы, хотя ему — и признаваться в этом не стыдно — все-таки страшно: может, аль-Хайтам не захочет определенности, может, аль-Хайтама все устраивает в таком виде, в котором есть сейчас. Может, аль-Хайтам захочет все прекратить — и Сайно не сможет его заставить, даже если тянет к нему так, что сопротивляться не получается. Но разговор приходится отложить, потому что сегодня они встречаются не ради выяснения личных отношений, а за тем, чтобы… Вообще-то это хороший вопрос, зачем сегодня аль-Хайтам зовет Сайно к себе, передавая свою просьбу через мальчишку-посыльного. В кабинете аль-Хайтама пахнет сандаловым деревом, а тени от резного окна причудливо ложатся на стены. Сайно входит осторожно, замирает на пороге, отчего-то не то смущенный, не то растерянный. Не происходит ничего необычного — сколько раз они виделись вот так? — но Сайно все ощущает по-другому. — Зачем звал? — спрашивает он, беря себя в руки и занимая место на стуле у стола. Аль-Хайтам отрывается от лежащего перед ним документа, разминает шею и откидывается на спинку собственного стула. — Подумал, что тебе будет интересно узнать, чем закончилось наше расследование. Если честно — Сайно интересно, но он достаточно доверяет аль-Хайтаму, чтобы не требовать у него вопросов, ответы на которые тот не сможет дать в силу разных причин. Но, наверное, Тигнари захочет узнать, чем все закончилось — все-таки Аббатуя, с которого все и началось, был его знакомым, и Тигнари всегда отличался высоким уровнем эмпатии, — поэтому Сайно кивает. В целом — ничего неожиданного. Джабир, прижатый к стенке матрами, отпираться не решился и признался, что именно он нашел ученых, занимающихся подобными аморальными исследованиями. Цель его заключалась в том, чтобы создать новое оружие, которое могло бы действовать автономно — подчиняться заложенному в него алгоритму, но самостоятельно просчитывать оптимальную тактику, четко разделяя своих и чужих и помогая Пустынником вести свои незаконные дела. Порыв, конечно, благородный — кто бы из бойцов отказался от автоматизированного солдата, которому достаточно было бы только прописать набор действий и на которого не пришлось бы отвлекаться в бою, — но Устав Академии придумали когда-то не просто так, и уж явно не для того, чтобы его нарушать. Ученые проторчали в той мастерской в пустыне почти полгода, но сильно продвинуться в своих исследованиях им не удалось, опыта не хватало, наработок было мало, а то, что все результаты работы Аббатуи попали в руки Академии, и вовсе чуть не поставило крест на всей этой затее. Джабир злился, находил лучших роботов и оборудование, которое только можно было достать на черном рынке, но результата не было. В тот день, когда Сайно и аль-Хайтам накрыли их логово, Джабир собирался дать ученым последний шанс, а после избавиться от них, если бы им в очередной раз не удалось ничего добиться. Сайно вздыхает, когда аль-Хайтам об этом рассказывает. Вот они — последствия пренебрежения Уставом и здравым смыслом: в погоне за ценностью жизни робота Джабир и ему подобные всегда упускают ценность жизни человеческой. Будто это так просто — взять и убить, чтобы замести следы, чтобы избавиться от свидетелей. И никто, никто из них никогда не задумывается о том, что будет дальше. Они убивают одних, находят других, продолжают искать ответы на те вопросы, которые изначально не стоило задавать — и это касается не только попыток очеловечить механизмы, но и попыток, к счастью, бесплодных, вырастить особо ядовитые — в паре случаев еще и разумные — растения — этим занимались в Амурте, и Тигнари всегда праведно злился на тех, кто пытался попрать законы уже не Академии, а самого мироздания. Все эти исследования кончаются одинаково — на работу матр никто никогда не жаловался, кроме тех, кому было что скрывать. — И что теперь? — спрашивает Сайно, когда аль-Хайтам заканчивает свой рассказ. — Записи уничтожат, а их отправят отбывать наказание? Аль-Хайтам кивает. — Да. Устав есть Устав, и они ответят за все нарушения в соответствии с законом. Сайно думает о том, как хорошо, что затея этих пустынных ученых успехом не увенчалась: он видел, с какой нежностью Тигнари относился к Каркате, и вряд ли бы тот обрадовался, узнав, что им пришлось уничтожить очередного очеловеченного робота. Любая жизнь ценна, и если она уже пришла в этот мир — у них нет права ее отбирать, пока она не представляет никакой