Звон, доносившийся от чужого ошейника, все звучал и трещал мрачным колокольным лязганьем, будто предвещая о погибели.
Канна застыла, а дирижёр ее сердца заводил ритм рвано, скорым вальсом смерти.
Этого не должно было случиться в даже самых ужасных кошмарах.
Она верила, бесконечно верила, что более не допустит подобного.
Канна наивная. И Канна безнадежная. Но Канна жертвовала, бесконечно жертвовала собой, лишь бы этого не произошло вновь и пожертвовала бы столько раз, сколько потребуется, только бы не услышать:
«Я буду в порядке, не умирай за меня», — бледными, искусанными в кровь, губами родного человека, только бы не стоять бессмысленно и обреченно, когда тело такого теплого, драгоценного и важного существа исходится в конвульсиях, только бы не ощущать, словно в сердце раскрыли глубокую черную дыру, тянущее чувство безысходности и невосполнимой утраты. Этот вид — величественный в своей величайшей жертве, в жертве ради любви (любви к ней, к ней, такой гадкой, мерзкой, противной и бесполезной!), но ужасный и заставляющий саму кровь насухо застывать в жилах, — напоминал о подлинном безумии, о прекрасном в самой настоящей человеческой мерзости. Мозг окоченел и покрылся сажей — зарос мхом и повяз в мутной болотной взвеси. Канна видела, но могла лишь фиксировать наблюдаемое, не в силах закрыть скорчившейся в гримасе рот, прикрыть распахнутые в ужасе глаза, даже вдохнуть или выдохнуть — дыхание закупорилось, встав пробкой поперек глотки и связав связки между собой. Конечности онемели и потянули вниз — она упала вниз и падала, падала, падала. Надеясь проломить потолок, увидеть затягивающую бездну звезд, а лучше проснуться, просто проснуться от нескончаемого кошмара. Потому что ее последний близкий человек повис на алтаре ягненком. Выбеленный лик, словно у ангела на могильной плите и поросшие по телу корни, будто этот мрачный монумент стоял здесь вечность складывали чудовищность происходящего во внешнем великолепии.
Все как в немом кино. Канна краем сознания вспоминала исторические фильмы, в жуткой пляске смерти, в этой трагедии и жертвенности: кинжалы заговорщиков, кровь Цезаря. Когда у Светония, тело Цезаря, со свисающей рукой, унесли на носилках. Канна запомнила именно свисающую руку в этом страшном историческом кино. Сейчас она тоже смотрела будто через экран, который по странной случайности оказался проломлен, для лучшего наблюдения зрителями. И сейчас была рука, повисшая на железном креплении, с сжавшимися, озябшими пальцами, мозолистыми подушечками, сгрызенными от нервов ногтями. Рука, что гладила ее так бережно, словно она была чем-то сокровенным. Этот жест — жест
ее сестренки, — всегда говорил лучше любых слов о любви. И зря ее гладили, зря. Ведь любить Канну нельзя — это всегда жестоко и страшно. Это всегда становиться жертвенной пешкой ради ее бессмысленного существования. Ведь все дорогие ее сердцу люди умирали, всегда умирали, точнее жуткой сансарой повторялась смерть ее драгоценной Кугиэ.
— Трупы, заключенные в произведения искусства, часто восхищают, — она услышала на границе сознания голос Сафалин. — Это тоже дань уважения. Плод будет цвести, пока в теле остается невинная кровь.
Этот жуткий запах зелени и гнили, запах перезревших плодов, зловоние солоноватой крови и разорванного изнутри мяса. Эти шестеренки, эти элементы и этапы цикла, постоянно одно и то же — слезы радости, удушливое, бесполезное благородство и смерть, смерть, смерть. Это давящее чувство приелось и почти вошло в привычку.
Терять.
Отпускать руку, слышать писк и стоять — возможно всего-то несколько несчастных минут, а возможно целое столетие, по колено в озере времен, ловя руками капли то ли слез, то ли капель утекающей жизни.
В конце концов это было неизбежно и стоило понимать это, стоило попрощаться тогда, когда кто-то вновь посмел ее полюбить.
