Condemnatus ad mortem

Времени не оставалось. Выбор между Канной, Шином и Соу оказался труден для всех, возможно помимо самой Сары, что исключительно чудом и подозрением в наличие жертвы, ранее избежала большинства голосов. Потому что ее голос за кандидатуру Соу Хиери стал решительным, но к ее удивлению, внезапно не единственным. Помимо двух голосов неизвестных и одного Сары, он получил подачки от Шина и Канны. Лишь когда результат с внушительным перевесом был показан на экране, Сара осознала роковую ошибку, что допустили они все. Еще до того как вальяжно возвышающийся за трибуной Соу разразился смехом, в избытке навалившихся чувств. — О, какая неудача! — Соу грустил картинно, с искрящейся страстью и баловством Арлекино. С той же шутовской насмешкой он поклонился, как театрал по завершению поднадоевшего спектакля, и с долей иронии подметил роковое — то, что вышибает почву из-под ног поголовно каждого присутствующего. — Ведь… Жертва была у меня! — Не может быть… — слабо прошептала Реко. — Как видите, вполне! Вы меня не разочаровали, это было так весело! — проникновенно пропел Соу Хиери, заставив окружающих разом помертветь. От его образа словно отделилась ранее нацепленная шелуха некоего благородства и сочувствия — теперь все видели его истинное лицо: могущественное и грациозное существо, спесивый и претенциозный, с ярчайшей иронией и жуткой ухмылкой от уха до уха. Он попросту смеялся смерти в лицо и играючи лавировал меж черными тенями, каждый раз выворачиваясь из капканов и узлов. Хиери, что казался радушным и добродушным, что был популярен и на хорошем счету, оказался не тем оплотом единственной надежды, какой себя выдавал. Соу Хиери был безупречен от манер, способов заполучения доверия, до острых стрелок брюк и сияющих белизной рубашек. Его взгляд иссиня-пламенный, газово-зеленый с провалами на месте зрачков, заставлял внимать. Даже если Сара не верила ему, она ничего не могла сделать — уж больно ловкие интриги он плел. Сара чувствовала смерть в глотке, от каждого лживого обещания, но не могла объяснить это странное, знакомое, и будто заживо похороненное чувство… Родства? Она читала его, даже если не хотела — это чувство понятливости процеживало в голове любые его игры, как будто через фильтр. Она чувствовала как Соу Хиери был по вкусу этот мир — закрытый мир коробки и персонажей. Не освещенный солнцем, а предательским светилом надежды-харизмы, мир, где злодеяния оставались безнаказанными, все нежные чувства попраны, где правда врала, а ложь утешала, подставляя плечо темными ночами. Он знал, что такое зло и Сара все пыталась разгадать — был ли он сам парадоксально знающим, или такой же тварью с тысячью уловок, чтобы казаться добром (оказался последним, когда Кейджи захлебнулся ядом, откашливая кровь в перемешку с собственными органами на ее колени). Соу всегда проникал в саму суть человеческих характеров и судеб. Соу оказывался победителем всякий раз, ведь умел читать мотивы и использовать их себе во благо — так постепенно каждый член группы попал под его влияние, усыпленный сладкой сказкой искусителя. Лишь у Сары стягивало горло, когда Хиери укладывал руку на плечо Шина и выгибал уголки губ в самой ненатуральной улыбке на свете, взрезанной на губах отработанной схемой. Ведь если бы Шину хватило сил поднять голову, если бы Шин мог распахнуть налившиеся свинцом веки, если бы вперил взгляд в его могильно-бледное лицо, он бы ужаснулся и более бы никогда не посмел назвать Соу Хиери своей константой спокойствия в хаосе игры. Потому что лицо Соу Хиери разрезала не скорбь по ушедшим, не сострадание общему горю, не волнение за свою и чужие жизни, не желание помочь… а ясная, инфантильно-радостная, похожая на торжествующий оскал улыбка. Ладонь, в которую он все накручивал шарф друга, цеплялась крепко — удерживая будто поводок. Иногда людям так мало нужно для чувства удовлетворенности. Соу Хиери — тот, кого создают и каким хотят видеть. Потому что доброго друга и почти брата не существовало бы, не прими Шин его иллюзию. Потому что партнера и важного союзника никогда не существовало тоже, пока он не понадобился группе. Он к каждому умел найти подход, не смотря на свою антисоциальность и странное поведение. Соу будто знал каждого, и каждому он казался близким, словно знакомец из спокойного прошлого. Он даже, глядя на то как неудачливо краснела Сара, не способная справиться с его манипуляциями, обязательно и ей уделял ей достаточно много внимания. Еще чуть-чуть и разовьется аллергия на его вечное присутствие: в дверях, в комнате, в моменте, в мыслях, в страхах, в жизни, — и совершенную сосредоточенность на избранном объекте. Саре казалось, что он наблюдал за ней больше положенного и (стыдно было признавать) вздрагивала всякий раз, когда замечала за собой вытянутый, бесшумный силуэт. Когда Кейджи был жив, он ложился с ней под одеяло и убеждал, что не даст ее в обиду: его руки всегда укрывали ее от пугающих видений и страха перед неизвестным. «Хиери может казаться тебе страшным, но я не дам ему прикоснуться к тебе» — он никогда не смеялся и не внушал, что ей «просто показалось», в чем уверяли Нао и Реко. Кейджи умел принимать на веру даже самые маловероятные теории, а ее слово было для него синонимом надежности и веса. Когда Кейджи не стало — на один труп под ее глазницами стало больше, а ранее бесформенный силуэт наконец получил доступ в комнату. Сара сворачивалась в клубок и надеялась, что