***
Роботы не были способны чувствовать. Сергей Нечаев это знал и видел. Однако иногда, когда он открывал заспанные от непродолжительного и непонятного сновидения глаза и наблюдал за тем, как морщатся и поспешно прячутся в нутро перчатки жгутики, голубые светодиоды которых до этого были совершенно точно направлены на него самого, он немного сомневался в правдивости этого утверждения. — Надеюсь, ты не полировал свои жгуты на моё лицо, — зевал, с удовольствием наблюдая за тем, как вылезают, размахивая в возмущении, «конечности» ХРАЗа, шипение и треск которого отдалённо напоминал звуки сломанного телевизора. — Как вы... Как вы могли подумать, что я занимаюсь чем-то столь примитивным, товарищ майор?! — голос ХРАЗа напоминал тоненький девчачий писк, и от этой ассоциации губы П-3 тронула лёгкая улыбка. — Я лишь анализировал ваше состояние! Я — ИИ, а не какой-то похотливый подросток! Конечно, Сергею лишь чудилось смущение, что будто бы сквозило в тоне его Хранителя Знаний. Он это знал, и всё же не мог перестать приравнивать своего механического помощника к человеческим умам. Слишком уж живым казался его дорогой ИИ, в котором удивительным образом Нечаев сумел найти надежную опору, верного товарища и даже... Друга. Это слово всё ещё казалось неудобным и чуждым для его языка, но с каждым днём произносить его становилось всё легче. Разве мог он называть иначе того, кто прикрывал его зад в это непростое для всего Предприятия время? Того, с кем засыпал, измученный утомительными боями. Того, с кем просыпался, дабы встать и пойти вперёд снова, зная, что на сей раз рядом с ним будет кто-то ещё, кто-то занудный и болтливый, душный и ворчливый, но тем и желанный. И пусть ХРАЗ и не мог разделить с ним эту привязанность, П-3 было достаточно простого наличия перчатки на его ладони. Иногда он, конечно, всё же сомневался. Видел в ИИ что-то более неописуемое и глубокое, чем в прочих роботах. — ..И к вашему сведению, товарищ майор, мне нет абсолютно никакой необходимости «полировать», как вы выразились, свои «жгуты»! Потребность в самоудовлетворении своих желаний заключена в человеке. Я же таковым, как вам известно, не являюсь, — отчеканил ровный тон ИИ. Но затем реальность вновь пинала его под зад.***
Роботы не способны чувствовать. Вовчики, Терешковы, Близняшки, Наташи и прочие служили тому неоспоримым примером. И всё же в некоторые моменты его жизни ничтожной и маленькой части Сергея хотелось, чтобы это было не так. Например тогда, когда жгутики ХРАЗа вдруг обвивались вокруг его пальцев, аккуратно, но ощутимо сжимая их в явном напоминании о том, что он был не один. Ни ИИ, ни сам Нечаев никогда не комментировали эти недолгие, но от того не менее ценные минуты, когда они соприкасались друг с другом в жесте, который в народе назвали бы «интимным». Тепло рук, нежное скольжение ладоней, сбивчитое дыхание — всё это П-3 было смутно знакомо: он мог наблюдать это на улицах, замечая не столь редкие пары влюблённых, видеть на страницах книг, слышать об этом из чьих-либо уст. Сергей вполне мог представить, как это ощущалось бы при иных обстоятельствах и с другим человеком — мягкость кожи вместо плотных и упругих жгутов, не навязчивая тяжесть хватки вместо цепкого сжатия. И всё же посреди Предприятия 3826, кишащего различными тварями — как роботами, так и омерзительными гибридами, думать о том мнимом, что он мог бы иметь в будущем или в забытом прошлом, не хотелось. Гораздо более важным казалось настоящее, в котором его руку крепко и надёжно обхватывал ХРАЗ, настойчиво скользя своими тоненькими жгутиками по мозолистой коже. Иногда Нечаев сжимал перчатку в ответ. Это действие странным образом успокаивало его вспыльчивую натуру, позволяло забыться в этом причудливом ощущении гладкого проводка тёплого от долгого прикосновения, очень подвижного, от чего могло создаться обманчивое чувство живости оного. Но тот был мёртв. Впрочем, как и все подобные ему. И Сергею бы перестать искать эти бессмысленные намёки, сопоставлять