***
Несколько дней Ханса не было слышно. По крайней мере, старшие офицеры не отмечали каких-то нарушений устава с его стороны, напротив - в солдатской части было на удивление спокойно. Конечно, по вечерам, если они были свободны, ребята развлекали себя, насколько им позволяла фантазия, но за рамки это не выходило и в глаза кутеж не бросался. Тем временем, Марсель все помнил. Он, конечно, производил порой впечатление круглого дурака, но такое определение не имело к нему ровным счетом никакого отношения, поэтому ставка на забывчивость оказалась ошибочной. И все же на летчика этот вечерний фокус как-то особенно повлиял - он никак не мог выбросить из головы мысли о генерале. А еще отпускные эти… Письмо пришло еще утром, и Марсель, не успев освежить больную с попойки голову, вчитывался в расплывающиеся буквы. Неделя, чтобы побыть в Берлине, и это до официального награждения! Такой шанс выпадал не каждому, но нормально радоваться за себя он как-то не умел. Чем больше росло внимание к его персоне, тем выше была ответственность, которую юноша терпеть не мог. Ему бы гулять, отдыхать с друзьями, а не стоять по стойке смирно перед фюрером, в очередной раз отказываясь от партийного билета. Надоело. Одиночество было для Ханса томительно скучным. Плюс ко всему, голова была забита не тем, чем надо, и в таком случае выход можно было найти в обществе таких же гуляк, как он. Вчера, например, несмотря на проблемы со своим самолетом, Францискет согласился составить ему компанию, а то, что пришлось за это пообещать свести его как-нибудь с темнокожей танцовщицей, можно и позабыть на время. Хотя бы потому, что ближе к вечеру, вися на шее Марселя, обер-лейтенант вовсе не о девушках думал. И все равно это мало помогало. Ханс нарезал километры по округе, прикидывая, когда нужно начать собирать вещи и пожелания о подарках от своих друзей. Он ловил ящериц и изливал им душу, сетуя на то, что в мелких глазенках не мог найти должного сочувствия. Как ему перестать думать о Роммеле? Не мог же он днями трахать несчастного Людвига, тому ведь и правда стоило бы уже починить поломанный двигатель… Но Людвиг - это не то. Он, конечно, друг и товарищ хоть куда, но с теми крепкими, загорелыми ладонями, которые Ханс до сих пор ощущал на своей заднице, мягкие руки Францискета сравниться не могли. Марсель яростно вцепился в волосы и тихо зарычал про себя: он не любил долго о чем-то думать. Верно: пусть за него думает кто-то другой. Вон Хомут - пьет больше него, четвертый день пошел. Точно долго не думал. Оказалось, Герхард тоже в размышлениях был не силен, но с ним разговор завязался сам собой и это как-то приободрило Ханса. Хомут трахаться не лез хотя бы из того соображения, что Марсель и так после завоза припасов чуть ли не каждую койку отметил своим благотворительным сексом. Герхард его уважал и понимал, что парню достаточно, да и в целом он в Хансе видел скорее несносного талантливого ребенка, чем зрелого любовника. — Я не уверен, что смогу это все довезти, — скрестив ноги, Марсель сидел на низкой табуретке и ковырял ногтями прожженную сигаретой дырку в перчатке. Хомут подумал, что тот и правда выглядел уставшим и эти отпускные были как раз вовремя. Нечего в изможденном состоянии воевать, они и так в последнее время несли большие потери среди молодняка. — Как будет, так и будет, Йохен, не думай об этом, — Герхард вяло улыбнулся и лениво закурил, — главное - не забудь с собой письмо взять. Ну и отдохни там, естественно. Не знаю, в твоих ли это силах, но если ты потратишь свободное время на сон, а не пьянки и женщин, лучше будет всему нашему корпусу. Ханс засмеялся, глядя куда-то в пол. Наверное, Хомут был прав: ему стоило хоть иногда заботиться о себе так, как это делали нормальные люди. Он был уверен, что мама создаст дома подходящую атмосферу, откормит его, заставит, наконец, постричься, приведет в порядок. Да и он, по-честному, сам по ней соскучился, ведь кроме этой доброй женщины в Берлине его никто по-настоящему не ждал. — Честное слово: буду только спать и есть! — Спать будешь один, а есть будешь что-то кроме спиртного, — строго уточнил