Черная вдова

Блэкарахния, по утрам выходящая из отсека Тарантула, уже никого не удивляла на корабле предаконов. Изредка замечаемые особо зоркими на броне Тарантула следы от чьих-то небольших, но острых клыков, тоже. Были сорвиголовы, которые попытались пройтись по этим темам, но после второго же высказывания они куда-то исчезли, и даже у Мегатрона не возникло желания спрашивать, куда именно. Он вовсе не был уверен, что ответ сохранит его психику в целости и сохранности: лидер отдавал должное воображению и умениям паучьей парочки. Отношения были на редкость удобными для обоих партнеров — никаких обязательств, никаких претензий, никакой предполагаемой семейной жизни. Просто Блэкарахния приходила в отсек Тарантула вечером и покидала его утром, довольная и успокоенная. Сам Тарантул предпочитал не показываться наружу, не заполировав следы недавней страсти: паучиха так и норовила что-нибудь оторвать или куда-нибудь укусить в порыве страсти. Благо, после первой же такой ночи он, едва пережив знакомство с фирменным ядом феммы, очень настойчиво попросил поумерить с ядами — и та даже послушалась, что было как минимум странно. Впрочем, кусаться не прекратила, и Тарантулу пришлось смириться. Что ж, без яда — пусть её, заживет быстро. Это продолжалось довольно долго, и Тарантул вовсе перестал опасаться подвоха с этой стороны. Потому, когда все пошло не по привычному сценарию, он и не успел ничего сделать. Последнее, что он увидел перед тем, как отключиться — непривычно ласковую и оттого показавшуюся лишь более мерзкой улыбку Блэкарахнии. В себя он пришел со скованными конечностями — всеми двенадцатью, если считать и паучьи лапы — и совершенно точно не у себя в отсеке. Он никогда раньше не видел это помещение — и именно поэтому знал, где находится. Потому что только здесь он никогда не бывал раньше. Личный отсек Блэкарахнии. Что ж, тут оказалось довольно уютно. Если бы он не был обездвижен, это было бы, пожалуй, даже приятно — высокую степень доверия оказала ему фемма, ничего не скажешь. И все-таки зачем она его сюда притащила? Словно услышав незаданный вопрос, паучиха выскользнула откуда-то из особо густых тенет, нависла над ним, чуть шевеля хелицерами и пристально рассматривая лицевую пластину Тарантула. — Ты знаешь, у меня будут паучата, — наконец сообщила она. — Я уже отложила яйцевые коконы. Странно, да? — Почему же, — ученый в Тарантуле вырвался наружу не вовремя. — Вполне естественно, с этими звероформами многое нельзя предсказать, но почему бы и не допустить, что возможно перенять от наших органических подобий чуть больше, чем внешность и мелкие особенности… ну и что с того? — О, все очень просто, — паучиха щелкнула хелицерами в опасной близости от предакона. — Деткам захочется кушать, когда они выползут наружу. Ты ведь никогда не следил за повадками своего органического прототипа? — Ты хочешь сказать… — вокалайзер перемкнуло. — Именно, — фемма почти ласково огладила его лицевую пластину одной из передних лап. — Тебе, к сожалению, придется побыть кормом. Жаль. Я почти к тебе привязалась… Паучиха снова отпрянула, трансформировалась, приседая рядом с пленным предаконом и внимательно того рассматривая. Тарантул рванулся, пытаясь вырваться, хотя и успел уже понять, что это бесполезно. Но сдаваться без боя он не планировал. — Не трепыхайся. Я все-таки делаю это впервые. Вдруг у тебя из-за твоих выходок испортится вкус? Тарантула пробило на нервный смешок. — А как же лорд Мегатрон? Он не одобрит потерю одного из своих солдат! — попытался достучаться до здравого смысла паучихи предакон. — О, мы что-нибудь придумаем, — легкомысленно махнула клешней фемма. — Мы?.. — Я и мои детки. Я думаю, лорд простит нам твою смерть, — Блэкарахния по-прежнему мечтательно улыбалась, но в свете последних реплик эта улыбка по-прежнему казалась предакону мерзкой гримасой. Фемма в последний раз внимательно посмотрела на его лицевую пластину и снова вернулась в звероформу. Ловко перебираясь по развешенной в отсеке паутине, она снова скрылась из поля зрения Тарантула. Видимо, поползла проверять свои драгоценные яйцевые коконы. Вернулась она быстро, снова нависла над Тарантулом, примериваясь, затем, склонившись над ним, аккуратно укусила. Тот зашипел: укус был вещью болезненной, ни в какое сравнение с предыдущими покусываниями во время интерфейса. — Беспроцессорная! Твой яд меня просто убьет! — В обычных условиях — убил бы, — легко согласилась паучиха. — Но это не яд — это пищеварительные ферменты. Не волнуйся, дорогой, они