Это судьба, или предопределенный злой рок, но нечто неизбежное, как не пытайся переигрывать, плутать по лабиринтам судьбы, падать и кричать. Однажды Куги рассказала ей о судьбе и кармическом порядке, что раз свершившееся будет возвращаться бумерангом. Судьба была беспощадна и никогда не благоволила людским желаниям. Предопределенную судьбу вершило сильное намерение. В случае Куги абсолютным намерением стало защитить слабую и бесполезную сестру, что плакала и трусилась, истекая потом. Сколько не выкидывай кубики судьбы, сколько историю не меняй, воля Куги — защитить, — останется неизбежной. Канна понимала, что чувства ее сильной и доброй сестры бы не изменились без сверхъестественного вмешательства или поверни вся вселенная на совершенно другой, неизведанный курс. Но даже приняв свою участь, Куги улыбалась, продолжала улыбаться на зло организаторам зверской расправы, улыбаться в лицо собственной смерти, сколько бы жуткой она не была. Это судьба Канны — когда кто-то важный умирает, она всегда не с ними. Не телом, а сердцем. Она способна лишь бесконечно пускать обжигающие дорожки слез, срывать горло в криках, заходиться в истерике, рвать волосы от безысходности, ломать ногти о бетон стен и пола, стрелять мокрыми глазками в поисках спасения, но спасти — никогда.
Будто развершаяся темная трещина, пролегшая через всю ее жизнь, когда она — сиротка без фамилии, — получила столь много незаслуженного счастья. Когда она — сестроубийца, запачкавшая юбку мочой, — получила очередного защитника, готового вознести себя для нее одной — такой тупой, тупой, тупой и бесполезной! На языке остается:
«Зачем», «Почему», «Все неправильно», — но страшнее всего осознание, что это повторилось опять с минимальными расхождениями и очередном гвозде вины на крышке ее гроба самоистязаний. Она содрала кожу на руках в кровь, багровыми полосками, пока смотрела, пока глаза сохли, а роговицы слипались, пока веки набухали от набегающих слез и она плакала, плакала, чесалась, шмыгала носом чтобы не текло и скулила как подбитая на шоссе собака.
Канна знала, поняла, что судьба забирает свое, что ее крест — болезненная тяга к смерти, — всякий раз будет перехвачен тем, за кого она бы могла ступить на долину смертной тени. Она сама не умрет, ей не дают умереть, чтобы продолжать мучить. Даже не оглядываясь она чувствовала за спиной хруст шестеренок, и сомкнувшее тело сестренки в кашу адская машина, будто прошедшего времени не было в помине — все повторялось.
— Прошу тебя, выслушай меня, Канна.
— Ты не должна так плакать, Канна.
— Все хорошо, Канна!
— Я должен был избавиться от нее, Канна.
— Канна, мы родственники.
— Я взломал систему и нашел информацию о нас!
— Я твой брат, Канна!
Брат. Кровный родственник. Все хорошо.
Это ей внушал Соу… Шин? Она ведь даже в имени его уверена более не была.
Соу чувствовал себя на высоте положения, едва Сара Чидоин покинула сцену. Все было так же, как Римская империя еще какое-то время продолжала функционировать, даже когда людей способных править ей не осталось. Фасад этой небольшой цивилизации перекрасили, латая белыми нитками прорехи и промахи, свергая власть и упраздняя неудобную правду.
Неудобную Сару Чидоин.
— Брат… Но Канна тебя почти не знает, — Канна опустила глаза в пол. —
Канна вообще тебя не знает!
Он ведь смотрел на Сару, когда она повисла. Смотрел на Сару как стервятник, будто она была не человеком, а пищей, готовой к употреблению. Переработанным материалом, а не хрупким телом с этими слабыми, озябшими ладонями, которые держали Канну за руку и гладили по голове, которые были нежными, как руки сестры. И это было страшно. Воистину страшно. Ведь Канна пыталась. Правда пыталась видеть в нем лучшее. Даже когда Соу говорил плохие вещи, или делал что-то плохое, Канна хотела верить, что он на самом деле хороший. Оказалось, она ни черта не знала о Соу. Она не знала, старательно пыталась не знать, пока осознание не огрело ее по голове плетеными цветами на теле безвинной и хорошей сестренки Сары.
— Канна думала что знала Соу. Но когда Соу… сестренку… Сару…
— Ее ты тоже совсем не знала! Она даже не твоя родная сестра!
— Но она заботилась о Канне! — по щекам Канны бежали уродливые слезы несправедливости. Куги тоже не ее родная сестра, но как он смеет отрицать те узы, что сильнее любой крови? Родные Канны отказались от нее после рождения и только люди, не связанные с ней кровно, стали ей родными. Так почему Сара, заботливая Сара, не ее сестра, только потому что не родилась из той же утробы? Сара, что сказала ей остановиться и не брать на себя ее крест?! — Она пыталась заменить Канне сестренку, она была готова бесконечно заменять Канне сестренку! Зачем, братик? Зачем ты второй раз отнял у Канны сестру? Разве одного раза Канне было недостаточно?
