Changed the way you kissed me

Рав зажимает Кэла в углу и целует его: ему было бы смешно, — Кэлу глубоко за сорок, почти пятьдесят, да и она не девочка — но она зажигает его кровь своими требовательными, грубоватыми прикосновениями. Она хватает его за плечи и бросает к стене: — Что ты мнешься, чакаар, — хрипловато посмеивается Рав. Ее терракотовые обветренные губы дразняще кривятся. — Разучился обращаться с настоящими женщинами? Ее пальцы забираются под защитную ракушку его доспеха, и он чувствует приятную тяжесть в паху, которая быстро сменяется тянущей болью: бескаровый щиток прижимает эрегированный член к бедру, не давая ему подняться. — Если и забыл — то быстро вспомню, — дерзко отвечает Кэл. Он снова чувствует себя молодым и глупым. Рав выше его на голову, но собственный невысокий рост никогда не мешал ему ладить с женщинами, следовавшими резоль’наре: вот файрфековы аруэтиизе — это совсем другое дело, но он сейчас даже думать об этих стервах не хочет. Когда он крепко обнимает ее, красный нагрудник ее бескар’гама глухо стукается о его желтый, и она хохочет, словно молоденькая девчонка: — Какие у тебя сильные ручищи! — это тоже игра. Восхищаться силой партнера, его напором, ловкостью, пылом, даже если потом этот пыл выходит боком — часть ухаживания; Кэл польщен, что она еще помнит, как обстряпывались такие дела, когда они были моложе. — И не только они, — он стискивает ее еще крепче и отрывает от пола, высокую и сильную, вместе с тридцатью килограммами пламенно-алого бескар’гама сверху. Наутро такое ребячество отзовется ломотой в пояснице, но он верит, что это достойная цена. — Член-то покрепче будет. Они раздеваются, молча и быстро, помогая друг другу: фиксирующие ремни, фиксирующие замки, сложные нательные костюмы — это все одежда для войны, а не для любви; на то, чтобы все с себя снять, у них уходит куда больше времени, чем у любовников на каком-нибудь Альдераане или Корусанте. На нем — рваные подштанники, на ней — застиранный лифчик и высокие старомодные трусы, но мэндо не нужны разноцветные кружевные тряпки, чтобы заставить кровь быстрее течь по жилам; белье летит на пол, на диван, лифчик повисает на спинке форм-кресла. Кэл опрокидывает Рав на кровать и целует ее, вминая в матрас, а она уверенно хватает его за член, словно за рукоятку бластера — Кэл охает от неожиданности и вспоминает о том, как давно у него не было женщины — не опозориться бы; поэтому сначала он раззадоривает ее пальцами, чтобы, уже когда она потечет, войти по-настоящему. В этом он мастер; в последние годы Илиппи так боялась случайных залетов, — ведь ни один из их детей не был запланирован — что в конце концов почти перестала пускать его в себя, поэтому ему приходилось довольствоваться такими ласками или спускать ей в рот: все лучше, чем ничего. Воспоминания давят и вызывают смутную тоску, но с Рав он быстро забывает о бывшей жене. Она сжимает его пальцы в себе так сильно, как будто бы пытается их сломать. Кэла это заводит, он начинает двумя пальцами, а заканчивает уже тремя — кажется, что он может кулак в нее засунуть, а Рав будет все так же пылать и течь. Она шире раздвигает ноги и торопливо натирает клитор, торчащий между тяжелых, налитых складок половых губ, покрытых редкими, клочковатыми волосами; не слишком картинно, зато огня и задора в ней хватает на четверых. Ее нельзя назвать красавицей, но в ее скуластом лице, упругих грудях и крепких бедрах столько неприрученной страсти и пыла, что встало бы и у мертвеца, а Кэл пока не собирается становиться частью эйхан: он живее всех живых и хочет ее сильнее, чем любую из варьетешных красоток Нал-Хатты. Кэл