с новым днем эта пугающая тень исчезнет — но кошмар просто обретал физическую оболочку, налитую светом. — Может быть ты хочешь поговорить о своем обособленном положении и всеобщей ненависти, мисс Сара? Я же лидер и могу помочь! — говорил он, точно издеваясь — не мог не понимать, чья то была ниша, до того, как он взялся за подминание группы под себя. Вполне успешное, вылившееся для Сары потерей авторитета. — Не плачь, мисс Сара, я уверен, ты сможешь поладить с моими друзьями, если станешь чуть более сговорчивой и менее подозрительной! — Скорее ад покроется льдом, — тогда выплюнул Тсукими. — Я скорее буду глотать стекло, чем работать с ней. — Не будь так жесток, Шин, мы же все здесь союзники, — отвратительно улыбался Соу, пародируя ранние высказывания самой Сары. — Не так ли? — Все так, братик Соу! — поддакивала Канна, а затем и все остальные. Пусть для этих людей его слова имели смысл, для Сары же всегда были пустыми болванками. Она знала, отчего-то знала, что он просто говорил то, что они хотели слышать, поэтому в нем не видели угрозы и поэтому же Сара не могла ничего доказать, что бы не пыталась убеждать. Сперва робко, затем настойчиво и отчаянно — все более отвращая группу, взятую Соу на поводок, от себя. Кейджи, ведь Кейджи один верил ей, и она твердо знала, что его смерть не была стечением обстоятельств — Соу намеренно сделал его жертвой аттракциона. Но когда она не сдержалась и накричала на него, Шин выставил виноватой ее. Ведь Соу заботится, а она лишь разъединяет группу свои вздорными байками. С тех пор более никто не воспринимал ее слова всерьёз, пусть она действительно пыталась помочь разоблачить тайные махинации Хиери. С потерей Кейджи никто более не поддерживал лидерское положение Сары, а из-за ее расшатанного психологического состояния и частых стычек с Шином, она и вовсе опустилась в общем рейтинге с пугающей скоростью, под удовлетворенную усмешку Соу. — Мисс Сара совсем свихнулась из-за смерти Шиноги. Ей нельзя доверять, — говорил Шин тогда. — Ради нашего общего блага, мы все должны верить Хиери. Она понимала, почему оказалась в проигрыше — у нее попросту не осталось никаких шансов, с ее куцыми искренними речами, по сравнению с отработанным и постепенным прибиранием карт в собственную колоду, Хиери. Она — всего-то зеленый новичок, не могла играть по тем же правилам, что и он, от того и проиграла, испугавшись грязи… Несмотря на проклятия остальных, все вопли ужаса и попытки выторговать у Сафалин отсрочку, Хиери безмятежно улыбался, являясь оазисом безбрежного омута в штормливую погоду. — Хиери, мы сможем сбежать… — в общем хаосе облегченная улыбка Шина прошибает Сару запоздалым осознанием. Они… Изначально были в сговоре? Да. Все было так. От того в животе образовывалась смердящая и ноющая гнойная язва ужаса перед неминуемым. Шин не был марионеткой, вроде Канны. Шин был возлюбленным и верным сообщником — так полагала Сара… — Мм, нет-нет… — Соу, не смотря на абсолютную уверенность Шина, неприятно задумался, заставив «брата» оцепенеть. Он серьезно обдумал данную перспективу, все время почти с умилением глядя на быстро вздымающуюся грудь Сары, и полагая, что испуганной она нравится ему даже больше: драгоценные капельки пота по виску, липнущие и льющиеся медом волосы по плечам и линии ключиц, чуть приоткрытые в испуге губы и на десерт — дурманящие глазницы, в которых зажглись животные проблески нежелания умирать. — Я хочу чтобы моя мисс Сара наблюдала. Сара пропустила вдох, вперив в него взгляд полный ужаса и неверия. Ее органы скручивались бичевой веревкой, грозязь лишить ее чувств, а голова шла кругом, разрываясь искрами боли. О чем, черт побери, он говорит? — Она не сможет наблюдать если умрет, — вдохновенно произнес Соу, обрушивая на тщедушные плечи трясущиегося Тсукими весь мир. — Это ваше решение, Соу Хиери? — вопросила Сафалин и он без задней мысли кивает, повторяя и подытоживая. — Моим партнером станет Сара Чидоин. — Н… Но, Хиери… Мы же друзья… — Шин мертвецки побелел. С треском образа Хиери пришла на самом деле простая, но столь жестокая истина: Соу Хиери никогда и не думал его спасать. Соу Хиери никогда не был его другом. В момент прозрения вспомнились их странные взаимоотношения, что продлились вплоть до убийственной игры: фотографии исподтишка, пугающие жесты, нетактичные вопросы, да даже то, что Соу подговорил его замарать руки в крови. А он был рад, ведь так Соу был счастлив. Кроме Соу у него не осталось друзей, что Соу затмил ему весь мир, постепенно и накрепко привязывая к себе. Шин сам позволил нацепить петлю шарфа на шею и, разумеется, Соу не постесняется за нее дернуть. Ведь Соу Хиери был игроком, но никогда, никогда персонажем, какими считал всех кругом. — Дружба не должна стоять на пути к любви, Шин! — раздалось успокаивающим тембром пастора католической церкви, когда Соу вскинул руки в свободном задушевном жесте, словно в том, что сейчас он уничтожает его по частям не было ничего предательски болезненного. — Не будь эгоистом! — Н… Нет, нет… Прекрати! — наконец Сара разорвала путы сна, сковавшие ее в капкан, потому что умирать ей было до ужаса страшно, но быть причиной смерти других — таких же, как Джо и Кейджи, тех, кто когда-то верил в нее и кого она обещала вывести в более лучшую жизнь, — это куда более страшно. — Хиери, пожалуйста! Спаси Гина или Канну, чтобы хотя бы дети… — О, дети могут стать первыми, Сафалин! — взорвался смехом Хиери, более