творение с его творцом, но... Мог ли он? ХРАЗ — вещь. Всего лишь она. П-3 приходилось напоминать себе об этом всякий раз, когда ИИ словно беспокоился о нём. Плохой сон, головная боль или ранения, полученные в бою — ИИ всегда был рядом, вынырнивая из своего пристанища и мгновенно анализируя ситуацию. — Что ж вы делаете? — сухо интересовался тот, пока Нечаев наспех латал самого себя, справедливо опасаясь, что следующий удар какого-нибудь условного Вовчика вывалит его кишки прямо на пол. — Вы хотите нас угробить подобным безрассудством? — продолжала гневаться перчатка, жгуты которой стремились подползти к ране как можно быстрее и по возможности пощупать — что именно это давало ХРАЗу Сергей так и не понял, но за неимением другого выхода охотно позволял. Лишь спустя долгие часы, проведённые в погоне за Петровым, он, наконец, понял, что этими своими действиями ИИ пытался её зажать, неумело елозя по той слишком тонкими и маленькими жгутиками в попытке остановить кровотечение. — Знаешь, этой хернёй я пичкаюсь не просто так, — усмехнулся П-3, наблюдая за тем, как отростки Хранителя Знаний нетерпеливо скользят по багряному от пролитой крови боку его комбинезона и явно пытаются пролезть под ткань, и имея ввиду пустую капсулу с непремом в своей свободной руке. — Вы — идиот, товарищ майор, — еле слышно заключил ИИ, в последний раз ощупав повреждение. Его жгуты медленно втянулись внутрь под неразборчивое шипение оного. В тот день они больше не разговаривали: ХРАЗ, будучи самым отъявленным засранцем, просто не покидал своей перчатки, предпочитая игнорировать громкие возгласы своего носителя. Нечаев же искренне недоумевал и не понимал, какая муха укусила его товарища за метафорическую задницу. Конечно, он поступил весьма глупо, ринувшись в одиночку на целую стайку «Рабочих», коим на подмогу припёрлись и «Утки», но такие выкрутасы ИИ раздражали. Даже не тем, что будто бы стремились пристыдить его, как нашкодившего котёнка, а своей неестественностью. Мнимое беспокойство. Ещё более мнимая обида. Ведь Хранитель Знаний — просто машина. Такой же, как Вовчик, как балерины Сеченова, как Ежиха — пустой, движимый не эмоциями — кодом. И Сергей ненавидел эту ложь, не мог терпеть наигранность, что сквозила в, казалось бы, таком правдоподобном тоне — почти идеальной копией человеческого голоса. Он не понимал, зачем Сеченову нужна была такая игра. П-3 же казалось это слишком жестоким — он устал сталкиваться с всегда резким напоминанием собственного подсознания о полной бесчувственности его единственного компаньона, разочаровываться в своих чувствах на этот счёт — смеси неприятного огорчения и тягучей печали. Нечаев вымотался. Просто заебался. Он старался не искать причин, по которым ХРАЗ привычно выполз из перчатки в тот момент, когда майор уже дремал в комнате отдыха, развалившись на заветном диване, и обхватил его ладонь, навострив несколько усиков в сторону истинной грозы всего Предприятия — Элеаноры. Вероятно, тот даже и не заметил пробуждения Сергея, продолжая плавно елозить по кисти человеческой руки, повторяя её незамысловатые очертания. Странно, но эти действия быстро погрузили П-3 в крепкий и удивительно яркий сон, напоминающий иллюстрации из сказки. Он не помнил, когда спал также хорошо. Роботы не могли чувствовать. Это был общеизвестный факт, проверенный многочисленными научными статьями и подкреплённый словами величайших умов науки. Однако Нечаев уже не знал, чему верить. Харитон — не ХРАЗ что-то восторженно щебетал, размахивая жгутами чуть ли не у самого его лица, рассказывая, настаивая, утешая. Ластился, словно пёс, проводя концами своих отростков по кончику его носа, оглаживал заросший подбородок, очерчивал скулы и всё говорил. Убеждал, что Сеченов — главный злодей этой пьесы. Петров, Лариса, баба Зина — все они утверждали то же самое ещё раньше, но почему-то ни один из них не звучал столь убедительно, как звучал Захаров. — Он вас использует, — шелестел динамик перчатки. — Использует, как