входит и начинает размашисто ее трахать. Сначала Рав мерно дышит ему в ухо и постанывает с вежливым участием женщины, не испытывающей во время секса особенно острых ощущений, но желающей вознаградить партнера за старания. Но очень скоро она начинает стонать по-настоящему, громко и протяжно, тиская член Кэла внутренними мышцами так, что он уже едва сдерживается. Он пытается вынуть, чувствуя, что уже почти не может себя контролировать, но она хватает его за задницу и рычит: — Нет — в меня, я стерильна, — она широко раскрывает глаза и начинает шумно и часто дышать, откидываясь на подушки. Кэл кончает в нее, сдавленно застонав — он слишком привык к тому, что в полный голос орать нельзя, можно разбудить ребенка, спящего в соседней комнате. Он забывает о том, что на Камино нет Илиппи и детей; а если бы и была, то их дети уже давно вышли из младенческого возраста. После оргазма он чувствует себя так, словно только что намотал несколько кругов по Тайпока-Сити с мешком кирпичей на плечах. Запах коротко стриженных каштановых волос Рав дразнит его обоняние: от нее пахнет диким лесом, полем и острой полынной горечью. Кэл вспоминает свой дом на Шуроре, в который, наверное, он не вернется уже никогда — больше у него нет ни семьи, ни рода, ни клана, теперь он — Куэваль Дар, Тот, Кого Больше Нет. А все файрфеков Джа, плохой Мандалор, но хороший друг: Скирата всегда срывался за ним по первому зову, когда бы и куда бы Фетт ни позвал — как и на этот раз. Но с каждым новым днем на Камино он все отчетливее понимает, на какое черное дело он с легкой руки Джанго подписался на этот раз. — Еще одна женщина оказалась погребена под завалами, — мрачным и торжественным голосом сообщает Рав. — Чего? — удивляется он, приподнимаясь на локтях. — Слезь с меня, ди’кут, — объясняет она со смешком. — Дышать нечем. Он сдержанно усмехается, и Рав, притянув к себе его голову за уши, горячо целует его в губы. От этого у Кэла вдруг начинает сосать под ложечкой. Что-то изменилось в ней, в ее прикосновениях, в том, как она его целует. Он снова начинает чувствовать себя тем загнанным зверем, каким его сделала Илиппи. — Я пойду, — сухо говорит он, слезая с нее, и начинает сосредоточенно собирать с пола одежду. Его подштанники лежат на прикроватном столике, сталепластиковом и отвратительно стерильном, как и все в Тайпока-Сити. Их он хватает в первую очередь и натягивает, повернувшись к Рав спиной. Она молчит, но в ее молчании ему чудится насмешка. Она все понимает. Она не ситха не боится в этой Галактике, ни драки, ни смерти — ни любви. Бури, терзавшие ее, не опустошили ее душу — Скирата же пуст, как ветшающая планета древних гробниц Коррибан, разграбленная охотниками за сокровищами. Ему нечего дать ей, кроме секса — или он просто боится снова открыться женщине со всеми своими горячностью, драчливостью, верностью и упрямством, чтобы та снова опустошила его и выела изнутри как наглый, ненасытный червь-паразит, а потом, когда он перестанет быть ей нужен и удобен — просто выкинула на какую-нибудь планету-помойку, отняв все, чем он дорожил и что любил — семью и детей. — Увидимся в столовке, — крикнула она, когда он, наконец, оделся и, разблокировав дверь, вышел. — Увидимся, — кивнул Кэл, поймав ускользающий взгляд собственного отражения в гладкой транспаристиловой стене. Он смотрел в глаза мужчине, который никогда и ни от чего не бегал — а тут вдруг взял и сбежал от женщины, которую любил всю свою жизнь с неполных четырнадцати лет, когда она впервые сняла перед ним шлем и он заглянул в ее блестящие карие глаза, чтобы узнать, что она помолвлена — и никогда не будет ему принадлежать.