не вынужденный держать лицо перед союзниками. — Интересно посмотреть на выражение ваших лиц, когда они изойдутся воплями! Удачного воссоединения с сестрой, Канна-чан, уверен, она будет рада тебя проклясть, когда вы… Рукоприкладство — это не цивилизованно, мисс Сара, разве ты не знала? Он даже не разозлился на нее за пощёчину, с которой разъярённая Сара налетела на него. Все еще думает не о себе, даже на пороге смерти. Какая мерзость. Хиери проявляет снисхождение, с долей родительской смешинки приглаживая торчащие пряди вдоль бледного лица и столь же резко давит ее поднадоевшую мораль, скручивая руки и оттягивая назад. Не ожидающая столь резких действий, Сара слабо повисла на его руках, чувствуя как что-то торкнуло в плече, впредь мешая ей даже пошевелиться. Вывихнул ей сустав, чтобы сидела тихо и не мешала шоу. — Как ты мог, Хиери… Я ведь доверял тебе… Я всегда доверял тебе и только тебе! — срывается Шин. Он был готов разорвать его в клочья — того, кому так беспечно верил, тому, кого так отчаянно любил, и ради кого был готов пожертвовать всем, что имел. Он даже Канну не пожалел, как бы ни привязался к девочке — Соу всегда был ему важнее, и только Соу он слушал, только в Соу он верил. Он готов был разрыдаться от осознания, что же он натворил, в своем желании угодить тому, кто ни черта на самом деле не стоил. — Шин, я оставлю тебя на потом. Всё-таки мы друзья! — радушно оповестил Хиери, нисколько не оскорбленный гневными окликами. — Уверен, мне понравится смотреть на то, как ты умираешь! И понравится мисс Саре… Эй, не отключайся, мисс Сара! Соу дернул Сару за волосы, приподнимая ее голову. — Я ненавижу тебя, Хиери! Ублюдок! — Заплаканный Шин кричал, словно его и без всякой казни разъедало изнутри. Будто брошенный ребенок, утерявший последний ориентир в безжалостном хаосе реальности. Предательство, уничтожающее сердце в кровоточащую рваную рану — больнее любой возможной пытки, и Хиери знал, но упивался страданиями по собственному совершенному эго. — Говорят, что человек живет, пока существует память о нем. Я буду помнить о нашей дружбе всегда, а значит ты проживёшь еще очень долго…! Шин был пуст, разбит и раздавлен, но сейчас, даже зная, кто был косвенной причиной вовсе не случайной смерти Тазуны и Шиноги, Сара не может его ненавидеть. Все они были всего-то фигурами в руках кукловода-Хиери, и после отыгранной партии он не постеснялся отправить всех тех, что верили ему, в бездонную тьму коробки. Сара успела понять и почувствовать — может быть потому что когда-то давно Джо на пороге собственной смерти улыбался и пытался ее рассмешить. Прощание же Шина с названным братом не вселяло надежду — оно уничтожало. Его взгляд, брошенный ей — последний осознанный, перед тем расфокусированным и бессмысленным, каким сделался, стоило казни активироваться, — молил о прощении. И Сара прощала его, прощала за все и разом, зная, что будет прощать, до последнего вздоха — потому что она не Хиери. Потому что он не Хиери. Потому они прощают друг друга за недоверие, и глубоко сожалеют о том, что не сумели вовремя понять, с чем связались: Шин — за сердечное и совершенное доверие, застлавшее всякий острый ум и здравый смысл; Сара — за недостаток сил, какие должна была бросить, на то, чтобы его остановить, пока все не зашло в окончательное запределье. Они дрались, продолжая безбожно цапаться, пока истинный виновник их страданий смеялся в темноте над их глупостью. Возможно, сумей они поверить друг другу, сумей они избавиться от влияния этого чудовища, их двоих ждало бы куда более счастливое будущее… — Простите меня, я так… — не закончил Шин, все прижимая к себе одеревеневшую и подкосившуюся ему на руки Канну. Ведь Канну, даже Канну он никогда ни во что не ставил, ослепленный особым светилом Хиери. Канну — столь мягкую и добрую, — он всегда безоговорочно менял на фигуру старшего брата. — Я должен был… Должен был… Верить… Но ничего уже не изменить. Розы оплели его руки, поглощая гнильем, окропленных невинной кровью, побегов. Рука Соу грубо зажала подбородок Сары. Ведь он хотел чтобы она видела — чтобы жизнелюбивая искра в глазах вспыхнула фетилем и налившись неудержимой энергией, загорела, чтобы истлела и разорвалась на микрочастицы, оставляя за собой сияющую бездну: пропасть/пустоту/конец. Сиреневые артерии спиралей в радужках крутились центрифугой, а черный зрачок обагрялся вязкой нефтью отчаяния. Она умница — хорошая-хорошая девочка, — ведь не смотри она сама столь усердно, внимательно, он бы вцепился в ее веки и держал до покраснения слизистой, до раздражения и красной паутинки белка, чтобы не смела отводить взгляд, чтобы наблюдала и запоминала. Он выжигал воспоминания на ее сердце, и она смотрела наверняка так же старательно, как когда-то лекции учителей в жизни целую вечность «до», где самым страшным испытанием было провалить тест и принести домой неудовлетворительный балл. Мир, где ей не приходилось наблюдать за несуразными и карикатурными, но такими мимолетными концами чужих судеб. Мир, где ее руки, сдавленные кистями Соу Хиери, не знали тяжести чужой крови. — Зачем… Почему… — бессмысленно повторяла и повторяла Сара обескровленными и посеревшими губами. Крики постепенно смолкали и алая пелена размывалась. Только горячие слезы все проедали ее щеки, заливая сухие костяшки Соу. Раздался резкий, сатирический смех: — Почему? Все ведь так просто, мисс Сара! Все эти неудачники просто мешались. И организаторы, с этим ужасным уравниванием, богомерзкие Тазуна, Хиросе, даже твои родители — все они просто помеха, мисс Сара. Я должен был спасти твою суть, пока ее не осквернили убогие невежды. Я один видел, что тебе нужно! И я дал это тебе! — смех полный безумия полился медом в ее губы, когда он жарко поцеловал ее, глотая нервный срыв. Вкус крови на ее губах прекрасен. Вид крови на ее руках восхитителен. Сама она слишком великолепна для этого мира. Стоя на горе трупов, вместе со своим идолом, подмятым под себя: с вывихнутой рукой, раскусанными губами от его настойчивого поцелуя, и заплаканными, затравленными глазами, — Соу был счастлив. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько живым. Сара отплевалась от его слюны, попавшей в рот, по-кроличьи всхлипывая то ли от увиденного зверства, то ли от руки, что утеряла способность сгибаться. Когда она не открывала рот, чтобы он мог спокойно целовать ее, Соу попросту давил на место вывиха, срывая вместе со всхлипами стоны боли. Измазанная в потоках крови, с продырявленной, будто пулеметной очередью, душой, она будто жаждала неисполнимого исцеления — успокоения. Она жмурила веки, она растворялась, лишь бы не чувствовать его рук, его влажных губ. Лишь бы не слышать его полубезумных речей. Не выходило. Как когда-то она, в своей депрессивной фазе — до того как появился Джо и сделал ее счастливой, — желала изменения, она бежала, так долго бежала от монстра с кровавой радужкой, что смыкал руки на ее горле и обещал легкое решение всех-всех проблем. Сара училась разделять чужую боль, Сара училась понимать, принимать, и жить в мире, она позволяла Тазуне создавать свою душу и лила горькие слезы как любой человек, а не программа. То чудо, подаренное ей Джо было единственным, и более надеяться на счастливые числа костей судьбы она не могла. Ей просто не повезло оказаться навязчивой идеей и интенсивной заинтересованностью монстра. Трагически не повезло. Припухшие веки от минувшей истерики все еще саднило. Сара была зла — бескомпромиссно и горько. Как тяжело было перекроить себя до основания, как тяжело было открыться и кому-то поверить. Как тяжело было привыкать к нормальности, как тяжело было раскрыть свою душу, как тяжело, как блядски тяжело было безоговорочно верить в каждого и любить как собственную паству. Она ведь была готова умереть за каждого здесь присутствующего, она отказалась от вечного человеческого эгоизма, она изменилась, она сделала так много, но все это рассыпалось в пепел, стоило Соу того захотеть. Соу ничего не стоило к чертям испортить все — обвалить, как ломкий карточный домик. — Для меня ты всегда значила больше, чем когда-либо для кого-либо. Я знаю тебя так, как никогда бы не смогли узнать твои дорогие союзники — они видели, но никогда не наблюдали, они не знают кто ты такая на самом деле. Но я знаю, Сара! Я один на всем свете способен понять тебя, так же, как и ты одна во всем мире понимаешь меня! — Соу мрачно и торжественно ликовал, потягивая губы в широкой, почти радостной и чистой улыбке. Он всегда говорил с гротескной горячностью и каждой фразой неизменно шпарил. Ему не хотелось перечить, ведь пустой и совершенно отрешенный взгляд (он бездна, а не человек) будто сдирал кожу и свежевал живьем. Соу наживо разбирал ее, разрезая и снимая кожу того существа, каким она так давно пыталась стать. — Эта игра была столь забавна! Они все верили, но не ты, ты одна читала меня, как никто и никогда. Я бы даже мог подружиться с тобой, если бы нуждался в друзьях, или даже… полюбить, если бы нуждался в любви. Соу в запале покраснел, словно школьник, впервые признающийся красивой девочке в односторонней симпатии. Соу думает, что с Сарой, именно с Сарой смог бы воплотить эти элементы обыденности. Он бы хотел и дальше держать ее за вывихнутую руку, усугубляя травму и целовать. Ему нравились губы Сары, пусть ранее он и не видел в подобных проявлениях чувств ничего приятного — он ради интереса целовался с Шином, и даже куклой Мейпл, что программировал сам, но не испытал физической удовлетворенности. Обмен теплыми и вязкими телесными жидкостями представлялся ему мерзким. Целовать напряженную, испуганную и гордую Сару ему нравилось куда больше — жар не был липким и мокрым. Жар ударял в голову и распалял на щеках лихорадочный румянец. Ведь ему всегда хотелось обладать Сарой. — Да, ты одна можешь быть любима мной, никто кроме тебя никогда не вызывал во мне этих чувств. Ты одна достойна быть рядом со мной, мисс Сара! Сара могла бы сказать, что это не любовь, а ебаное помешательство, что эти чувства — не проявления чего-то светлого и чистого, а извращенное понимание равенства у чудовища с человеческим лицом. Единственный, кто когда-либо вызывал у него хоть что-нибудь помимо насмешки, помимо брезгливой снисходительности или сдержанного любопытства. Сара не жалкая — Сара равная. Сара пугающая — он ведь видел, видел как ее руки обагрялись кровью, он видел, как искусно она может манипулировать окружением и знал, какой беспощадной она может быть. Все ненужные нормы и морали, все рамки и прочие глупости — для целенаправленной и острой, как скальпель в руках хирурга, для той Сары не было никаких границ. — Как ты можешь…! Соу жутко рассмеялся, сжав скулы в пальцах до стреляющих спазмов. Сара испугалась, что он может раскрошить ей челюсть, настолько крепко рука сжалась на ее подбородке. Эта Сара — одержимая пацифистскими началами мира во всем мире, слепым