послушную овчарку. Неужели вы сами не видите? — жгуты мимолётно касались губ, невольно делая этот жест ещё более интимным. — Неужели не замечаете? — шипение, похожее на шёпот. — Он сделал это с нами, — ещё одно «мы», прозвучавшее из механического динамика, как извечное напоминание. — Он сделал это с Муравьёвой, — девичья фамилия его жены казалась резкой, слишком неестественной и пустой. П-3 хотел бы сказать, что слышит нечто знакомое в лёгком звучании, чувствует что-то родное, стоящее за этим словом, но это было бы неправдой. А лгать Серёжа не любил. Блесна. Его любовь. Жена. Муравьёва. Просто девушка, которую он когда-то любил, но которую не помнил. Просто женщина, попавшая в лапы Волшебника, к которой Нечаев испытывал невольное сочувствие. Просто незнакомка. Просто... — Заткнись! — прорычал, чувствуя, как предательски слезятся глаза. Слишком болезненно. Он всё ещё не мог. И ХР... Харитон замолк. Послушно и быстро, словно по щелчку. Ещё одно притворство. Вот только не робота, что делал попытки притворяться человеком, а человека, что всё ещё изображал машину. Сергей почти открыл рот, чтобы сказать, горькой и какой-то отчаянной едкостью заткнуть возникшую тишину и тем самым заставить этого говнюка ответить ему, наконец, всего на один вопрос: «Кто?» Робот или человек — кем являлся Захаров? Почему именно сейчас этот кусок дерьма вёл себя так, будто понимал, разделял эту боль? Почему именно сейчас, получив долгожданное подтверждение личности оного, П-3 так хотелось верить в человечность своего спутника, но в то же время — не хотелось? — Мне жаль, майор, — всё тот же механический тон, проводки, что ощутимо впивались в пальцы и дыхание. Его, Сережи, собственное. Дыхание, что оседало прямо на поднесённой к губам руке — той самой, оплетённой юркими жгутами. — Сергей, — прозвучало, как приговор. — Что, товарищ майор? — спросил, хотя сам, небось, всё понял; полез своими отростками прямо в лицо, не стесняясь, ощупывал, будто проверяя на целостность. И Нечаев повторил. — Заколебал ты меня со своим: «товарищ майор», говорю, — он притворно вздохнул. Странная обеспокоенность сквозила на глубинках его подсознания, вытягивая свою уродливую голову и будто бы предупреждая: «Ты ещё пожалеешь», но П-3 её совсем не слушал. Не хотел. — Серёжа, — промурлыкал его собеседник, вмиг вздрагивая всем своим существом и отчаянно пытаясь притянуться ближе. Хотя куда уж ближе? Гибкие жгуты соприкоснулись с нежной кожей губ, оглаживая контур приоткрытого рта и вдруг проникая внутрь. Совсем неглубоко — лишь самыми концами. Мимолётно, почти не ощутимо. И сразу вернулись назад, продолжая с прежним энтузиазмом уделять всё своё внимание его лицу. Ему и невдомёк, что сам «Серёжа» странным образом млел, таял от подобных ласк хлеще, чем от одобрительных похлопываний по плечу академика Сеченова. Нечаев закусил губу — всё, что угодно, только бы не задать этот волнующий его вопрос, ответ на который услышать он был не готов. Всё ещё нет. — Серёж... — проклятая интонация, так похожая на вздох. На томный вздох. — Думаю, нам нужно ускориться, — Сергей аккуратно опустил руку, нарочито не замечая, казалось бы, очевидного расстройства Хар... ХРАЗа, щупальца которого вмиг опустили концы, как делали всегда, не получая желаемого. — Конечно, Сергей, — этот механический тон, холод и бесчувственность которого могла соревноваться с температурой Арктики, П-3 не слышал слишком давно. Он сказал себе, что его это не волнует, и всё же в проблесках между размышлениями о Коллективе 2.0, между отчаянием, вызванным поступком Дмитрия Сергеевича, и, что более важно, — между попытками понять мотивы вышеупомянутого академика, П-3 упрямо возвращался к этому так напоминающему Элеанору, тихому, будто хриплому вздоху. Серёж... Казалось, тот полностью заменил собой столь же едва различимый женский голос, сожрав его там же — в потоке сознания. И Нечаев смирился.***