Ее накрыло ужасное, одинокое и горькое чувство осознания. Прозрения ребенка себя обособленным от общего существа, что его боль принадлежит лишь ему одному. Что никто не страдает, когда страдает он. Что никому в этой комнате не будет так же невыносимо тяжко, никто не захочет разбить голову о кафель, никто не поймет, что вся ее вселенная с момента прикосновения, с ласковой улыбки и заботливого жеста, крутилась ради одного человека. Разве это справедливо? Разве она недостаточно страдала в одиночестве? Почему Соу, такой добрый всегда к ней, такой
«свой» Соу, понимать которого Канна пыталась, не считает нужным хотя бы попробовать понять и ее чувства тоже?! Канна опустилась на колени, тихо завыв. Так же, как принимала смерть Куги, она была вынуждена смотреть на мучения Сары. Судьба безжалостна. И над Канной эта ужасная игра издевалась неизменно, отбирая ее сестру — то единственное, что было ей драгоценно, — всякий чертов раз. Эта игра отобрала у нее все, и продолжала отбирать руками на этот раз Соу, снова и снова.
— Канна…
— Ты всегда говорил, что сильные пожирают слабых. Говорил, что слабым не выжить, что сильным нельзя доверять. — Канна все терла и терла кулачками опухшие веки. — Канна тоже виновата, думала, что Сара сильная как супер герой, или самурай! Но никакой сильной она не была, иначе бы не позволила убить себя! Она бы пожертвовала всеми, чтобы выжить, она бы не оставила эту карту у себя, не сказала бы Канне:
«Все хорошо, я буду в порядке»! Она не просила ничего, она не манипулировала Канной, чтобы Канна делала чего бы ей захотелось! Она всегда была доброй! И была слабой! Она была чертовски слабой, такой же слабой как сестренка, ведь все добрые люди слабы, но Канна этого не понимала! И сильным, от которого надо было защищать сестренку Сару, был ты!
Соу отшатнулся, как от смачной пощечины. Разочарование, боль и невосполнимая утрата в радужках Канны шпарила хуже паяльника. Ведь он хотел сделать как лучше. Сара рано или поздно убила бы всех, как она не понимает? Почему она не может понять такой простой истины? Ведь он знает, он уже через такое проходил, он видел чем заканчивается бесконечное доверие… И теперь Канна считает его — своего защитника, — тем самым ужасным сильным, лжецом Соу Хиери? Он Соу Хиери для остальных, но быть Соу Хиери для Канны… оказалось невыносимо.
Канна все плакала. Плакала и плакала, ей было больно дышать, но там, где смотрели остальные, плакала именно она, еще плакал Гин, но слезы Канны казались глубиннее, словно она оплакивала кого-то еще…
Канна думала, что все понимают его неправильно. Что в Соу есть что-то хорошее. Что она сама — глупая маленькая девочка, — сможет сделать хоть что-то хорошее, присматривая за Соу. Даже попадаясь на его уловки, она верила, что так делает лучше для Соу и для Сары. Канна всегда смотрела на них как на нечто недостижимое — они были лучше Канны во всем, Канна хотела быть такой же умной. Они были хорошими, но несчастными. Они были разбиты, но в душе оставались людьми, которых Канна хотела любить. Канна хотела их оберегать, Канна хотела своей жизнью вывести их двоих в более лучшую жизнь. Она бы хотела, чтобы они все взялись за руки, хотела, чтобы потерянный Соу наконец увидел тот теплый свет, что исходил от доброй Сары, чтобы Сара перестала бояться Соу и увидела в нем лучшее. И Сара принимала Соу, не смотря на боль, Сара не винила его в смерти своего друга, Сара не сделала ни единой подлости, о каких Канну предупреждал Соу, внушая, что рано или поздно Сара разобьет ее сердце. Сара была доброй, Сара была терпеливой, Сара всегда оставалась нейтральна к его издевкам, Сара выслушивала тошнотворные обвинения, Сара не принимала близко к сердцу попытки критиковать ее логику, Сара не отвечала на докучливые тирады, что Шин сочинял, лишь бы доказать, что она законченная тварь и в подметки ему не годится, ведь все делает неправильно и фальшиво.