Герхард, не выдерживая и в итоге расплываясь в улыбке, — вообще не собирался? — Не-а, — мотнул головой Ханс, — скоро пойду, может, заброшу пару вещей. А может и на завтра оставлю, — юноша почесал подбородок и хмыкнул, — надо Роммеля предупредить, что я уезжаю. Обер-лейтенант Хомут непонимающе сдвинул брови: — Почему не Нойманна? Ханс косо посмотрел в сторону, но быстро нашелся, чем ответить: — Да я нашего Эду со вчера не видел, может, новобранцам что-то показывает, — Марсель махнул рукой в сторону, — а генерал может его предупредить, если я до отъезда сам его не увижу. Герхард не особо поверил в услышанное, но разбираться в голове Ханса ему вовсе не хотелось, а еще и как-то контактировать с Роммелем - тем более. Решив не развивать это, он выбросил окурок в песок и протянул Марселю руку: — Ладно, Йохен. Я генерала видеть, если честно, не хочу вообще, поэтому к себе пойду. Но тебе удачи! — Ага, спасибо, дружище, — Ханс пожал чужую ладонь и довольно усмехнулся, — может, завтра еще пересечемся. Герхард издал невнятный звук и поспешил удалиться, подгоняемый страхом маловероятной встречи с начальством. Когда фигура товарища скрылась в вечерней дали, Ханс резко выдохнул и направился в сторону генеральской палатки. Он со всеми распрощался заранее, пообещал привезти с собой из столицы сувениры, поэтому сейчас все его друзья должны были быть заняты своим делом и вряд ли стали бы его активно искать. Самое время. Заходить к Роммелю было немного боязно, но тишина и слабо мерцающий изнутри свет говорили о том, что тот, скорее всего, разобрался с делами и уже отдыхал в тишине. — Генерал? — Ханс говорил тихо, топчась на пороге и всматриваясь в закрытое тенью лицо, — я хотел предупредить Вас, что завтра вечером у меня самолет в Берлин. Возникшая тишина действовала угнетающе. Марсель не решался повторить сказанное и смущенно бегал взглядом по раскиданным по углам вещам, пока Эрвин, наконец, не повернул к нему голову: — И? Голос генерала был низкий и тихий, почти неслышимый. Марсель понял, что видеть его сейчас не хотят, и это его неожиданно разозлило. Как пользоваться его пьяным состоянием, тот, значит, первый, а как пожелать хорошего пути, так знать не знают! — Вы не могли бы передать Нойманну, если его увидите? Эрвин даже не шевельнулся, сидя восковой фигурой за своим столом. — Твой командир, ты его и предупреждай. Мне-то какое дело? Глаза Ханса раздраженно заблестели, вся эта глупая ситуация только подстегивала его. Он ведь не мог, просто не имел права уйти ни с чем. Собравшись с духом, юноша прошел дальше, в пару шагов доходя до Роммеля и касаясь его своими коленками. — Генерал, я не хочу делать вид, что между нами ничего не было, — говоря это, Ханс чувствовал, как дрожали его пальцы, — но то, что было, мне… Может, мы можем повторить? В светлых уставших глазах вспыхнула ярость. Эрвин с шумом поднялся на ноги, грубо хватая Марселя за ворот рубашки и наклоняя к себе. Выражение его лица не сулило ничего хорошего: — Что за херню ты тут мне несешь, щенок? — Роммель почти что кричал, повысь он голос еще немного, сюда сбежалась бы вся двадцать седьмая эскадрилья, — иди займись делом. Собирай свое тряпье и езжай к мамочке домой, пусть она научит тебя хорошим манерам! Плюнув все это летчику в лицо, Эрвин, все так же держа под горло, вытащил Ханса на улицу и мощным толчком бросил его на остывший песок. Обескураженный, Марсель не торопился вставать и глупо пялился в просвет палатки, где мелькала широкая тень генерала. Вообще-то, это было обидно! Не хочется и ладно, но рукоприкладствовать-то зачем. Но Ханс не планировал затаивать обиду: что с них возьмешь, с этих старых вояк… Поднявшись на ноги и отряхнувшись, Марсель выплюнул крупинки песка и шикнул прощальное «ну и черт с Вами». Ничего, у него впереди целая неделя отдыха, так что о Роммеле он забудет уже на подлете к Берлину. А Эрвин в это время сидел в своей палатке и злился сам на себя. Если быть откровенным, ему хотелось. Это желание не могло магическим образом испариться, а после того дразнящего происшествия терпеть стало еще тяжелее, но он просто не мог так поступить. Не мог и