Роботы не способны чувствовать. Они — машины, сердце и прочие органы которым заменяют различные компоненты. Куски металла. Куклы. И всё же, продвигаясь по Челомею в сторону своей последней цели, П-3 думал, что ему было просто удобнее считать таким образом. Проще закрыть глаза и притвориться, что всё действительно так. Ведь если бы истина была иной, то это значило бы, что Терешкова в музее всё прекрасно понимала и ощущала, видела, как её любимую подругу разбирают на кусочки, возможно, слышала бы её крики и ничего не могла с этим сделать. Вместо этого она могла лишь только восхищаться, источать чистую радость, ведь именно это было заложено в её программу. Значило бы, что балерины в театре всё чувствовали — прикосновения потливых рук к самым сокровенным местам, скольжение жирных пальцев и боль от резких ударов, но не могли что-то с этим сделать. Всё, что они могли — подставляться под совсем не желанные ласки, изгибаться, опошляя балетные позы, ублажать и просто позволять собой пользоваться. Значило, что каждый раз, когда Сергей разбирался с очередным бешеным ходячим ведром на Предприятии, оно ощущало. Каждый миг, который сам майор тратил на то, чтобы окончательно пробить в массивном туловище широкую дыру, искорёжить корпус или оторвать какую-то его часть нахрен. Это, чёрт возьми, значило бы, что они чувствовали всё это, не будучи способными остановиться, отступить из-за проклятого сбоя. И просто шли, видя, как умирают остальные. Зная, что скорее всего их ожидает та же участь. Что-то при этом осознавали. Это было слишком много. Он не был уверен, что выдержал бы, думая в таком ключе. Ведь в противном случае убегать от собственных чувств стало бы сложнее. — Будьте предельно внимательны и осторожны, Сергей! — жгутики вынырнули из заветной звёздочки и, резко замерев, будто помявшись, мягко мазнули по запястью. — Вам придётся иметь дело сразу с двумя Близняшками, — беспокойство в его голосе казалось слишком живым для того, кого сейчас и человеком-то назвать язык поворачивался с огромным трудом. — Поучи меня, жестянка, — по привычке бросил Нечаев, подходя к заветным дверям. И всё же на какой-то миг он остановился, переводя дыхание и опуская ладонь на гладкую дверную ручку, сжимая ту до покалывания пальцев, но не поворачивая. — Слышь, — он запнулся, на какое-то мгновение не зная, что произнести дальше. В голове пронеслись многочисленные варианты, которые ему доводилось слышать из уст Сеченова, поражающие красноречием слов и достойные академика такого уровня. — Я рад, что ты со мной, — но он не выбрал ни один из них, вместо этого тупо захлопывая рот после окончания совсем короткой и простой фразы. Совсем не красивой, не элегантной и такой сухой, что ХР... Захарову в пору бы рассмеяться и послать его куда подальше — в сторону ебучих пирогов, например. Но вместо этого тот почему-то затих, заканчивая свой утомительный монолог. Его жгуты, резко выпрямившиеся, как говорят в народе, по струнке, качнулись в сторону, а затем медленно, будто неуверенно, распластались по ладони, обхватывая ту на привычный манер. — Это взаимно, Сергей Алексеевич. П-3 моргнул несколько раз, смаргивая выступившую влагу, и вдруг сжал ладонь в ответ, чувствуя, как изгибаются шнуры Харитона, подстраиваясь. Их гладкие тела, нагретые жаром руки, казались тёплыми и настолько живыми, что захватывало дух и накатывал трепет, сравнимый разве что с восторгом при виде маленьких, беззащитных котят. Возможно, всё это время люди действительно только и делали, что ошибались. Раз за разом, год за годом, на протяжении всего десятилетия.***
