Искренность

Сону не помнит, когда в последний раз был честным с самим собой. Кажется, понятие «честность» в его жизни было стерто еще очень давно. Вся его жизнь была насквозь пронизана этой сладкой ложью. Идеальные оценки, идеальная внешность, идеальные друзья, идеальный парень. Идеальный Ким Сону.  Сону мог бы написать целый параграф, где он опишет, как с самого детства ему навязали эту идею быть хорошим, послушным и правильным, но невозможно винить всех вокруг себя и являться единственным правым.  И он не безгрешен. Это он самолично плел паутину из вранья, искусно запутывая в нее других.  Все видят в нем идеализированный образ: прилежный студент из обеспеченной семьи, активист и круглый отличник, к тому же встречается с не менее идеальным Пак Сонхуном, у которого, к слову, свои тараканы в голове.  Их сладко-ванильные отношения поражали своей фальшью даже самого Сону.  Неужели никто не видит, что они абсолютно никто друг другу? Что вся это романтика — это разнузданная чушь, придуманная ими самими для закрепления их идеальных образов? Встретились как-то два лицемера.  Будто Сонхун не поебывает на стороне симпатичных парней и девушек, а Сону не все равно на его похождения, главное, чтобы другие не узнали.  Но как же разбился этот сказочный, розовый, идеальный в мельчайших деталях мир Ким Сону, когда один надоедливый первокурсник стал ходить вокруг него.  Кажется, только с Ни-ки Сону мог отбросить в сторону свой образ, позволяя себе быть просто собой. По-началу это было платонически, просто начало хорошей, крепкой дружбы.  Но Ни-ки начал постепенно размывать эту грань между дружбой и чем-то другим.  А вместе с грузом из притворства и лжи на шею Сону свалилась также тяжесть из принципов морали, ставящих под сомнение то, что происходило между ними.  Этот маленький чертенок знал все слабые места Сону, вызывая в нем столько эмоций и реакций, которых ему не приходилось испытывать ни разу.  Ни-ки совершенно не вписывался в его мир. Не только потому что он безалаберный лентяй, наплевавший на всех, и закрепивший за собой образ того самого «бунтаря», как из подростковых драм.  Но и потому что Ни-ки был слишком настоящим, неправильным и оттого настоящим.  Маленький клубок искренности. Сону боялся запачкать его своими руками, которые уже погрязли во лжи.  Но бывают моменты, как этот. Когда не остается никого — только они в его заваленной вещами неприбранной квартире с задвинутыми шторами, через которые не может просочиться и жалкий лучик света.  Их отдельный островок.  Сегодня все иначе. Сону пришел раньше из-за отмененных пар, чтобы позаниматься учебой с Ни-ки. Весь вечер тот не унимал свои попытки неумелого флирта, а Сону непреклонно рассказывал ему о биосоциальной сущности человека.  Его горячие пальцы, заправляющие непослушные пряди за ухо, заставляли Сону расходиться в мелкой дрожи.  Он проводил по напряженным мышцам, расслаблял сведенные лопатки, касался выступающих позвонков кончиками пальцев, вырывая изумленные, сбивчивые вздохи. И все время смотрел на Сону. Своими черными, изучающими глазами, которые обладали тем таинственным магнетизмом, в котором боялся затонуть Сону.  Внутренняя сторона его ладони вспотела, а весь он затрясся в каком-то смущающем трепете, когда парень попытался сократить расстояние между ними.  — Ни-ки, прекрати это, — сотрясая нависшую тишину, произносит Сону, в руке сжимая тетрадь с конспектами по недавней лекции, смотря куда-то в сторону, по-прежнему боясь столкнуться с ним взглядом. — Прекратить что? — передразнивает младший, облизывая свои губы. А его рука все еще лежит на спине старшего, заставляя того всего вжаться в себя.  Сону пытается увернуться, когда Ни-ки подается вперед, тянясь за поцелуем.  Но крепкая хватка на затылке не дает ему сдвинуться и на сантиметр, наконец позволяя сомкнуть их губы.  Сухие и потрескавшиеся Ни-ки накрывают нежные и мягкие Сону. Тот с силой стискивает до скрежета зубы, но палец Ни-ки тянет вниз за подбородок, заставляя открыть рот. Сону окончательно сдается, роняя на пол толстую тетрадь.  Ему кажется, что весь воздух в легких покинул его. Они целуется мучительно долго и медленно, смакуя этот интимный момент.  Он ощущает, как к нему начинает продираться горькое чувство вины, оседая на отголосках разума скребущей горло совестью.   Это неправильно. То, что он сейчас делает, неправильно. И от того, с кем он это делает, картина лучше не становится.  