альтруизмом и жертвенностью в кончиках дрожащих губ, — вызывала раздражение. Но в глубинах его памяти существовала она совершенная — та она, что впредь не умещается в собственную оболочку. Хиери сносил сентиментальщину Сары так же, как скульптор принимал за должное гранитную пыль, летящую во время работы. Он будет ее полировать, пока та не вернется к первозданному, истинному совершенству. Придется полировать, возвращать и взращивать во что-то похожее, что-то подобное, что-то правильное и совершенное. Соу сразу распознает ее — свою Сару. Ту Сару, похороненную отвратительными, мерзкими, убогими ничтожествами. Все те, что разделили его с той Сарой, встречи с которой он ждал с момента, как его имя появилось в бланке участников. Стремление, путь, ярость, беспринципность — вся она, то, что он так долго искал и что у него отобрали. Его интерес к ней всегда был похож на голод гиперфиксации: ее файлы он хранил ближе других, запись с камер особенно красивых моментов на мобильнике и экране ноутбука, а ИИ Тсукими кажется наизусть знал любимые номера симуляций. Соу был похож на чертовски ничтожного фанатика, но он отдавал себе отчет и знал, что созданный разумом кумир вполне реален. Не сотвори себе бога — он вновь нарушает заповедь, когда сотворяет Сару. Он до чертиков, до сгрызенных ногтей, до царапин на запястьях обожал свою Сару. И он будет ждать ее возрождения. Он поможет своему личному божеству возродиться, он дождется второго пришествия. — Смотри! Он встряхнул ее, не желающую смотреть на горы трупов, растерзанных собственным ошейником. Сара видела, она уже все болезненно видела, не могла оторвать взгляд, не могла сомкнуть веки и увлажнить ссохшиеся роговицы от взгляда на дротики, нанизавших тело Шина как мясо на шампур, не могла не смотреть на человеческий цветок из хилого тела маленькой Канны, на тугой корсет, сдавивший посеревшую Нао, и не могла не вдохнуть запах паленого мяса от сгоревшего заживо Кью-таро, не могла не почувствовать смрад испражнений испуганного Гина, чья спинномозговая жидкость вскипела и разъела его до смерти. В комнате, где Соу глубоко, настойчиво и мерзко целовал ее, все пропахло тяжелой, проклятой кровью. Она не могла не ощущать свинец в легких так же, как не могла не поседеть на несколько волосков, не могла не захлебнуться в собственном поту и крике, зверином вопле горестного отчаяния. Она видела все, и увиденное прибило, разорвало и унизило. Крики отразились от стен и запечатлелись в сознании, все их проклятия, завывания, мольбы — все то стало ее личным реквиемом, ведь с каждой оборванной в мучении жизнью умирала и она сама. Как бы Соу не затыкал ей рот, Сара кричала как любое испуганное человеческое создание. — Смотри, мисс Сара! Все мертвы! — ласково проговорил Хиери, играя мягкими модуляциями голоса, пережав волосы Чидоин в кулаке. — Я, нет, мы убили всех! Я даже Шина убил, а ведь он всегда любил меня, ха-ха! И Кизучи, она то и дело цеплялась за меня как за сестренку. Можно считать это извинением за Тазуну и Шиноги? Соу задумчиво, с долей любопытства, поцеловал ее во вспотевшую шею, ловя губами соль нервного пота. Сара задрожала и реакция ему понравилась — он захотел, чтобы Сара, вечно далекая и недоступная ему, но такая желанная Сара, всегда реагировала на него. От прикосновения его могильно холодных губ по спине Сары будто прокатились слизкие комья кладбищенской земли, марая мерзкой моросью позвонки и лопатки. — Ты не хотела со мной разговаривать после их смерти, но теперь смысла сердиться нет, мисс Сара. Разве игрушки чего-то стоят по сравнению с нами? — он посмеялся так невинно, что Сару будто пришибло насмерть о бетонную стену. Сломанные куклы Соу уже не забавляли. — Они все равно быстро наскучивают, и эти бы тебе надоели. Я знаю как обидно, когда отбирают твое, поэтому легко отдам тебе то, что создал сам! Моего друга! Друга. Сара считала Джо своим лучшим другом. Он сделал ее и милую Реко счастливее. Сара до боли любила Кейджи. Он поддерживал ее, когда не стало Джо, он подставлял ей плечо, он утешал ее и гладил по голове, он целовал ее так нежно и чувственно, будто делясь своим теплом, своим надежным внутренним светом. И он не винил ее за то, что она не сумела спасти его от ужасного яда, даже когда умирал, размазывал слезы по ее щеке и в шутку называл милашкой, но плаксой… Хиери же к Шину и Канне, что любили его наверняка так же, как Джо и Кейджи любили Сару, относился настолько пренебрежительно, что у девушки от злости сводило скулы. А теперь смерть — ужасную трагедию, — он превращает в обмен, словно человеческая жизнь ни черта не стоит. Словно чувства Шина и его преданность, словно боль Канны от потери сестры, словно теплая ладонь Джо на ее макушке, словно робкие, утешительные поцелуи Кейджи ни черта не стоили. Для него — игра, для Сары — разрушенная жизнь. — Смотри, мисс Сара! — он, видимо раздраженный ее апатичной прострацией, швырнул девушку на четвереньки, пнув в бок — она должна была видеть и радоваться, а не глупо рыдать. Она должна проснуться, а не жалко хныкать и скулить. — Теперь тебе незачем строить из себя ту, кем ты не являешься. Ну же, пора просыпаться, Сара! Будто в насмешку над недавней вспышкой жестокости, он присел рядом и нежным жестом погладил заплаканную Сару, размазывая кровь по скуле. — Ну-ну, хватит хныкать, — он провел сгибом костяшки по увлажненной щеке. Он даже приподнял ее и опустился на один уровень, как перед маленькой, чтобы