разложат тебя изнутри. Растворят все, кроме внешней оболочки. Наверное, это будет больно, — сочувствия в голосе фемм не было ни на грамм. — А знаешь, что самое прелестное? Ты будешь жить. Ты будешь чувствовать все, что с тобой происходит, пока не разложится твоя камера Искры — вот только не знаю даже, что произойдет с ней… но вряд ли что-то хорошее. Наслаждайся функционированием, Тарантул, пока оно не истекло. Она была права — Тарантул уже начинал чувствовать действие яда. Боль, хотя и охватила уже все плечо, до сих пор была терпимой, но с каждым мгновением она становилась все сильнее. Некстати вспомнилось, как когда-то, во времена обучения в академии, он случайно опрокинул на себя пробирку с какой-то мощной кислотой. Ощущения были очень похожи, только теперь разъедало не внешнюю броню, а внутренние системы. Как оказалось, это было только начало. Мучительная и острая боль понемногу переходила на манипуляторы и торс, заставляя его корпус задрожать. С каждой новой секундой становилось всё хуже. Сейчас пленник ощущал, как медленно и уверенно яд разъедает системы, по-хозяйски забирая себе всё большую территорию, оставляя на их месте лишь непригодные для функционирования останки. Постепенно боль усиливалась, обрушиваясь на всё большее количество его внутренних систем. Учёный уже не чувствовал собственных конечностей, что манипуляторов, что ног. Спустя несколько минут даже сил двигаться не осталось, настолько боль затуманила процессор трансформера. Системы давали сбой, а после и вовсе отказывали под натиском кислоты, что уверенно разъедала всё на своём пути, перерабатывая остатки в непонятную массу. Очень скоро конечности и вовсе отказали, став теперь неподвижным мусором и будущей едой для потомства паучихи. А затем боль зазвучала в корпусе Тарантула с новой силой. Постепенно системы его торса сдавались под натиском кислоты, от чего становилось всё хуже. Секунды тянулись мучительно медленно, забирая каждую частичку бывшего сильным тела, отдавая взамен непосильные страдания. Постепенно процессор пленника начал терять связь с реальностью, заставляя его обладателя хрипеть, а то и рычать от невыносимой боли. А затем рык перешел в отчаянный вопль, ибо ужасный яд понемногу доходил до Искры предакона, заставляя его кричать перед неминуемой гибелью. Последние секунды отчаяния от осознания того, что сейчас весь мир померкнет. Неописуемая боль, что подбирается всё ближе к столь значимому источнику жизни. Крик, что постепенно стал хрипом из-за отказа слишком большого количества систем. А затем всё резко оборвалось, смешавшись с темнотой. Последний рубеж пройден кислотой. Сигналы о повреждениях оболочки Искры уже не доходили до процессора, и вот, наконец, пал и этот последний рубеж — Искра Тарантула погасла, став непонятной массой вместе с остальными внутренними системами. Паучиха довольно осмотрела дело лап своих, не выдержав, прокусила манипулятор, с наслаждением втягивая в себя жуткую кормовую смесь. Ей хватило нескольких глотков, чтобы желудок заполнился, и Блэкарахния отползла в сторону, медленно перебирая лапами. Чуткие аудиодатчики услышали, как рвется паутина. Спустя несколько минут, которые фемма провела в неподвижности, из-за паутинного полога, неуверенно ковыляя на тоненьких лапках, выбрался первый паучок. Едва заметив мертвого Тарантула, он направился к нему, вцепившись слабыми пока хелицерами в след оставленного матерью укуса. За ним выползли еще семь паучат, окружившие дезактивного предакона и старательно высасывающие ту питательную кашицу, что подготовила им заботливая мать. — Ешьте, мои дорогие, — прошипела паучиха. — Ешьте… Спустя несколько дней по всему кораблю разнесся горестный вопль. Отправившийся проверить, в чем дело, Скорпонок увидел рыдающую паучиху над небольшими комочками металла, прежде чем Блэкарахния его заметила. Заметила — и тут же зарыдала с новой силой. — Мои детки, мои бедные, бедные детки! — причитала она, в тщетной надежде пытаясь расправить один из комочков — Скорпонок, присмотревшись, узнал в нем небольшого паучка. — Он не смог послужить вам, о, проклятый Тарантул, даже в смерти он смог отомстить, этот мерзкий ублюдок!.. Предакон предпочел не выяснять подробности, отступив и прикрыв за собой дверь. Блэкарахния долго еще горевала, но время лечит, и она оправилась от такого удара судьбы. Впрочем, это не означало то, что она сможет с ним смириться. Ухаживания романтичного Сильверболта она восприняла как подарок судьбы. Может быть, хоть этот сможет прокормить её деток?