Роботы не были способны чувствовать. Общеизвестный факт, подлинность которого ставить под сомнение было сложно да и просто незачем. Об этом вещали учёные, твердили механики и роботехники. Родители всегда напоминали об этом сыновьям и дочерям, а те, в свою очередь, обсуждали это с классом, не ставя под сомнение вывод своих предков. Сергей в конце концов решил иначе. Поверил. Вот только ошибались не люди, ошибался он. Сеченов мёртв. И Нечаев до сих пор помнил, как это выглядело. Его Волшебник, заменивший ему отца, там, на грязном полу в луже собственной крови, отчаянно пытающийся достучаться до... Захарова. Не ХРАЗа. Не Харитона. Только Захаров — мстительный, подлый учёный, предавший не только Дмитрия Сергеевича, СССР или человечество, но и Серёжу, воспользовавшийся им также, как в своё время пользовался Сеченов. Конечно, тот так и не принял к сведению всё то, что хрипел ему Волшебник. Лишь распалялся, изъясняясь язвительным тоном, полным слишком непривычной, резкой и горячей ненавистью. Она тяжело висела в воздухе, оседая на плечах старых товарищей. П-3 старался предотвратить то, что несомненно последовало бы дальше. Он пытался встать с этих проклятых холодных плит, так напоминающих ему старые надгробия, оставшиеся на тех немногочисленных кладбищах, где всё ещё оставались могилы подобного рода, но проклятые руки дрожали, а в ногах не оставалось сил на то, чтобы встать. Зрение плыло, пока боль нещадно жалила, казалось, каждую клеточку его бренного человеческого тела. Люди слишком хрупки. Когда-то Сергей слышал это выражение, но только сейчас у него появилась возможность согласиться с ним. Отродье Захаров возвышался над ними и определённо не испытывал каких-либо неудобств относительно своего положения. Массивный, чёрный как смоль, он казался бесформенным пятном на общем фоне. Антропоморфный безликий гигант, в котором лишь смутно угадывался его ХРАЗ, его Харитон, который помогал и оберегал его сон, которому Нечаев невольно сочувствовал и которым интересовался. Когда тот подошёл ближе и склонился над пока ещё живым Дмитрием Сергеевичем, П-3 догадывался о том, что будет дальше. Когда бледного и потного Волшебника подняли, он был готов закрыть глаза. Неприятный душераздирающий хруст, который Сергей узнал бы в любое время, и вот тело Сеченова упало обратно на пол, застыв в неественной позе со свёрнутой шеей. Его Волшебник. Его названный отец. Вот так просто и быстро. Когда Захаров наклонился ещё раз, скользя своим желейным туловищем по уже недышащему академику, обычно хладнокровный Нечаев действительно не мог на это смотреть. Слёз сдержать не вышло, он чувствовал, как они текут по его щекам, оставляя после себя сырость, привыкнуть к которой было сложно. Когда этот ужасный, противоестественный процесс закончился, и П-3 ощутил близость склонившегося над ним Захарова, то был готов к такой же участи и лишь рассчитывал на то, что быть поглощённым сгустком полимера — не больнее, чем лежать, всё ещё корчась от перенесённого удара током. Он знал, что заслужил подобного конца за то, чему поспособствовал. За своё предательство. За смерть Сеченова по его вине. Мягкая полимерная ладонь опустилась на шею, однако не попыталась пройти сквозь неё — вмиг приобрела пугающую твёрдость. И в тот момент, когда Сергей уже закрыл глаза, ожидая услышать всё тот же хруст, аккуратно скользнула вверх, случайно касаясь уха и зарываясь в волосы в омерзительно нежном жесте, с тем же трепетом, с каким мать утешает своё дитя, достопочтенная пожилая пара держит друг друга за морщинистые руки, создатель тешит творение, а влюблённые предаются ласкам. Он ожидал смерти, но вместо неё получил проклятого ХРАЗа, что обхватил его руками и поднял с такой же лёгкостью, с какой сдувают пылинки с одежды, а затем куда-то потащил, что-то довольно намурлыкивая себе под нос. А теперь Нечаев сидел здесь, в четырёх стенах, и пытался занять себя хоть чем-нибудь, лишь бы не испытать не нужного искушения выйти наружу. Он не выдержал бы этого зрелища снова. Здание было безопасным. Ни култышей, ни мутантов, ни роботов, ни людей — ни единой живой и неживой души, не считая, разве что, заблудшего майора и одного старого, лысого, очкастого ведра, что, вероятнее всего, засиживался в своей лаборатории, благополучно позабыв обо всём, что не входит в пункты его научного плана. Иногда П-3 удивлялся, что ещё не окочурился от одной лишь скуки. Время шло медленно. Хотя возможно так просто казалось — если бы не зашторенные