угрозы. — Хорошо, — Сайно устало трет переносицу. — Рад, что смог вам помочь. Аль-Хайтам ухмыляется. — Если бы ты не взялся за это дело, никто бы даже не попытался что-то еще найти, так что твоих заслуг тут больше, чем чьих-либо еще. Похвала аль-Хайтама греет душу — Сайно приятно знать, что его действия и правда оказались полезны, у него в этом свой, личный и корыстный интерес — отголоски той цели, что он преследовал, служа Академии. Отблески того пути, по которому он шел, пока не заплутал в песках — времени, других людей, чужих приказов. Теперь, понимая, что все было не зря и что его усилия оценили по-достоинству, не испугавшись его проницательности, а наоборот — поддержав, прикрыв спину, отправившись с ним прямо в укрытие врага, — теперь Сайно кажется, что он снова обретает цель. Может быть, Академия ему все-таки нужна — но не в том виде, в котором она существовала ранее, а вот так, как сейчас. И с людьми — с человеком, — с которым он работает сейчас. Успешно завершенные дела принято отмечать праздничным ужином где-нибудь в таверне, хотя Сайно никогда не любил такие посиделки — его должность и то, что он делал, в какой-то степени отталкивали его от подчиненных, — но с аль-Хайтамом успех хочется разделить. В таверне ли, у кого-то из них дома — неважно. Наверное, Сайно просто не хочется с ним расставаться. А еще — за ту неделю, что они не виделись, Сайно соскучился, и теперь, сидя вот так под внимательным взглядом аль-Хайтама, ему не страшно это признать, пусть пока и не вслух. — Давай встретимся вечером, — предлагает аль-Хайтам, в который раз предугадывая то, что Сайно только собирается сказать. — Где-то или… — Или. — Сайно улыбается. — Можем встретиться у меня, Кавеха сегодня нет. — Тогда увидимся позже, — Сайно поднимается со стула, направляясь к двери, и аль-Хайтам его не останавливает. Заходя сюда, Сайно думал о необходимости серьезного разговора и о том, что придется его отложить. Теперь, когда он знает, что они сегодня еще встретятся, Сайно думает, что более подходящего времени не придумать — потому что подходящего времени для серьезных разговоров не бывает никогда. *** Дом аль-Хайтама Сайно замечает издалека. В окнах приветливо горит свет, от тихого свежего ветерка колышутся сумерские розы в расставленных у крыльца горшках — задумка Кавеха, и аль-Хайтам не стал от нее избавляться. Сайно на мгновение замирает у двери, а потом решительно берется за литое кольцо и стучит пару раз. Дверь открывается тут же — аль-Хайтам, должно быть, заметил его в окно. — Проходи. Сайно кивает, оставляет капюшон на вешалке у порога рядом с накидкой аль-Хайтама, убирает растрепавшуюся челку с глаз. Он не то чтобы волнуется, но последний раз он так нервничал в преддверии неловкого, явно неловкого разговора несколько лет назад, когда однокурсница признавалась ему в любви, а стоял и краснел, не зная, как на это все реагировать. Сейчас он ни в чем признаваться не собирается, да и вряд ли аль-Хайтам когда-нибудь скажет ему те три слова, о которых так мечтают романтики, но Сайно этого и не ждет. Ему это и не нужно — за столько лет он научился больше ценить поступки, а не слова. — Ты выглядишь задумчивым. Что-то случилось? — спрашивает аль-Хайтам, провожая его в гостиную. — Нет. — Сайно качает головой. — Скажи мне, что нас связывает? Вопрос звучит резко, но Сайно не хочет больше оттягивать неизбежное. Это как поздней весной, когда воздух уже становится удушливо жарким, окунуться в еще не прогретую солнцем воду — подготовиться невозможно, и лучше все сделать быстро и не позволяя себе задумываться, чем долго смотреть на водную гладь, но так и не решиться сделать шаг. Аль-Хайтам реагирует так, как Сайно и ожидал — на его лице ничего не проявляется, и только в глазах — темнеющая в надвигающейся грозе зелень, — мелькает не то испуг, не то понимание. — Ты хочешь определенности. — Аль-Хайтам не спрашивает, аль-Хайтам никогда не спрашивает, если уверен в своих словах, и, наверное, Сайно он давно научился читать по жестам и мимике, а потому его голос звучит уверенно и спокойно. — Пожалуй, да, — Сайно кивает, садится рядом с ним на широкий диван. Он мог бы сесть подальше, мог бы сесть на диван напротив, но он затеял весь этот разговор, надеясь, что после него они станут ближе, и не собирается отдаляться сейчас. — Мне так будет спокойнее. — Мне казалось, что тебе это не нужно. — Что именно? Определенность? Академия — а вместе с ней и вся страна — до сих пор переживает неспокойные времена, поэтому — нет, я хочу определенности. Аль-Хайтам задумчиво прижимает согнутый палец к губам. Может, считает, что Сайно сам не понимает, чего хочет. А может — думает, что происходящего между ними и так достаточно, чтобы сделать выводы. Сайно выводы делает. И очень хочет знать, что они у них совпадают. — Я не умею признаваться в чувствах. И ярлыки, если честно, не люблю, — неожиданно тихо произносит аль-Хайтам, и — ладно, Сайно предполагал, что его уже сложно чем-то удивить, но эта отчаянная открытость — удивляет. Настолько, что дыхание перехватывает, и он не сразу находится с ответом. Сайно ярлыков не просит. Он просто хочет узнать — услышать, — что не только для него важно то, что их связывает. И да, поступки важнее слов, но иногда что-то сказать — это тоже поступок, на который смелости требуется больше, чем иной раз отправиться в Пустыню, не зная, что ждет впереди. — Можешь не называть это каким-то одним словом, просто… — Сайно запинается, когда аль-Хайтам берет его за руку. — Я могу лишь предположить, о чем ты думаешь, и не уверен, что мое предположение окажется верным, но я разделяю твои сомнения и — да. На все, что хочешь сейчас спросить и сделать, — да. Сайно сжимает его ладонь в своей машинально — смысл слов оглушает, а сердце колотится где-то в горле. — То есть все серьезно? — переспрашивает он. — Абсолютно. Сайно на миг прикрывает глаза, выдыхает, пытаясь собрать себя по частям, а после — целует так жадно и признательно, что удивляет сам себя. В мыслях все еще эхом отдается признание, продолжают звучать слова о том, что сомнения у них — как и многое — на двоих, и раньше он никогда не думал, что так приятно окажется понимать: бояться вместе — совсем не страшно. Бояться вместе словно пережидать песчаную бурю, сквозь которую тусклым маяком пробивается свет надежды, и никакой песок, никакие порывы ветра не могут его погасить. В этот вечер они особенно нежны друг с другом, и Сайно распадается на частицы, рассыпается пеплом в руках аль-Хайтама — потому что знает, что тот соберет его вновь и не оставит одного ни в удовольствии, ни в чем-то менее приятном. И когда аль-Хайтам кончает, влажно и трепетно прижимаясь к его губам, Сайно знает: теперь у них на двоих не только страх и сомнения. Теперь у них на двоих — уверенность. В себе, друг в друге и в том, что вот так, вместе, они смогут справиться со всем, что отважится встать у них на пути. Сайно знает: они есть, и в этой комнате, и за ее пределами, и даже там, где их еще никогда не было, но куда они обязательно доберутся, если останутся рядом. А они — останутся. И все будет хорошо. И он обязательно покажет аль-Хайтаму Пустыню такой, какой видит ее сам — со всеми достопримечательностями и красотами, со всеми тайнами и загадками, со всеми руинами и оазисами. Они попробуют местные блюда, полюбуются скарабеями, неторопливо ползущими по своим скарабейным делам, посмотрят на звездное небо — из Пустыни оно кажется особенно ярким и притягательным, — если удастся, даже заберутся на самую высокую точку, откуда — Сайно знает не понаслышке, открывается самый чудесный вид. Все эти мысли и планы на будущее теперь не кажутся глупыми и несерьезными. Сайно хочет, чтобы аль-Хайтам был важной частью его жизни — еще более важной, чем есть сейчас, — и по тому, как тот кончиками пальцев рисует невидимые узоры на его запястье, Сайно понимает, что это желание взаимно. И все хорошо, а это — самое главное. *** В лесу Авидья привычно тепло и немного душно. Сайно легкомысленно болтает ногами, сидя на крыльце дома Тигнари, и жмурится от лучей солнца, пробивающихся сквозь густые кроны деревьев и ласкающих лицо. Капюшона на нем нет, и ветерок играет с прядками волос, щекотно скользящими по щекам. Тигнари выходит к нему, держа в руках две чашки своего травяного чая, и Сайно в который раз искренне сочувствует Коллеи: ему чай нравится, но он редко бывает здесь, а потому и пьет его редко, но пить его постоянно он бы не смог. Он усмехается. — Вспомнил что-то смешное? — спрашивает Тигнари, присаживаясь рядом. Сайно лениво переводит на него взгляд и принимает чашку из рук. — Не особо. Просто подумал, что у вас тут так тихо. Тебе не скучно? — Предлагаешь сменить лес на Пустыню? Сайно смеется. Он, конечно, любит Пустыню — но не настолько, чтобы пытаться затащить туда всех своих друзей. Особенно Тигнари. Несколько часов подряд слушать, насколько ему жарко, хочется пить и «вообще, Сайно, я буду вычесывать песок из хвоста до завтрашнего утра!»