все! Он был прекрасно осведомлен о том, чем Ханс занимался практически все свободное время. Все эти беспорядочные связи, новые партнеры, далеко не товарищеские отношения с друзьями из эскадрильи… Осуждать такое поведение было бы как минимум лицемерно, но Марселю стоило бы понять, что переспать с генералом - не то же, что с обычным солдатом. Отказать было сложно… Какая-то часть Эрвина, уцелевшая после долгих лет военной муштры, не простила ему этого упущения. Парень же стоял здесь, совсем рядом, касался его своей горячей кожей… Он сам просился, сам! А Роммель просто вышвырнул его, как прокаженного. И ведь мальчишка еще и уезжать собирался… И черт знает, что произойдет там с ним в Берлине. Перепьет, в морду получит, а может с помощью отцовских связей вообще уйдет со службы, всякое же бывает. От всех этих мысленных стенаний раскалывалась голова. Роммель капнул себе в кружку какую-то мутную жижу из небольшого пузырька и твердо решил, что завтра с Хансом надо будет поговорить.***
Штальшмидт не припоминал, чтобы в списке его обязанностей значилось что-то похожее на «заменять гонца» или «играть почтового голубя». Солнце только-только встало, из-за камней выползали сонные убогие создания, и Ханс, матерясь про себя, ни свет ни заря бежал навестить своего тезку. Марсель был в своей палатке и бодренько собирал вещи в небольшую сумку. На нем были только шорты, рубашка же пыльным комком валялась рядом с лежанкой, прикрывая какие-то картонные коробки. Стол был пустым, разве что на краешке лежал небольшой глиняный шарик, но все остальное лейтенант уже собрал в дорогу. — Все на последний момент оставил, да? Ханс даже не обернулся, только хмыкнул, вороша в сумке неаккуратно сложенные вещи. — Я любой момент проживаю, как последний, — еще повозившись, он утер пот со лба и обернулся к Штальшмидту, — передать что-то принес? Летчик помотал головой и с неохотой доложил: — Тебя Герлитц не нашел, я, вроде как, за него. Роммель просил тебя зайти. Капитан сказал это тебе доложить. Серые глаза Марселя недобро блеснули, но это исчезло тут же, как мираж. — Я занят. — Йохен, — Штальшмидт обратился к нему твердо, но с ноткой сочувствия, — ты знаешь, это не обсуждается. Марсель забавно скривился и плюнул в сторону, утапливая фуражку в куче мятой одежды. Значит, генерал возжелал его лицезреть, так же говорят важные персоны? А то после вчерашнего у Ханса сложилось впечатление, что Роммель был о себе слишком высокого мнения, раз позволил себе швырнуть такое великолепие в грязь! — Что ж, — Ханс отставил в сторону наспех собранные пожитки и выпрямился, — раз хочет, то увидит, — подумав, он склонил голову к Штальшмидту, — это все? Пожав плечами, летчик криво улыбнулся: — Вроде как. Я вообще-то к Герлитцу по своим делам шел, специально рано встал, а меня бегать заставили. И опять все из-за тебя, — подмигнув, он хлопнул Марселя по плечу, — пойду-ка я. Нечего мне тебя отвлекать. — М-хм. Давай, — безэмоционально ответил Ханс, прокручивая в голове все гадости, которые он готов был выдать Роммелю прямо с порога. Он не был уверен в уместности слова «злокозненный», но по ощущениям к ситуации оно подходило. Марсель шел под палящим солнцем, загребая босыми ногами песок. Нещадно жгло оголенные плечи, несмотря на ранний час, и во рту от возмущения все пересохло. Ханс сжимал кулаки и заранее представлял перекошенное от злобы лицо генерала. Этот выдуманный сценарий придавал ему сил и заставлял поторопиться. Эрвин, как обычно, невозмутимо изучал разложенные на столе карты, делая вид, что на его пороге не стоит какой-то симпатичный нахал. — Ну? — сразу бросил Ханс, немного запыхавшись от быстрой ходьбы, — вызывали? Роммель тяжко выдохнул и поджал губы, переводя на Марселя суровый прищур: — Существует устав, лейтенант. Марсель цокнул языком и выпрямил спину, да так, что аж ребра торчали: — Вы вызывали меня, генерал? — Так-то лучше. Не забывайтесь, лейтенант, — Эрвин хмыкнул, прохаживаясь взглядом по оголенному торсу летчика, — да, я вызывал Вас. Слышал, Вы уезжаете в Берлин. «От меня же и слышал, старик», — подумал про себя Ханс, пытаясь смахнуть песок с голеней. — Все