и заставленные всем, что только нашлось под рукой, окна определить реальное время суток было бы проще. Тихое мурлыканье послышалось откуда-то слева, и он не удивился, застав рядом с собой кошку, вальяжно растянувшуюся на всей половине дивана. Когда-то Сергей пугался её безликой морды, не имеющей глаз, носа и рта, полного отсутствия у существа ушей, но в конце концов привык. Пронырливая сволочь или, как ласково величал её Захаров, Муся почему-то никогда не выходила вслед за хозяином, предпочитая оставаться в компании Нечаева. Она с выдающимся упрямством следовала за ним в комнаты, а затем забиралась на близлежащую мебель, сворачиваясь в меховой комок и почти никак его не беспокоя. Однако её непоколебимое присутствие невольно напрягало: сразу вспоминался «желейный» ХРАЗ, что первые дни не отходил от него ни на шаг и выглядел ещё более психопатично и жутко, чем в день смерти Дмитрия Сергеевича. — Задерживается, — он прошептал, но кошке, казалось, было совершенно плевать — она лишь взмахнула кончиком хвоста, лениво потянувшись и подперев свою круглую голову лапами. В тот день П-3 так и заснул, сидя на диване. Он не почувствовал, как Муся, помурчав некоторое время, внезапно придвинулась ближе, своим мохнатым белым туловищем прижимаясь к его боку и укладывая голову ему на колено, не услышал, как пришёл Захаров, и не отреагировал на сюрреалистичное ощущение лёгкого скольжения прохладного металла по его щеке.***
Роботы не способны любить. Сергей снова напоминал себе об этом, глядя в массивную спину Захарова, что стоял у дальнего окна и, вероятно, наслаждался всем тем, что провернул. Его новенький корпус сильно бросался в глаза, притягивая внимание своей аккуратностью и чистотой, не попорченной грязью, копотью и кровью. Длинный белоснежный халат, неизвестно каким образом найденный свихнувшимся андроидом, аккуратно висел на изгибе локтя оного, предназначенный скорее для вида, чем для полноценного ношения. Нечаев знал, что стоит Захарову лишь немного повернуться, как несомненно сверкнут в лучах очки, бог знает зачем нацепленные на металлический нос. Эти попытки придать себе человечности П-3 откровенно раздражали. Он не мог себе позволить забыть его истинную сущность. — Ты доволен? — Сергей не мог не спросить. Прошептал, внутреннее злясь на неизвестно откуда взявшуюся надежду. Он не знал, почему даже сейчас ему так отчаянно хотелось увидеть хоть что-то в этой поганой машине, хоть какую-то прожилку сожаления, мимолётного раскаяния. — В основе эволюции лежит совершенствование, — спокойный тон Захарова напоминал те давние дни, когда точно такой же механический голос, лишённый всяких эмоций, вещал ему необходимую информацию из недр перчатки. Тот медленно развернулся, выверенным жестом поправляя за собой плотный материал шторы. — Человечество проиграло. Теперь его место займёт более совершенный организм. Лёгкий кивок в сторону окна, и Нечаеву не нужно смотреть, чтобы понять, что он там увидит. Новый мир, в котором творение человека восстало против своего творца и в кратчайшие сроки сгубило его нещадно и хладнокровно. Мир, в котором остался один только багряный. Мёртвый и в то же самое время живой настолько, насколько это было возможно. Стерильный и пустой. Самое сердце которого теперь принадлежало истинному совершенству, бесспорному идеалу и верху эволюции. Не роботу, но и не человеку. — Зачем я тебе? — он много раз задавался подобным вопросом, не находя ответа. П-3 пытался отыскать его всякий раз, когда смотрел в неподвижные глаза напротив, но каждый раз не находил в них того, что могло бы его дать. Сергей не понимал, зачем сохранять ему жизнь сейчас, когда ХРАЗу больше не нужен постоянный носитель. — А разве вы ещё не поняли, товарищ майор? — явная усмешка совсем не сочеталась с застывшим выражением лица, лишённым каких бы то ни было эмоций и всякой подвижности. И всё же что-то в наклоне головы, проклятом свёрнутом халате, всё ещё белоснежным полотном свисающим с железного локтя, в совсем