Канна знала, Соу не доверял Саре, потому что застрял в неком болезненном прошлом, потому что когда-то давно был глубоко ранен и просто запутался. Запутался в лицах, в именах, не в силах разглядеть настоящую Сару за личиной того, кто когда-то причинил ему боль. Канна понимала, думала что понимала, как ему на самом деле страшно, что он просто прячет голову, как маленькая Канна прятала в ведре, и боится доверять, потому что когда-то давно на него не нашлось своей Куги Кизучи или Сары Чидоин. Потому что тот кто пришел к нему уничтожил его, вытер о него ноги — и он закрылся, спрятался, дрожа, будто котенок, громко мяуча и впредь шугаясь любой ласки. Но всякий раз Канна пыталась помочь ему выбраться — она протягивала ему руки, понимая, как важно, когда тебя в момент слабости готовы принять. Как приняла столь же потерянную, запутавшуюся Канну сестренка Куги, сестренка Сара. Канна хотела верить, что Соу болен неким душевным недугом, что его редкие проблески добра — это и есть то истинное лицо, скрытое за множеством масок. Канна хотела сделать для Соу то же, что Сара и Куги сделали для нее, хотела заставить его вытащить голову из ведра и наконец показать настоящего, хорошего себя…
Но смерть Сары наконец расставила все по местам. Нельзя исправить того, кто сам не желает изменений. Канна слишком долго страдала синдромом спасателя, потому не понимала такой простой истины.
Канна не видела истины.
Канна вечно тонула в неведении и вовсе не рада была наконец проснуться, чтобы понять как Саре было больно все это блядское время, что Канна веселилась рядом с Соу.
Ведь Соу презирал Сару, даже когда Сара была добра и была готова принимать его извинения. Соу ненавидел Сару, потому что знал по опыту таких людей, но ведь Сара не была
«тем человеком», она была просто Сарой, самой обычной Сарой, с самой открытой душой и храбрым сердцем. Сара была неугодна ему, потому что была сильна духом, потому что не плакала там, где плакала Канна и трясся Гин. Потому что там, где другие боялись, она сражалась — за это Соу ненавидел ее особенно сильно. Сара прощала его и пыталась увидеть в Соу нечто большее, скрытое за маской отчуждения, Соу же не видел в ней живое существо вовсе. Для Соу, что искал возможность утолить боль утраты и неисцелимую обиду на фантом прошлого, сладостная ложь рисовала радостные картинки счастья, ценой причинения боли окружающим. Он не считал, что делал что-то неправильное, он не видел в Саре того, кто может испытывать боль. Он видел лишь декорации и актеров, не осознавая что мир жесток не для него одного, и он не главный герой трагедии, а лишь очередной раненый. Он не понимал, что его боль не превосходит боль окружающих, что его травма не дает ему индульгенции на грех и гадкие поступки.
Соу убил Сару и считал что поступил правильно.
Соу убил бы Сару опять и опять. Это не случайность, это не глупое недоразумение.
Он не корил себя за сломанное счастье Сары, за обескровленное тело ее единственного друга, за ненависть и презрение, за ее слезы, за жертву и бесчисленные раны.
Соу никогда не считал Сару Чидоин за человека.
«Сильные эгоисты, они втираются в доверие, чтобы использовать» — говорил ей Соу.
Но разве Сара была эгоистична? Сара, не жалеющая себя ради остальных? Сара, не винящая Соу в смерти друга? Сара, принимающая раз за разом предающую ее Канну? Сара, отказавшаяся отдать кому-то свою жертву? Сара, возложившая себя на алтарь ради группы?
Страшная мысль ударила ее по макушке.
Разве не Соу на самом деле все это время был эгоистичен? Возможно не просто так Сара опасалась его, может быть все это не ошибка, не ужасные обстоятельства, а… Вина самого Соу?
Озарение, постигшее Канну, стало тяжелым ударом. Но ей нужно было прозреть, чтобы наконец увидеть и то, как Соу относился к самой Канне…
Он ведь знал, как сильно Канна любит Сару, что только ей открыла сердце после потери сестры, но ему было все равно, ему была важнее собственная ненависть, а не реальная боль Канны. И самое ужасное — зная это (он ведь умный, он всегда был умнее Канны), он был готов поставить под угрозу жизнь самой Канны, лишь из-за своего желания отомстить. Он не заботился о том, что почувствует Канна, умерев за сестру, или потеряв сестру. Сердце Канны было растоптано в мелкое крошево. Она ведь верила, хотела верить Соу, и думала что начала понимать его после жизнеутверждающего сообщения, после попытки всех спасти. Но почему он поступил так с Сарой? Но почему он поступил так с Канной? Почему, почему всем в этом ужасном месте всегда плевать на чувства Канны? Потому что она слаба, не может отстоять свою позицию в дискуссии, потому что не приносит пользы, чтобы с ней считались? Поэтому Соу не считался с Канной? Потому что она слишком слаба, чтобы прислушиваться к ее желаниям? Канна почувствовала закипающий гнев из-за этой гадкой, мерзкой несправедливости. Соу ставил свои желания выше невинных жизней, выше Сары, выше Канны. Он подкинул Саре жертву ради своей мести, зная, лучше всех зная, что Сара была нужна Канне как никто другой. Только Сара могла склеить обломки ее сердца и Сара раз за разом играла для нее в сестру! Но и Сару, даже Сару он у нее отнял, наплевав на все добрые намерения Канны, на ее помощь и попытку понять. Канна в ответ на свое сотрудничество и сердце просила об одной вещи — не причинять Саре боль.