От мысленного диссонанса голова Сону начинает невыносимо болеть. Он с силой сжимает свои маленькие кулачки и толкает Ни-ки в грудь, не слишком убедительно выражая свой протест.  — Чертов…маленький…извращенец, — его недовольство едва доходит до ушей, периодически тонет в жарких поцелуях.  — Да, я извращенец. Я не виноват, это всё гормоны, мой…эээ…биологический придаток? — Задаток, идиот, и это совершенно другое, — Сону поражается тому, как Ни-ки умудряется пошутить даже в такой ситуации. Старший сдается под напором сильных рук, позволяя себе растечься, как масло на сковородке, в чужих объятиях. За окном знойний летний вечер, и даже включенный сейчас на максимум кондиционер не спасает. Одежда неприятно прилегает к вспотевшей коже, хочется поскорее снять с себя раздражающую ткань.  Будто прочитав его мысли, Ни-ки спешно стягивает с себя бесформенную футболку и мягко толкает Сону спиной на кровать, устраиваясь между его бедер и вновь вовлекая старшего в поцелуй. Руками вслепую начиная судорожно избавляться от одежды Сону. — П-постой... — Я хочу это сделать сегодня, хён, — Нишимура произносит это с такой уверенностью в голосе, что в животе Сону рождается волнение.  «Во что я себя втянул?» Но детский, просящий взгляд младшего обнажает в Сону стороны, о которых он раньше и не подозревал. При виде этого грустного взгляда хочется обнять этого бедного мальчика, забрать себе и никому не отдавать.  Удивительно, как разница лишь в четыре года, 18 и 22,  — мало и так много одновременно. Сону начинает всерьез задумываться, а не сошел ли он с ума, видимо, в своей голове представляя себя старым вонючим извращенцем, развращающим невинного мальчика.  А руки невинного мальчика тем временем стягивают с Сону шорты и ныряют под резинку его трусов.  Его касания почти обжигают. Он делает все как-то по-смешному неумело, но Сону плавится от этих прикосновений. Возбуждение накатывает волной, когда теплая ладонь Ни-ки дотрагивается до его члена, начиная проводить по всей длине.  Из-под поджатых губ Сону вырывается сдавленный стон, и Ни-ки к своему стыду испытывает сводящееся к садизму наслаждение.  Под ним Сону выглядит таким беспомощным — жадно требующим его ласки. Сама мысль о том, что Сонхун делает это с его хёном, заставляет кровь в венах вскипать, а поджилки трястись. Он непроизвольно усиливает свою хватку у основания, выдавливая из лежащего под ним парня еще больше сладостных звуков.  Сону уже не сдерживается, отбрасывая куда-то свои честь и совесть, снимает с себя боксеры и неряшливо кидает их в сторону.  Возбуждение переливается через край от стимуляций, а низ живота томительно стягивяет. Он готов зарыдать, когда пальцы Ни-ки двигаются ниже, начиная поглаживать маленький вход. Видимо, возбуждение совсем накрывает его голову, ведь Сону только шире раздвигает ноги. Ни-ки делает все нарочито медленно и с оттяжкой. Сначала слишком медленно открывает тюбик с лубрикантом, затем чересчур долго выливает содержимое Сону на живот, что тот вздрагивает. Мучительно дразнит, сначала вводя только один палец, давая привыкнуть, затем вводит второй, длинными ногтями доставая до участков, до которых Сону самостоятельно никогда бы не добрался. Тянет и тянет, сжимая одной рукой розовенький, уже стоящий член, другой тщательно раздвигая мокрые от смазки стенки.  — Где ты такому научился? — с нескрываемым беспокойством спрашивает Сону. Но в ответ ничего не получает.  Внезапно Ни-ки останавливается. Вынимает из Сону пальцы и просто смотрит на него какое-то время. Для Нишимуры Рики Ким Сону всегда был недоступным.  Идеальный Ким Сону никого не впускает в свое сердце. Но Ни-ки решил идти напролом.  Ведь именно Сону был рядом, когда он чувствовал себя хуже всех. Когда все вокруг говорили, что этого ребенка, должно быть, подобрали где-то на подворотне, раз он плох во всем: что в учебе, что в общении. Когда навешивали ярлыки, обзывая глупым и неумелым.  В Сону Ни-ки видел не только красивую внешность, но и острый ум, сочувствие к окружающим, его силу духа, несмотря на внешнюю манерность.  А Сону смог разглядеть в нем что-то, что даже сам Ни-ки пока увидеть не может.  В общем и целом, Ни-ки с самого начала знал, что его восхищение Сону — не что иное, как влюбленность.  А Сону, чертов эмпат, все уже давно понял и сознательно пытался держаться на расстоянии. Вечно обжимался с Паком при нем, что противно. Смотрел на него, как на ребенка, никогда не позволяя себе выйти за рамки формальностей.  