бесполезных очках, натянутых на нос — что-то всё равно кричало о наличии человека, спрятанным под всем этим металлическим каркасом. Что страшнее: осознавать, что человечество погубила вышедшая из строя машина? Или понимать, что ещё изначально ненависть к нему теплилась в теле представителя того же вида? Что страшнее: знать, что за всем этим планом стояло нечто, не имеющее чувств? Или же видеть, что монстр, сотворивший всё это, пустым механизмом, как таковым, не являлся? На эти вопросы он не рискнул бы ответить. Нечаев видел, как ХРАЗ зашевелился, неуклонно приближаясь. Слышал гулкие шаги. Но так и не предпринял попытки отойти, позволяя тому войти в его личное пространство. Разве вы ещё не поняли, товарищ майор? П-3 вспоминал те многочисленные моменты, когда, проснувшись по утру, неизбежно встречался взглядом с голубыми светодиодами ХРАнителем Знаний. Надеюсь, ты не полировал свои жгуты на моё лицо. Когда крепко держал его в своей руке. П-3 моргнул несколько раз, смаргивая выступившую влагу, и вдруг сжал ладонь в ответ, чувствуя, как изгибаются шнуры Харитона, подстраиваясь. Когда ХРАЗ беспокоился о нём. Будьте предельно осторожны и внимательны, Сергей. И когда обижался. Вы — идиот, товарищ майор. Вспоминал, как просыпался в компании Захарова, теперь в новом теле, неизменно сидящего где-то поблизости — будь то единственное кресло в спальне или свободная половина кровати и не покидавшего комнаты до самого его пробуждения. Как всё также держал его в руке. Напряжение было слишком явным. Он не поднимал взгляда, предпочитая рассматривать плечо андроида. Прикосновение холодного металла было вполне ожидаемым. Страшно понимать, что, на первый взгляд, изящная рука способна в одно мгновение переломать все шейные позвонки, сломать каждую косточку в уже бездушном теле, а напоследок искорёжить его так, как не смогла бы любая другая, более человеческая сила. И всё же Сергей не боялся. Никогда нет. Прохладные пальцы невесомо скользнули по плечу, спускаясь ниже. Нежно огладили запястье, особое внимание уделив тому неприметному местечку, где отчётливее всего билась маленькая венка. Было что-то отдалённо родное и спокойное в той осторожности, с которым железо взаимнодействовало с более мягкой человеческой рукой. В том, как оно медленно смыкалось, так и не сжимая до конца. В том, как держало — будто хрупкую чашечку из сервиза Сеченова. Было в этом что-то такое, что невольно напоминало о том времени, когда далеко не твёрдый металл обжигал кожу, а более эластичные, упругие жгуты. Он вспоминал, каким раздражённым выглядел Захаров, заметив его отвращение к полимерному телу, и как тот искал себе новое — попробовал работника балета (и отказался от него практически сразу, не объясняя причин), как долго и утомительно пробовал создать совершенно новую модель, максимально вобравшую в себя все черты внешности некогда живущего Харитона Радеоновича и как в конце концов добился своего, и понимал, что всё это время знал ответ на злополучный вопрос. Разве вы ещё не поняли, товарищ майор? Момент, когда лицо ХРАЗа оказалось слишком близко, был безвозвратно утерян. Мгновение, когда неподвижные рельефные губы приблизились к самому кончику уха, казалось очень долгим, растянутым на целые часы. — Вы так и не поняли, майор? — если бы Захаров дышал, то его дыхание наверняка опалило бы кожу, вызывая непривычную Нечаеву дрожь. Однако тот этого не делал. Но несмотря на это, П-3 всё равно ощутил странное волнение и жар, оседающий где-то в паху. Считанные миллиметры расстояния и холодные губы несомненно коснулись бы влажной шеи, заставляя ту покрыться мелкими мурашками. Сергей знал ответ и не думал, что хочет его услышать. Ведь это означало бы, что у него всегда был блядский шанс. Он хотел остановить проклятого ХРАЗа, заткнуть ублюдку рот, чтобы прекратить это до того, как станет слишком поздно, но не успел. — Может я и машина, Серёж, — руки Захарова скользнули выше, а затем и вовсе обвили талию, явно не собираясь так просто