Но
Соу убил Сару.
Ширмы незримого театра обрушивались на ее голову, с каждой новой мыслью роняя на Канну пыльные шторы.
Соу солгал Канне.
Соу предал Канну.
Соу никогда не был Канне другом.
Соу и правда всегда лишь использовал ее, потому что она глупая, глупая слабачка.
Он бы убил и ее, если бы она стала ему неугодна, так же как Сара, так же, как убил Джо, профессора и Кая.
Соу предатель, грязный, лживый предатель!
Соу Хиери лжец!
— Ненавижу тебя!
— Канна!
— Она была слабой, поэтому сильный вроде тебя ее уничтожил! — наконец сорвалась на визг Канна. — Канну ты тоже убьешь, да? Потому что Канна такая же слабая, глупая, не способная дать отпор кому-то сильнее, вроде тебя!
— Я бы никогда…! — Шин попытался присесть перед заходящейся в истерике девочке, что едва ли не рвала на себе волосы от горя, на корточки, но Канна неожиданно отшатнулась. Так, что упала на локти и была вынуждена спешно подбирать ведро.
— Не приближайся, убийца! Убийца!
— Канна!
— Оставь ее, — хрипло пробормотал Кейджи. — Ты же знал, она была привязана к Саре больше нас всех.
— Сара не заслужила ее привязанности! — рявкнул Шин, в глазах которого блеснули слезы. — Я сделал это ради Канны! Мисс Сара больше всех заслуживала смерти!
Канна убежала в комнату Сары, надеясь застать ее там, но постель Сары, идеально заправленная постель, была пуста. Сары здесь нет и больше не будет. И в этом виновата Канна. Канна, Канна, Канна! Даже казнь Канны досталась ей! Сестрёнка опять приняла на себя боль, что должна была достаться Канне, одной лишь Канне! Канна виновата, виновата…
Правда ли Канна…?
Девочка сбилась в клубок на ее постели, прижав к груди подушку, что пахла ее волосами, и тихо зарыдала, хаотично хватаясь за рваные обрывки ужасных мыслей, роющихся в ее сознании.
Да, Канна не должна была пытаться поладить с Соу, даже если он был хорошим. В этом вина Канны. Канна должна была уделять Саре больше времени, должна была радоваться тому подарку судьбы, что ей, неблагодарной, преподнесли — она вновь встретила убитую сестренку. Она должна была на этот раз сделать все правильно, должна была позаботиться о том, чтобы сестренка улыбалась и была в безопасности. Она должна была присматривать за Сарой так, как недосмотрела за Куги. Бесчисленные
«должна» кольями ударялись в кровоточащее сердце. Она не понимала, раньше не понимала. Она думала, что Сара в центре событий, думала, что у Сары множество союзников и ей всего-то нужно уберечь Сару лишь от необдуманных поступков испуганного, но хорошего Соу. Как она ошибалась. Они все неблагодарные. Сара столько старалась для них, но никто не пришел к ней на помощь, когда она в этом нуждалась. Она ведь никогда не просила о помощи, она всегда, всегда все выносила сама! Никто не помог ей, кроме Канны. Все они, все они не были достойны доброты Сары! Канна одна принесла себя в жертву ради Сары, искупила свой грех перед сестрой!
Канна одна всегда была по-настоящему на стороне Сары. Она не была осквернена!
Они все лицемерные. Пользовались Сарой, а затем выкинули как сломанную игрушку. Для всех она была игрушкой и спасателем в одном лице, никто не любил ее как Канна. Для всех она была кем угодно, но не человеком, который тоже нуждается в спасении. Когда она перестала приносить пользу, от нее избавились. Просто и легко, не допустив лишней мысли. Потому что Сара была слабой, а сильные поедают слабых, как ей всегда говорил Соу. Соу оказался сильным и он сделал то, что было заложено в него природой силы — прошелся по тому, кто слабее и беспомощнее.
«Сильные не заслуживают жизни» — слова Соу насквозь проели ее сознание. Ведь он был прав. Сильные жестоки, сильные несправедливы, сильные умеют лишь уничтожать. Сильные давят все то немногое хорошее, что существовало в этом падшем месте. Паразиты, ничтожные паразиты, выедающие любые зачатки света. Добрую, жертвенную сестренку Сару, что утешала ее поглаживанием по спине, что прощала ее глупость и трусость, что брала ее за руку и вела через темноту, что приняла на себя роль ее сестры.
Кейджи, Элис, Кью-Таро.