верно. Эрвин кивнул: — Ну так вот. Вы там, в Берлине, не задерживайтесь, — ткнув пальцем куда-то в карту, он продолжил, — здесь дел много, для Вас так точно найдутся. Поэтому по возможности сократите свои выходные дни и возвращайтесь сюда. Нам нельзя упускать боевую силу. Ханс изогнул светлые брови, поднес руки к лицу и не смог сдержать усмешку: — И какие же дела для меня найдутся, например? Неужто, генерал, Вас ублажать? Эрвин словно этого и ждал. Он был в бешенстве, но эта злость была сладкой и желанной. Подойдя к Хансу, он вцепился в его руки и резко дернул на себя, отходя на шаг и бросая летчика грудью на стол. Не церемонясь, Роммель безжалостно надавил Марселю на затылок, вжимая щекой в стратегически важные бумаги. Другая рука грубо и резко дергала шорты юноши вниз, снимая вместе с бельем и оголяя не зацелованную солнцем задницу. Ханс пыхтел, упирался руками в стол, но Эрвин больно сжал пальцы под черепом и сильно шлепнул по бедру, оставляя красный след, и летчик немного притих, елозя губами по каким-то карандашным зарисовкам. — Раз это первым пришло тебе на ум, то с этого и начнем. Роммель не нежничал и не жалел бедного летчика, пресекал любые попытки вырваться и коленями расталкивал в сторону худые ноги. Он ухмылялся, расстегивая свои штаны. Эрвин так давно ждал, что не собирался прерываться на прелюдии, да они и не нужны были - по всему корпусу пролетел слух, что Ханса за эти дни отлюбили все, кому не лень. Вошел генерал резко, жмурясь и жарко выдыхая от долгожданного ощущения чужого тепла. Марсель шипел и извивался, кусая от боли губы в кровь, но по-партизански молчал. На его коже выступил пот, он чувствовал, как больно Эрвин сжимал его бедра - от пальцев явно останутся синяки. Роммель не медлил, давил Марселю на плечи и наращивал темп очень быстро. Было слышно, как Ханс бился тазовыми косточками о стол, и эта власть над юношей генерала опьяняла. Кончил он на этот раз быстро, как и ожидалось. Обтерев член о задницу Марселя, Эрвин, не надевая обратно штаны, оперся о спинку стула и дотянулся до пачки сигарет. Смуглые, грубые пальцы щелкнули зажигалкой, генерал с шумом вдохнул едкий дым. Это было почти идеально, словно пробуждение после крепкого сна. А освобожденный Ханс с кряхтением сполз вниз, подбираясь ближе к чужой лежанке. Он попытался как-то усесться, хмурясь и шипя от саднящих ощущений и исподлобья обиженно глядя на генерала. Чужое загорелое лицо выражало полное блаженство, очевидно, никаких угрызений совести Роммель не испытывал. От запаха табачного дыма у Марселя запершило в горле, хоть он и сам уже давно пристрастился к этой вредной привычке. Может, генерал ему так сильно сжимал шею, что Ханс теперь до конца жизни будет прерывать речь кашлем. Марсель дернулся, когда что-то, подлетев, стукнулось о его ногу. Из брошенной пачки вывалилась последняя сигарета, а следом за ней рядом упала и зажигалка. — Хватит дуться, — голос у Эрвина был ровный, спокойный. Он уже почти докурил, когда летчик, видимо, примирившись со своим положением, только взялся за это дело. Марсель молчал. Он смотрел куда-то в сторону и торопливо, часто затягивался, почти не выдыхая. Роммель смотрел на него с полуулыбкой, подобревший после того, как наконец получил свое. Окурок полетел в стоящую под столом жестяную банку. — Ну-ну, прекращай, — скрестив руки, генерал продолжал смотреть на суетливого юношу, — или скажешь мне, что на днях не за этим заходил? Ханс фыркнул себе под нос, стряхивая пепел в сторону: — Не так же. Эрвин вздохнул, на секунду закатил глаза и засмеялся: — То есть ты у нас, Йохен, идеалист и романтик, я правильно понимаю? То, как Ханс в ответ нахмурился и сморщил нос, Роммеля по-своему умилило. Он не привык подмечать такие детали, но это его неожиданно тронуло, хотя такую физиономию он уже сто раз видел. Сдвигаясь с места, генерал сделал пару шагов вперед и присел возле поджавшего колени Марселя. Теплая ладонь аккуратно сжала юношескую ступню. — Если тебе интересно, я умею и по-другому. Ханс посмотрел недоверчиво. Он внимательно вглядывался в Роммеля и, по-хорошему, после всего произошедшего надо было бы