? Нет уж, спасибо, Сайно ценит свое душевное равновесие. — Тебе там не понравится, — говорит он, и Тигнари уверенно кивает. — Знаешь, — неожиданно серьезно произносит он. Сайно делает глоток чая и поворачивается к нему, подгибая одну ногу под себя. — Спасибо за то, что взялся за то дело. Это… тяжело, — Тигнари вздыхает. — Механизмы — пусть даже очеловеченные — живут куда дольше людей, и каждый раз, когда я смотрю на Каркату, мне становится не по себе. Он скучает по Аббатуе. Все еще не может принять и осмыслить то, что его больше нет, и так грустно смотрит на каждого встреченного ученого в похожей накидке. Сайно не вполне понимает, как робот может грустно смотреть, но словам и чувствам Тигнари он доверяет безоговорочно. — Мне кажется это бесчеловечным, — продолжает Тигнари. — Творение переживет своего создателя, так всегда было и всегда будет, но неправильно заставлять их чувствовать то, для чего они не созданы, зная, что когда-нибудь придется их оставить. Сайно задумчиво смотрит на лес, раскинувшийся впереди. В словах Тигнари есть смысл, и, если Сайно не ошибается, Спантамад вместе с Кшахреваром когда-то именно запретили подобные исследования не только потому, что очеловеченные роботы могли представлять угрозу людям, но и потому, что, с точки зрения морали, это было неправильно. — Я думаю, — начинает Сайно, осторожно подбирая слова, — что Аббатуя считал Каркату не просто механизмом, а другом, с которым можно было поделиться своими переживаниями. Пусть он не мог реагировать так, как положено человеку, рано или поздно он все равно бы разглядел то, что ему и правда удалось превратить Каркату в… — В подобие человека, — заканчивает за него Тигнари. — Ты, наверное, прав, но все равно это безумно грустно. И мы ничего не можем сделать. Сайно вместо ответа легко сжимает его плечо, и Тигнари, благодарно кивнув, вдруг хитро прищуривается. — А к вопросу о переживаниях. — Сайно удивленно хмурится. Что за резкая смена темы? — Не хочешь рассказать мне о том, что происходит у вас с аль-Хайтамом? — Сайно хмурится сильнее, но уже недовольно. Проницательность Тигнари всегда его восхищала, но чаще — бесила, и на этот раз ничего не меняется. — О, не делай такое лицо. Слухами полнится не только город, но и лес. Говорят, вы вместе были в той лаборатории в Пустыне. Правда? Сайно молча кивает, а Тигнари смеется, отставляя чашку с чаем, и сережка в его ухе едва слышно позвякивает в такт тому, как дрожат его уши. — Кажется, вы и правда нашли общий язык. О, знал бы он, что еще они нашли. — Его серьезность меня настораживает, но если ты ему доверяешь, значит, можно не волноваться. — Я ему доверяю, — кивает Сайно, подтверждая его слова. Тигнари упирается ладонями в пол за своей спиной и чуть отклоняется назад, многозначительно вздыхая. — Я рад за тебя, — говорит он, немного помолчав. — Мне теперь будет спокойнее — знать, что ты там не один. — А потом добавляет, улыбаясь уже веселее: — Только Коллеи не рассказывай, а то он ее пугает. Сайно прижимает ладонь ко лбу и смеется, качая головой. Аль-Хайтам и правда бывает пугающим — не так, как Сайно, когда становится серьезным по долгу службы, а в любой момент времени, ни с чем не связанный, — но Сайно к этому привык и научился видеть его другим: улыбающимся, довольным, разморенным после вкусного ужина или хорошего секса. Сайно научился замечать его эмоции в том, как слегка поджимаются губы, когда тот недоволен, как он постукивает кончиком пальца по губам, когда усиленно над чем-то работает, как вздыхает, когда в не до конца успокоившейся Академии в очередной раз случается какой-то форс-мажор. Сайно всегда смотрит на него внимательно и запоминает каждую деталь его образа, и с каждым разом он видит и подмечает больше, а аль-Хайтам чаще позволяет себе хотя бы немного расслабиться. Позволяет увидеть то, что скрывается за маской собранного, самодостаточного, иногда — излишне самоуверенного — человека. Сайно счастлив знать, что ему позволено все это видеть и что аль-Хайтам не пытается от него закрыться больше, чем привык закрываться от всех остальных. И да — он теперь не один, и это ощущение для него все еще в новинку, но ему нравится. И он ничего не хочет менять.1.
3 марта 2023 г. в 16:00