Соу.
Они все сильные и свысока смотрели на хрупкую и такую слабую Сару. Кейджи не спас ее, хотя всегда называл себя ее союзником, Элис пытался убить ее еще на первой главной игре, Кью-таро ставил себя выше всех и был готов пойти на любую подлость, а Соу… Соу убил Сару! И никто ее не спас, никто не попытался спасти ее так же, как Канна! У Сары ведь на самом деле не было союзников! Какие союзники могут быть у слабых людей? Слабая, добрая Сара могла надеяться лишь на нее — такую же слабую Канну, — и сейчас надеется, наверняка надеется, что Канна отомстит за ее уничтоженную судьбу. Канна никогда их не простит. Канна никогда не простит убийц своей слабой, доброй сестры.
Обтерев слезы рукавом, она что-то решила для себя. Ей нужно было увидеть все муки сестры еще раз, чтобы получить ту самую железную волю Кугиэ — волю, что выстоит перед любой судьбой. То, что сделает ее намерение неизменным. Ей нужен был этот импульс. Искра, последний, но основополагающий толчок, то, что сделает ее несгибаемой и не сдающейся, как ее старшие сестры.
Кровь и розы. Пахло душисто, но глотку скручивало от признаков будущего гниения.
Тело Сары обросло жертвенными розами. Канна знала, кому изначально предназначалась эта казнь, поэтому взвыла и вновь зарыдала, уткнувшись носом в лепестки и бутоны. Так казалось, будто Сара опять гладит ее по голове. Она наполнила ведерко водой, чтобы Сара цвела как можно дольше, а затем не смогла надеть его обратно. Она больше не может прятать голову в ведро, потому что она должна исполнить волю Сары — больше она не имеет права плакать и ждать, когда сестра решит за нее проблемы.
Приступ гнева — неизведанного, ранее ей недоступного, словно что-то глубинное было разблокировано обжигающим горем. Безумие удушило ее, как Сару задушили корни и побеги. Ведь все было бы хорошо, умри вместо Сары…
Соу?
Хорошо…? О чем, черт побери, она думает? Она не хотела прощать Соу, но убить Соу… А ведь Соу убивал многих, и Соу убил Сару — это грех, который не стереть так просто, даже простым извинением.
«Грех крови искупается кровью, сильные платят только силой» — этот вдавливающий голос зазвучал в ее голове набатом, перебоем, заглушая все вокруг. Внутренний голос — спавшее хтоническое, гадкое существо, — зазвучало громко, и робкий голосок эгоизма, неосознанной жестокости, возвелая в непомерную степень. Канна бы оплакала его жертву, и продолжала считать хорошим, Канна была бы рада и дальше считать его улыбку доброй, а самого Соу заплутавшим в паутине интриг и неспособным выбраться на поверхность мучеником. Мертвый и добрый Соу был бы ей лучшим братом, чем живой и улыбающийся смерти безвинной сестренки Сары.
Канна всхлипнула, вспоминая улыбку Соу. Яркую, добрую улыбку, которую она когда-то любила. Так он улыбался, когда Сара билась в конвульсии, но пыталась сдержать крики, лишь бы не пугать остальных. Канна возненавидела эту улыбку.
Канна возненавидела Соу.
Соу — вот убийца Сары. Враг ее сестры.
А значит и ее личный
враг.
— Канна отомстит, отомстит за тебя… — пролепетала она надеясь, что сестренка Сара услышит это, хоть в другом мире, но поймет, что Канна все поняла, Канна выросла и теперь будет по-настоящему хорошей младшей сестрой. Что на этот раз сделает все, чтобы помочь доброй сестре, всегда снисходительной и доброй к Канне.
Канна понимала, что больше ей нечего терять, что мрак сомкнулся над ее головой и более спасительной сестры рядом нет. Пустоту, скорбь и отчаяние сменил первородный гнев, и желание расправы. У человека нет души, если его не любят. У Канны не было души до встречи с сестренкой, и душа ее увяла, когда сестренка ушла. Сара подарила ей душу вновь, напомнив о потерянной любви. Если у души Канны была форма, то это была сестра, всегда была Куги и только она. Если у ее ненависти есть обличие, оно станет Сарой. Возможно сейчас она дьявол, ведь больше ей некого любить. Она смотрела на собственное отражение — совершенно не похожее на лица ее сестер, — и безжалостно стягивала косичку, чтобы завязать ее в хвостик. Она выискивала в себе то, чего быть не может вовсе и находила — у Сары и Куги всегда была одинаковая дерзковатая, непокорная и буйная улыбка. Она видела силу, заставляла себя чувствовать силу в слабости, в высохших дорожках слез. Та сила выплеснется наружу, словно корни растения, и оплетет все, выпивая до последнего живительного сока, чтобы впитать в себя и дать выход чему-то большему — кровавому бутону. Как те, что зацвели из-под кожи Сары. Но цветок Канны не будет безвинной розой, она станет цветком дьявола на непригодной земле адских полей, и лепестки ее обагрятся кровью.