встать и уйти - он не игрушка какая-то! Но Марсель понимал, что и правда нарвался, и соврал бы, сказав, что ни капли не провоцировал генерала. Наверное, он просто не ожидал, что Эрвин в итоге решится на такое, но это можно даже воспринять как комплимент - значит, так сильно хотел. Короткий кивок в ответ Роммеля вполне устроил. Придвинувшись ближе, он притянул Ханса к себе, обнимая и целуя в шею, на которой остались еле видимые красные полосы. Ему может даже было немного неловко за такую грубость, несмотря на все выходки, Марсель быть добрым парнем. Но в то же время он был солдатом, к тому же не обидчивым, поэтому душевное смятение долго не продлилось. Эрвин гладил его по плечам, целовал так нежно, как мог себе позволить, на этот раз он не торопился. Ханс пах молоком: еще одна милая деталь, по-детски невинная. Роммель чувствовал, как юноша постепенно обмякал в его руках и потом решился проявить инициативу, стягивая с генерала верхнюю одежду. Зацелованный, Марсель уткнулся в покрытую седеющими волосами крепкую грудь, затих, словно пригревшийся птенец. Ему нравилось, как Роммель обнимал его, ерошил его отросшие волосы, перебирал пальцами ребра. Чуть надавив, Эрвин уложил Ханса на спину, подмечая, каким же худеньким был летчик. Сухие губы касались ключиц, ямочки в грудной клетке, спускались к животу и ниже. Когда Роммель, специально дразня, коротко поцеловал крепнущий розовый член, Ханс заскулил и протянул к нему руки. — Я не разрешил, — цокнул Эрвин, перехватывая ладони Марселя, — дисциплина, Ханс. Дисциплина. Парнишка недовольно ругался себе под нос, пока Эрвин переворачивал его на живот. Выбирая положение поудобнее, генерал оперся одной рукой прямо перед носом Ханса, и того это отчего-то сильно смутило. Уперевшись лбом в согнутые локти, Марсель чуть приподнял бедра, упрощая генералу задачу. Входил тот медленно, и сейчас Ханс мог хорошо прочувствовать, каким толстым и крепким был генерал там. Прижавшись животом к мягкой заднице, Роммель замер, тихо дыша в светлую макушку. Марсель чуть поерзал, и восприняв это как знак готовности, генерал начал размеренно двигаться. Он был выносливым, но с таким пареньком стараться приходилось в несколько раз лучше. Скулеж постепенно превращался в неуверенные стоны, звуки становились громче. Ханс оперся на локти и уже сам подавался назад. Эти ритмичные толчки, мощные, но нечастые просто сводили его с ума. Он попытался подвигаться сам, но тут Эрвин внезапно замер и крепко прижал его к полу. Ханс от возмущения охнул и постарался дернуться, но крепкие руки этого не позволили. — Кто-то же должен учить тебя выдержке, — усмехнулся Роммель. Ханс в ответ лишь недовольно заворчал. Но это было еще не все! Приподняв летчика под бедра, Эрвин ускорился и почти что руками насаживал Марселя на себя. Ханс терся членом о подобие покрывала, стонал и хныкал, чувствуя, как идеальный темп приближал его к оргазму. Как оказалось, Роммель это тоже чувствовал, и, не изменяя себе, с издевательски широкой улыбкой снова остановился. От досады Марсель чуть не задохнулся: — Черт, ну нет, ну пожалуйста! — Терпи, сынок, терпи, — ласково отвечал генерал, оглаживая взмокшую поясницу юноши. Но он и сам уже долго терпеть не мог, поэтому все изощренные пытки быстро прекратились, и Эрвин вновь мотал измученного летчика туда-сюда. Наконец-то Марсель, одурманенный от наслаждения, со спокойной душой расслабленно плюхнулся вниз. От жары и долгого томления у него слегка кружилась голова, да и в ней самой было на удивление пусто. Перевалившись на бок, генерал, изрядно уставший, вытер лицо лежавшей рядом рубашкой. Судя по яркому оранжевому свечению в щелях палатки, день был в самом разгаре. У них еще было время. — В целом, можешь даже на день-второй задержаться дома, Ханс. Думаю, Нойманн разрешит, — Эрвин вытянул ноги, пытаясь в просвете разглядеть, что там творилось на улице, — слышишь меня? Ханс? Но Ханс уже вовсю сопел. Роммель с улыбкой окинул взглядом отдыхающего юношу, вставая и стараясь не шуметь. Через пару часов он разбудит Марселя, чтобы отправить того собираться в дорогу. Но это будет только через пару часов.