заговорить с теплой, трепетной чувственностью опытной сиделки. — Я расскажу тебе нечто сокровенное, чтобы ты наконец перестала рыдать по этим мешкам человеческого мусора… Ты всегда была способна на большее, на то, от чего страшно становилось даже мне. Ты умела влиять на людей лучше, чем когда-либо смогу я. Твои слова были значимыми, твоя позиция твердой, а связи нерушимыми. Ты горела и освещала. На тебя смотрели и тобой восхищались. Я восхищался, Сара. Я ведь отдал свою индивидуальность, чтобы перенять твою. Сейчас я лучше чем мог бы быть, а все благодаря тебе! Когда я был пуст появилась ты и осветила мне путь… — Хиери молитвенно зажмурился, напоминая окрыленного бредом фанатика, готового распотрошить чужие внутренности ради кровавого жертвоприношения. Она, со своим изломом оскала, со своей силой влиять, со своей грацией и способностью возвышаться, будто произведение искусства — та Сара ошеломила его с первого взгляда, ведь он не встречал ранее никого и ничего, что соответствовало бы той давящей нужде внутри него. — Долгое время в моей жизни не было никого кроме тебя, ты помогла мне обрести себя. Сара воспитала его, а он перенимал ее черта за чертой. Даже шарф — этот шарф, — в точности такой, какой носила Сара в средней школе («Реко-чан считает, что я очень милая в нем» — объясняла она свой выбор отцу). Саре тогда нравились шарфы, поэтому понравились ему. Долгое время он красился в зеленый, собирал волосы в хвост, повторяя за внезапной эксцентричной манерой Сары. Соу заполнил гардероб официальными костюмами, какие Сару вынуждал носить отец на светских раутах, и в каких она была до ужаса очаровательной. Он полюбил сладкое так же, как сладкое любила Сара (исключительно кленовый сироп и блины на каждое утро). Он даже завел друга, пусть ранее не нуждался в друзьях. Специально того самого мальчика из симуляции, что называл Сару старшей сестрой («Ха-ха, мисс Сара, пусть ты младше, но напоминаешь мне старшую сестренку, не знаю почему, но ты ужасно классная»), и попытался стать для него Сарой Чидоин. Нет, чем-то более совершенным, чем Сара Чидоин — когда эго взыграло и напомнило о себе. Соу не считал себя фанатиком и постепенно отделил свой образ от Сары Чидоин: он придумал себе имя «Соу Хиери», — но начало ему дала она, будто творец, наделив неповторимыми характеристиками. Конечно, он был бы рад взять имя данное Сарой, но тогда он не смог бы превзойти Сару Чидоин и в конце концов поглотить ее. Ему безумно хотелось однажды стать для нее чем-то столь же совершенным, и дать ей новое имя, чтобы стереть все признаки собственной навязчивой слабости. Но отказаться от Сары он не смог: он хотел, чтобы она — то единственное на всем свете, что он мог считать равным себе, — видела его триумф, видела чего он достиг в погоне за совершенством. Он покажет ей, какую должность занимает в иерархии Асунаро, он сыграет для нее на многих музыкальных инструментах, он покажет ей хирургический скальпель, каким овладел будто кистью художника. На игре он демонстрировал ей как сильно к нему привязан Шин, что в бесчисленных симуляциях был ей надежнейшим союзником. Шин ненавидел ее всю игру, но возносил его — так значит он стал лучше, чем могла быть Сара. Он дал ей карту жертвы, чтобы она очнулась, и намеревался отдать эту последнюю главную игру и свою жизнь Саре, чтобы увидеть ее восхождение. Но смерть была слабостью, а он не смотря на какие-либо теплые чувства, не был идиотом не мог утверждать, что Сара в случае своей обеспеченной победы заберет с собой именно его, а не ублюдского выродка Ибуши, прицепившегося к ней словно паразит. — Но теперь ты утеряла себя! Быть может мое прозрение было нужно, чтобы уберечь тебя от забвения! — безумный блеск перекосил правильные черты Хиери, он вновь склонился и бережно поцеловал жмурящуюся Сару в закрытое веко. — Раздели эту жизнь со мной, и я верну тебе тебя настоящую. Я могу назвать тебя заново и помочь возродиться в чреве этого мира. Пойдем же, мисс Сара! Соу галантно протянул ей руку, будто предлагал иллюзорную помощь. Он не давал ей выбора — он собирался сделать все, даже если она будет вопить и упираться, как на протяжении убийственной игры. Когда Сара заупрямилась и привязалась к какой-то падали, он сам убивал все ее попытки неловкого повседневного счастья. Когда он осознал, что Тазуна делает ее человечной, он подговорил Тсукими избавиться от него картой жертвы. Возможно когда он увидел изнеможденную Сару, то был воистину счастлив — сейчас Сара вспоминала те тени улыбок на его лице, когда, казалось, вся группа сопереживала ее горю. Когда он увидел, что Шиноги подставляет ей плечо и позволяет оставаться на поверхности, он произвел игру с жетонами, и не позволил Кейджи пережить аттракцион. Он незаметно устранял всякого, к кому Сара проявляла зачатки человеческой привязанности. Даже когда он настроил всю группу против: когда от нее отвернулись все, начиная с Канны, что верила замене Куги — Соу, заканчивая девушками и Кью-Таро, которых Хиери ублажал сладкими речами, — Гин обнимал ее мягкими лапами, позволив не сойти с ума от подброшенной Шином жертвы и не вытворить глупостей. Именно это стало причиной раздражения Соу — он ненавидел всякого, проявляющего к Саре сочувствие, возвращающего Саре ощущение собственной болезненной человечности. Он считал, что спасает Сару так же, как она когда-то спасла его. Но Сара знала, что она — не решение чужих проблем. Что ее