Канна не делает зло, нет, нет! Канна просто станет выражением чувств Сары — манифестацией и репрезентацией. Что такое быть слабой и жертвенной в клубке интриг и подлости, что всякое непопранное злодеяние, предательство и подстава все равно будут наказаны. Переход в состояние покоя станет им искуплением, Канна заставит их всех искупить свой грех перед Сарой — внутренне они опорочены, они испачканы и разодранны в клочья. Канна подарит им целостность, поможет им прийти к прозрению. Канна станет руками Сары — все еще нежными и любящими, но могильно холодными. Канна станет олицетворением последнего дыхания своей сестры.
Если для слабой Сары в этом мире не нашлось правосудия, то Канна станет ей правосудием.
Соу считал, что убил Сару Чидоин. Но Сара Чидоин будет жить всегда, пока существует Канна. Канна будет исполнять ее волю и сделает все, что не успела слабая Сара. Сара всегда будет с Канной, пока Канна исполняет ее желания. Ее возмездие. Канна защитит единственного слабого Гина, как Сара защищала слабую Канну. Остальные получат заслуженное возмездие руками Канны, за боль, что испытала Чидоин Сара. Соу никогда не считал Канну умной. Он думал, что она воспримет телефонное сообщение за чистую монету, полагал, что она не понимает его сложных манипуляций, думал, что после минувшей истерики, она прибежит к нему за защитой, потому что никого кроме Соу у нее не осталось. Соу считал Канну дурой. Соу, сильный Соу, что уничтожил слабую Сару, считал и Канну слабой. Он ведь никогда не воспринимал Канну всерьёз. Это станет его роковой ошибкой — вера, что слабые не способны на подлость и лицемерие. Убеждённость, что слабые не могут дать отпор.
—
И первым станет Соу, сестренка — шептала Канна.
И тогда Соу захлебнется от страха и отчаяния, когда Сара в глубинах сердца Канны наконец возродится, и вонзит лезвие в его оскверненную грехом плоть. Соу, вновь повстречав Сару, будет плакать так же, как плакала Канна, потеряв Сару. Потому что даже у тепличных растений корни ненависти могут отрастать крепко и жестко, а шипы больно впиваться в кожу. Им всем, а прежде всего Соу, стоило об этом помнить, когда они принесли в жертву самое драгоценное, что у Канны осталось.
— Я обещаю, сестренка Сара…
***
В ту ночь Канна долго разговаривала с искусственным интеллектом Сары, растратив все остатки жетонов, и та, Сара её возраста, рассказала ей, что когда-то сама оказалась в тупике — заложницей в патовой ситуации, без преимуществ и союзников. Та Сара четырнадцати лет сказала ей, что понимает боль Канны, что самое важное для нее сейчас — спрятать отчаяние за улыбкой, а слезы превратить в главное оружие. Невинный вид смутит многих, Канна должна использовать его как броню — ту силу, что была доступна слабой девочке без единого союзника.
«Говоришь Шин слаб к тебе? Так воспользуйся этим» — посоветовала ИИ Сара. —
«Поиграй в хорошую сестрёнку, будь той, кого он хочет в тебе видеть, а затем уничтожь его ножом в спину».
— О, ты сделала это, мисс Канна! Поверить не могу, ты сыграла так убедительно! Вынудила всех проголосовать за тебя! Великолепно, будто передо мной предстала сама Сара Чидоин!
Жертва-Канна спасла Гина и попросила увести его к матери. Гин тоже всегда был на стороне Сары, поэтому не должен был умирать ради мести Канны. Мести заслужили все оставшиеся, за их смертью Канна наблюдала с отрешенной улыбкой, как наверное смотрела бы сестренка Сара. Сара была бы довольна. Сара была бы рада узнать, что Канна отомстила за нее. Канна всегда видела Сару рядом с собой — Сара направляла ее, подсказывала, учила грамотно манипулировать окружением, скрывая истинные чувства за показной слабостью.
— Я сам благодарю тебя, ведь мое сердце было разбито, когда мою возлюбленную Сару принесли в жертву! — продолжал распаляться настоящий Соу Хиери, что на своем этаже так же говорил Канне, чего бы хотела Сара — он сказал, что хорошо знает Сару ее возраста и рад, что она учится у нее лишь самому лучшему. — Рад, что у моей бедной Сары была такая прелестная младшая сестра. К тому же играющая ее же методами!