Но не сегодня.  Не сейчас, когда лежит под ним с разведенными в сторону ногами, дрожащий и возбужденный. — Так развратно, — бросает Ни-ки, прожигая взглядом и наверняка пытаясь отложить в памяти представшую картину. — Ни-ки… — Слушаю тебя, хён.  Сону скоро сойдет с ума. Ни-ки, черт его дери, откровенно издевается над ним. Что он хочет, чтобы он сказал? Или ему нужно отдельное приглашение? — Пожалуйста, сделай уже что-нибудь. Сону давно проглотил свою гордость.  Уже даже не смущается, когда Ни-ки ехидно расплывается в улыбке, явно взволнованный своей победой, которой он так добивался все это время.  Ни-ки делает все на автомате: стягивает с себя темные боксеры, надевает резинку и пододвигает Сону за бедра ближе к себе.  Его уносит куда-то не туда, когда они с хёном наконец сливаются в единое целое. Кожа к коже.   Отросшие крашеные волосы младшего щекочут нос Сону, а сам Ни-ки выглядит таким счастливым в этот момент, что сердце Кима обливается кровью. По его стесненным движениям Сону понимает, что Ни-ки явно не знает, как действовать дальше. Поэтому он заботливо кладет ему руки на спину и сам начинает направлять.  Толчки получаются неряшливые из-за того, что Ни-ки попросту сдерживается, чтобы прямо сейчас не нагнуть Сону и не начать вбиваться в него как животное. Но хватка на спине становится крепче. Сону этим жестом показывает, что тот может начать двигаться, как тот пожелает. И Ни-ки этого хватает.  Он уже перед собой ничего не видит, когда без капли былой сдержанности входит в Сону. Толкается в теплое тугое нутро, пока парень под ним судорожно цепляется за его плечи, не зная куда себя деть, и жадно впивается короткими ноготочками в его спину, оставляя неглубокие царапины. Сону каждый раз сжимается внутри, стоит толстой головке задеть чувствительное местечко, и от этого Ни-ки сносит крышу. — Хён, хён, хён, — лепечет что-то лихорадочно. На его лбу сверкают маленькие капельки пота, губы приоткрываются в немом стоне. Весь раскрасневшийся и взбудораженный.  «Так мило» — думает про себя Сону, но вслух не произносит.  Ким тянется за поцелуем и мычит в чужие губы. Он выстанывает имя Ни-ки, сжимается вокруг его члена, пытается насадиться еще глубже, пока пальцы младшего зарываются в его волосы.  — Сону, посмотри на меня, — Ни-ки произносит будто в бреду. Их взгляды наконец встречаются. В глазах Нишимуры — огонь, который Сону заприметил еще в первый день их встречи. Этот огонь прожигает все его внутренности, сжигает до тла и ничего от него не оставляет. — Рики, — Сону тянет, буквально мурлычет, — так приятно… А в ответ получает лишь сдавленное мычание.  Ни-ки сейчас выглядит как маленький подросток, впервые познавший секс. Сону от этой мысли испытывает ту же самую вину, которую испытывал в начале.  «Я не должен этого делать» «Мы должны остановиться» Но руки Сону лишь образуют кольцо на шее Рики, тянут на себя, что тот наваливается на него. А внутри все так же больно и стыдно.  Последние толчки совсем беспорядочные, выбивающие из Сону оглушительные стоны. Они застывают в моменте, пытаясь ухватиться за подступающую волну наслаждения.  Ощущение небывалого тепла охватывает их обоих, они делят это чувство на двоих, нет больше «ты» и «я», есть лишь наразделимое «мы».  Приятная нега растекается внутри, как и белесые капельки на животе Сону. Ни-ки все еще лежит на нем, Сону может почувствовать его горячее дыхание на своих щеках.  — Какой же я плохой хён…— вновь возращается в реальность Ким и произносит это с такой грустью в голосе, что Ни-ки резко приподнимается, широко выпучив глаза, будто сейчас тоже заплачет.  — Неправда, ты чудесный, — тут же перебивает младший, начиная убирать влагу с уголков глаз Сону и продолжает, потому что знает, что если промолчит сейчас, то больше никогда не сможет сказать.  — Я бы делал это с тобой каждый день. И ведь не только это. Я мог бы быть рядом. Мог бы выслушать тебя, когда ты в этом нуждаешься. Мог бы прибежать к тебе и поддержать, когда тебе плохо. Я бы делал все возможное, чтобы улыбка никогда не покидала твоего лица.  От его слов внезапно щеки Сону наливаются алым цветом. Глаза Ни-ки — темные, на первый взгляд пустые и холодные, но в глубине этих бездонных омутов Ким Сону всегда может разглядеть всеобъемлющее тепло.   Его единственный клубок искренности.