отцепляться, и П-3 не был уверен, что смог бы это предотвратить. — Но с тобой я человек больший, чем можно представить. Нечто более важное, чем просто признание. Он не знал, что сказать. Да и был ли нужен ответ тому, кто знал его, как облупленного, как все шесть жгутов разом? Что-то подсказывало: вряд ли. Понять ХРАЗа всегда было сложно. И всё же Сергей чувствовал, что должен кое-что сказать. Раз и навсегда закрыть тему, не дающую ему покоя. — Я тебе верю, — он прошептал, ощутив, как стальная хватка на краткое мгновение усилилась, почти заставив его открыть рот в возмущении, но также быстро вернулась в прежнее, расслабленное состояние. Лишь пальцы вполне различимо поглаживали бока через плотную ткань комбинезона, будто в извинении. — Харитон. Стоя в, казалось бы, неуютых, слишком крепких и совсем не чувственных объятиях, Нечаев с удивлением обнаружил, что действительно верил в слова Захарова. А там вдруг нашлось и тепло, такое же, как и в обычных объятиях с человеком, и ласка, и нежность. Возможно и не совсем такое, какое бывает с человеком. И всё же такое же родное. Харитон — человек, которому не хватило человечности. Машина, которой не хватило механизма. Такой вот парадокс. Ни то и ни другое. Бесспорный идеал. Он почти упустил тот момент, когда прохладные металлические губы накрыли его собственные.***
Возможно роботы и не были способны чувствовать. Но Харитон мог. Сергей всё также просыпался в компании ХРАЗа, вот только теперь тот предпочитал лежать в его постели. Он любил наблюдать за тем, как Захаров смешно поправлял свои очки, намереваясь встать и приготовить ему завтрак. Они всё также держались за руки. В спальне, в коридоре и иногда в лаборатории. Особенно часто Харитон обхватывал ладонь Нечаева, завидев вдалеке яркий корпус Элеаноры. Поправляя халат и чинно проходя мимо ремшкафа, он чем-то напоминал петуха в курятнике и всегда вызывал у своего драгоценного майора стойкую улыбку. Всё также беспокоился. И всё также мило обижался, нарочито громко хлопая дверьми (а ведь П-3 знал, что это в его духе!) и не контактируя с ним, порой, целыми днями до тех пор, пока один из них в конце концов не терял терпение. Сергей так и не простил. Ни за Дмитрия Сергеевича, ни за то, какой теперь являлась его жизнь. И всё же постоянно ловил себя на том, что ждёт. Терпеливо ожидает того момента, когда Захаров закончит свои научные дела и вернётся, аккуратно опускаясь в старенькое кресло и, глядя в сторону очередного зашторенного окна, начнёт рассказывать всякие байки про грядущее будущее, почему-то в процессе пересаживаясь, чтобы быть ближе. Харитон всё также вещал умело, его речи столь же сладки, сколько и обманчивы. Нечаев не верил, лишь кивал, практически его не слыша. И лишь однажды подмечая, что ХРАЗ так и не сказал, что всё будет хорошо. Хотя бы в этом не солгал. Возможно роботы и не умеют любить. Но Харитон всё же любил какой-то неправильной и болезненной любовью. По крайней мере, искренне в это верил. И если уж даже механическое сердце не смогло окончательно избавить себя от этой напасти, то разве мог такой жалкий человек, как П-3?***
— Итак, вы готовы, товарищ майор? — Харитон промурчал, подобно коту, стоя у неизвестного предмета, надёжно скрытым от сторонних глаз алым покрывалом. П-3 не знал, чего ему ожидать от нового изобретения Захарова: очередной усовершенствованный дровосек или же что-то иное — каждый раз было сложно предугадать направление фантазии столь неординарной личности. — Что ещё за хрень? — он настороженно поинтересовался, наблюдая за тем, как железные пальцы ХРАЗа подцепляют бархатный край. — В основе эволюции лежит совершенствование, — мягко напомнил Харитон, и если его механическое лицо оставалось невозмутимым, то жгуты перчатки, нацепленной на одну из его рук, возбуждённо трепетали, выдавая истинное настроение оного. С едва различимым шелестом ткань слетела вниз, и Сергей вдруг обнаружил, что смотрит в свои глаза. Свои металлические глаза. — Модель П-0, Серёж.