предшествующая — гадкая, убогая, несовершенная, — личность просто стала способом Хиери доказать собственную полноценность. Она всегда была мертва, она была пуста и неуклюжа, глупа, нервозна, с букетом комплексов, страхов и неспособности почувствовать желанного счастья. Она собирала вокруг себя толпы, поражая воображение образом обаятельной отличницы, а затем, когда интерес пропадал, терялась в тенях и загибалась от страха не оправдать ожиданий, от бездонной пустоты бессмыслицы, пожирающей день ото дня, от улыбок отца с его: «Сара-чан/большое будущее/гордость». Сару пугало будущее, ведь и настоящего у нее — человека мертвого, научного жить по указке кукловода-родителя («Не смей подвести меня, Сара-чан/ты собираешься расстроить отца, Сара-чан/папа тобой недоволен, Сара-чан/ты будешь делать что говорят, Сара-чан») — никогда не было. Будто все ее существование было пропитано неисцелимым недугом — ее жизнь была неправильной. Та Сара горстями глотала выданные таблетки насухо, уже не запивая, та Сара не чувствовала себя и била зеркала, потому что они всегда ей врали. В зеркале должен отразиться гниющий, оплывший труп, потому что она не чувствовала себя живой. Та Сара глотала кленовый сироп до омерзения, потому что вызывал в ней хоть какие-то эмоции. Та Сара выблевывала еду в унитаз, потому что та мешала ей дышать. Иногда та Сара, та далекая Сара, выходила из спальни, не контролируя тело, запихивала в себя еду, не замечая вкуса. Та Сара видела фасад правильной, улыбчивой, привилегированной семьи, будто из американского сериала и знала, знала, знала, что может встать и столовым прибором в один выпад разрезать горло папы, а когда мама закричит, подсечь ее и бить, бить, бить, пока та не обмякнет, пока не выхаркает грязную бордовую гадость. Та Сара видела Реко и ее многочисленных подружек, что шушукались и кривлялись, полагая, что она не понимает, и знала, знала, знала, что Реко с ее виноватыми улыбками может быть очень искренней, если задавить ее своим телом и канцелярским ножом выковырять грязные глазные яблоки, нежелающие видеть несправедливости. Та Сара завязывала шарфы, потому что ночами царапала собственное горло, боясь уснуть и больше не проснуться — уступить той другой Саре. Той Саре казалось, что от частых расчёсывании в ее горле завелись черви, съедающие ее изнутри, и когда продолжала чесать раздраженную кожу — они горстями вываливались в раковину, копошась в сгустках крови вместе с водой. Та Сара носила длинное и официальное, потому что любая открытая одежда обнажала исполосованные рубцы, которые родители силились свести лазерными операциями и усиленным курсом терапии. Та Сара в приступе истерии покрасила волосы в зеленый, потому что испугалась своего отражения в зеркале, и едва не разбила голову, бесконечно ударяясь об угол прикроватной тумбы. Та Сара седела на глазах, поэтому выбирала тона все ярче, надеясь, что хоть так однажды ее увидят. В школе, в семье, на бесчисленных мероприятиях отца. Что однажды тот дорогой предмет интерьера, что видел в ней отец, с этим неправильным ярким цветом обретет душу. Что она услышит хоть что-нибудь, кроме бесконечной похвалы и отстраненного, вежливого восхищения. «Не понадобится много времени, чтобы все это прекратить. Чтобы все они замолчали. Линейка, угол парты, карандаш…» — навязчиво билось в голове, все кружилось-кружилось-кружилось глянцевым, концертным, и мучительным желанием выцарапать горло до основания, прорыть слой мяса за слоем и наконец избавиться от навязчивой идеи, когда… Сару ослепительной улыбкой чуть не сбил с ног докучливый парнишка. Он улыбнулся ей, он первый честно назвал ее шарф ужасным и дурацким («Да кто такие носит? Только придурки!»), а цвет волос откровенно уродским («Фиу, рыжая, ну ты же бесстыжая, зачем тебе эти кустарники и хвойные леса!») и с того дня старался развеселить каждый день. Неделя — Сара научилась делать хоть что-то, помимо домашних заданий. Например слать друг другу эмодзи и фотографии с кошачьими фильтрами. Вторая — Сара возвращает свой естественный цвет, потому что Джо нравится шутить о рыжей-бесстыжей. Третья — Сара вместо официального носит форму, потому что Джо ее черные пиджаки кажутся нелепыми. Год — Сара не хочет выцарапать из горла червей и избавляется от ужасного шарфа. Хиери не понимает и не поймет, что такое быть Сарой Чидоин, потому что удобно замечает лишь то, что хочет видеть — он не знает того жуткого, заключенного в черепе выродка страха, того горестного одиночества, он никогда не поймет того счастья одинокого ребенка, когда ей протянули руку и вытянули на свет. Потому что он своего Шина — свое право на счастье, — уничтожил, не придав и толики той ценности, с которой Сара остервенело боролась за Джоу Тазуну. Глупо, как же глупо подражать своей максималистичной мечте о социопатичной победительнице, не знающей общечеловеческих норм, когда она сама мечтала стать частью этих норм — мечтала общечеловеческого счастья. И глупо, как же глупо лепить из нее ту, кем она уже не является. Да, он может заставить ее почувствовать все то же, что чувствовала его кумир — и он считает, что этого будет достаточно. Он превращал ее жизнь в хаос, подчиненный своему гению, подчистую разрушая все то, что она — пустой человек, — строила годами. Сара выплакалась. Странно, но сейчас она не могла в должной мере горевать по своим мертвым товарищам — стоило минутному шоку пройти, стоило знакомым червякам закопошиться в