Соу растянул губы в счастливой улыбке, потрепав Канну по макушке жестом заботливого брата. Он не мог не отметить изменения в ее причёске — грубо отрезанные длинные пряди, исчезнувшее ведро, появившаяся косичка и туго завязанный хвостик. Канна пыталась стать Саре хорошей сестрой, пусть и посмертно, а младшие всегда повторяют за старшими. От сестренки Куги у нее была заколка, от сестренки Сары косичка. Так Канна чувствовала, что они рядом и помогают ей вершить правосудие слабака над сильными.
— Победителю полагается желание. — Напомнила Канна, грубо хлопнув Соу по руке. — Ты сам сказал Канне. Любое желание.
— Восстановить твою сестру мы не можем, ведь она была дополнительным участником, — покачал головой Соу. — Но-но! Программный код Сары, с которой ты общалась на этаже Сафалин, у меня остался. Вместо Библии в красном углу, но так и быть, с тобой поделюсь! Моя Сара всегда в твоем распоряжении, мисс Канна!
Канна подавила приступ омерзения.
«У меня» — с явным подтекстом, что как раз он хранил все экземпляры когда-либо созданных копий Сары Чидоин. Канна ненавидела его за то, как потребительски и он относился к Саре.
— Я хочу с ней поговорить. Дайте мне увидеть ее опять.
***
Канне девятнадцать, но она все еще считает себя ребенком, который нуждается в заботе сестры. Поэтому ИИ Сара, собранная Сафалин и Мидори на основе тестов, постоянно с ней: делает уроки, укладывает спать, болтает о глупостях и гуляет перед бесконечными занятиями — подготовкой будущего лидера. Канна никогда не просила большего, и большее ей не нужно. Она не захотела увидеть приемных родителей — просто не смогла бы посмотреть им в глаза после смерти Куги, которую должна была защитить, поэтому Сара стала ее единственной семьей. Канна хочет и дальше держать сестру за руку, только так, чтобы больше никогда не отпускать. Она боится, что Сара вновь исчезнет, поэтому всегда ходит исключительно с ней, держа за руку как в детстве. Сара совсем не против, она лишь улыбается и напоминает об уроках и лекциях. В конце концов Канна просто ребенок и нуждается в заботе сестры, пусть эта Сара не может помнить обстоятельства своей смерти, игры и жертвы. Зато она называет Канну сестренкой и этого Канне будет достаточно, пока она не придумает как воссоздать ту, человеческую Сару опять.
Очаровательная вещь — Асунаро. То, что способно излечить разбитые сердца и вернуть уничтоженное. Канна ненавидела сильных, что заправляли этой организацией на данный момент. Сильных, что уничтожают слабых. Она ненавидела сильных вроде Шина. Но особенно Соу Хиери, который наверняка стал причиной извращения личности когда-то неоскверненного злобой, слабого Шина, сделав его ужасным сильным… Канна любила организацию за их способность воссоздавать уничтоженные судьбы и воссоединять семьи. Организация вернула ей Сару и позволила ей создать кукол, чтобы вылечить шрамы на сердцах всех, потерявших важных людей в этой ужасной игре (конечно куклы Джо, Реко, Нао были неправдоподобны и основаны на ее собственных воспоминаниях, и тому, что агенты организации узнали после их смерти, но все же!). Несовершенных, потерявших несколько годов жизни и не способных к развитию, но вернула!
Канна пустит корни, выпьет все соки из ссохшихся побегов, чтобы на их месте создать новые, свежие бутоны будущего, которое видит сама. Которым будет управлять сама.
Она же наследница Асунаро.
Возможно, она сможет повторить эту игру вновь, чтобы на сей раз не допустить ошибок прошлого, чтобы исправиться и вновь подарить милой Саре покой. Ведь если людей можно так легко воссоздать, она создаст их опять и опять, ради утешения своего раненого сердца. Ради последней воли Сары! Создавать, уничтожать, переигрывать и проигрывать — бросать кубики и наблюдать. Наблюдать, наблюдать и наблюдать, сгорая от восторга — возвращения того, чего уже не вернуть. Мистер Чидоин рассказал ей, что сделал нечто подобное, чтобы вернуть свою погибшую возлюбленную — он хотел создать сюжет, где Сара не потерпит неудачи. Канна попросту продолжит его дело, она создаст Сару заново, чтобы она заменила ей погибшую Сару. Она создаст сюжет, где слабые не будут раздавлены, где Сара получит справедливое признание.
И будет счастлива, наблюдая за тем, как сестренка возрождается.
Канна сама не заметила, как на её губах расплылась воистину дьявольская улыбка.