шее. Она понимала, что вновь привыкает, что ее собственный разум способен перенести все, способен адаптироваться, возможно даже то зверство, что творилось на ее глазах способно войти у нее в привычку. Сейчас, улыбнись она Соу, она возьмет столовый нож и порежет сонную артерию папы, она забьет насмерть маму, она сядет и выковыряет глазные яблоки Реко, и будет смеяться-смеяться-смеяться. И однажды все станет столь скучным, тусклым и бесцветным, серым и бессмысленным — какой смысл в уже потерпевшем крах мире, все те слова, обещания, слезы и надежды, и та улыбка, и те слова о дурацком шарфе. Когда ее оставят тянущие воспоминания о тех, кто любил ее, тогда она исчезнет — она вернется в тот ад запертой кошачьей коробки. Пусть она будет жива, но умрет всякая ее воля, ее мечты, ее воссозданная индивидуальность, за которую она сражалась в тихой борьбе, и которую не утеряла в адской игре — что было Саре страшнее любой смерти. Соу, делая медленные, играющие шажки к ней навстречу, приветливо улыбался и все впивался взглядом в ее побелевшее, лишенное чувств лицо, не в силах налюбоваться всполохами крови на ее чертах, на ее одежде. Само ее существование казалось ему больной шуткой — все такая же чарующе-идеальная, но задушевно человечная, от слез по обескровленному телу, до слабости перед ребенком в костюме кота. Он любил ее всю, или, скорее, любил то, что неизменно видел в ней, любил настолько, что был готов построить всю свою жизнь на этой неуловимой мечте. И он знал, что любой хоть сколько-нибудь обыватель уже давно разбил бы себе голову о кафель, глядя на творящееся безумие последнего дня Помпеи. И он видел, что Сара не столько страдала по несчастной убитым, сколько оплакивала саму себя — она возвращается. Он заметил скуку в пурпуре глазниц и улыбался этой смутной дымке абсолютного безразличия к статичным персонажам. Соу остаётся взять ее за руку и потянуть. Тогда она вернется и он сможет молитвенно сложить голову перед ожившим идолом, поспать на ее коленях и подчинить себе так, как не мог и мечтать. Сара могла бы убежать, но куда? Ошейник обезврежен, но Сафалин ее не выпустит, Соу ее не отпустит. Бесполезно. Все было кончено. Соу понимал, что отныне она никуда не денется и Сара знала, что ей остается лишь сдаться на милость победителя и его навязчивой мечте, позволив лепить из себя подобие его идеала. И нет Кейджи, что раньше закрывал ее, вступался за нее, что закрывал ее уши от криков, а глаза от кошмаров — Хиери сам отрезал ей все пути отступления. Реко возненавидит ее, родители продали ее, организация не будет мешать победителю, а любой хоть сколько-нибудь вменяемый человек, любой обыватель посмотрев на нее — мокрую от крови, со вскокоченными волосами, с искусанными этим чудовищем губами, — в жизни не проявит к ней и толики сочувствия. Он сделал себя единственным способным принять такое чудовище, вроде нее, какое возжелал в ней заново взрастить, и теперь так явно упивается тем, что ранее возвышенный и недостижимый идол оказался зависимым от его собственных желаний… Она, отползая от возвышающегося ночного кошмара, оказалась рядом с трупом Шина: исполосованный огромными дротиками, пробившими по каждому коленному суставу, по каждой ладони, по глазным яблокам и сердцу — на последок. Тот, что был воткнут в сердце, оказался вынут из изрезанной плоти. Она помнила взгляд Шина — тот последний, молящий о прощении, о возмездии и отмщении. Сара парадоксально знала, как отомстить за его попранные чувства и растоптанное сердце не-человеку, что не чувствовал никогда. И Сара читает Соу, Сара понимает Соу, от того знает, что быть может худшее наказание для того, кто не чувствует жалости, не знает сострадания и не имеет эмпатии — навеки украсть у него оболочку того существа, которое он мог признавать равным. Останься она, он мог бы пытать ее, мог разломать до основания и собрать заново, мог провести одну из своих бесчисленных восхитительных манипуляций, чтобы наставить на верный, в его понимании, путь. Но есть такое место, где ему ее не достать, где шея никогда не зачешется, где ей не понадобится шарф, где она не засмеется, не молча умрет в себе. И от того единственного верного, единственного оставшегося ей — еще не порабощенной глубинным демоном, — выхода, она выглядит настолько самодовольной и высокомерной. Для него смерть равна величайшей слабости, для нее же — благородный уход со сцены. Тот, кто не способен на смерть, будет вечно существовать в мире, потерявший то единственное, что дарило ему хоть какое-то ощущение нормальности. То единственное, за что он мог ухватиться и называть себя полноценным. Стоит непоколебимому образу идола разлететься трещинами, она убьет его ощущение самости. Сара кривит губы в растянутой ухмылке, больше похожей на оскал, и в этот миг Хиери понимает все — видит в решительно ядерном пурпуре глазниц. Но он, решивший, что загнал ее в угол и по высокомерной привычке любящий поиграться с тем, кто и без того оказался в его руках, уже не успевал выбить опасную игрушку из ее рук. — Сара…! — Гори в аду один, больной ублюдок, — победоносно выплюнула Сара… …и крепко прислонив дротик к стене, сжав тот в запотевшем кулаке, насадилась на острие горлом, вогнав то под кадык. Неестественно острое лезвие, смоченное в крови, проскользнуло быстро, разрывая артерию. Когда отчаявшийся Хиери словил ее тело, то уже был лишь кровоточащий труп с щелью в гортани. Горло не чесалось. Все было хорошо.