Мы — уроды

Он раб. Он слаб. В башке ползают мысли, детонируют эмоции, Безымянный делает то, что верно, логично во всей этой ситуации — боится, просто потому что только конченый не будет бояться его — единственный ведь в своём роде, лимитированное издание, абсолютно непревзойдённый экземпляр. Ему, Безымянному, до такого не дорваться никогда; у него сегодня по расписанию прямое участие в мастер-классе по вычленению позвоночного ствола из мякоти. Высший пилотаж, так сказать, который наглядно продемонстрирует мастер, если всё пойдёт не по плану. «Что-что? Рипер-то? Не, ты не выстоишь, даже не мечтай» — как-то раз поддержала его Сладкая, а он возьми да и не поверь ей на слово. Теперь-то Безымянный знает: искренний пиздец выглядит так же, как и Рипер во плоти, помноженный на количество участников в его своре; их много, а Безымянный — один. Сторожилы не в счёт; если Рипер захочет, он сожрёт их всех без соли, Безымянный в этом уверен — не подавится и попросит ещё. Они не здороваются. У нас уговор, говорит себе Безымянный, с усилием не зацикливая внимание на внимание к его собственной персоне. Не то чтобы видит, но знает — Рипер смотрит так, как и положено смотреть бойцовской собаке в наморднике, привыкшей рвать плоть без суда и следствия: в упор и с дотошностью, наверное, его ноздри дёргаются, втягивая запах Безымянного; наверное, ему сладко от его страха. Ему не впервой его ощущать. Помнится парочка таких же, как Безымянный, которых выставили против Рипера, на которых поставили кучу бабла, «если не ты, то никто», «уничтожь его» и всё такое прочее. Что сказать? Получилась красивая кровавая каша; их трупами ещё долго кормили собак. И Рипер незначительно, но всё-таки выше, преимущество в массе на его стороне; удары по морде будут сильнее, чем обычно, и, скорее всего, Безымянный лишится пары зубов. И, может быть, глаза. И похуй. Он быстрее, он закончит эту игру; они поквитаются тогда, когда всё получится, будут на одной стороне. Безымянный уверен, в себе — в первую очередь, его ведь хотят, а это что-то да значит. — Думал, ты больше, — чистая правда. Его скоро размажут тонким слоем по полу, нафаршируют внутренние органы болью, а ему резко становится ну просто пиздецки смешно. — Крупнее, ну типа как армрестлеры. Не обижайся только, ладно? «Мы передадим твои пожелания Рипу». «Мы обсудим это с Рипером». «Мы спросим у Рипера», но никогда не «мы организуем тебе встречу с Рипером, поговорите-перетрёте»; это всё не было лично — личину Рипера держали под строжайшим секретом, держат и сейчас. Словом, Безымянный не видит его настоящего. По всем рассказам незатыкаемых ртов, Рипер — это не просто машина для убийств, а херов истребитель в мясной обшивке; он раза в два больше любого громилы и вооруженный собственными зубами до самых… зубов. Но в действительности есть лишь расшитые венами руки, ноги, два рыжевато-красных глаза с задыхающимися в радужках зрачками, острый размах плеч, все же остальное — табу, тупорылая загадка, и Безымянный считает это неправильным. Он достоин знать того, кто отпиздит его, в лицо; быть может, они вообще будущие, хах, коллеги по цеху, к чему это недоверие?.. И Безымянный, в общем-то, дохуя хочет; слишком дорогой подарок, а кожа уже зудит в предвкушении от предстоящей боли — её будет много, он знает. Напряжён и опасен. Рипер тоже, кстати, их это связывает, а ещё он чертовски пахнет, просто блестяще, и как бы не захлебнуться в этом запахе на арене, где, Безымянный уверен, его будет навалом. — Ага. Смотри не допиздись, — обиделся, всё-таки. А ведь Безымянный всего лишь хотел познакомиться, ну знаете, поближе, но кадык инстинктивно дёргается — не иначе как взгляд Рипера прокатывается по глотке лезвием. Это предупреждение. Они больше не говорят — Безымянный всеми силами старается «не допиздеться». На жадную до бойни публику их выводят цепями вперёд, тянут за шиворот, и Безымянного — с особыми усилиями; «тебе чё, особое приглашение надо? Шевелись, блять». Нет, он не ссытся, по крайней мере, не настолько, чтобы забиваться в самые тёмные углы подальше от такого страшного Рипера, но оттягивает момент, стараясь заранее просчитать ходы и выходы, отступы и выступы, места, может быть, слабые и. Промахивается. Потому что слабых мест у Рипера нет, и тишина паршиво вздувается на барабанной перепонке, пузырится, и, наконец, схлопывается. Как итог: Безымянный дёргается, а цепи кричат, а руки болят, в них ещё незаделанные дыры дают о себе знать; он зализывал их. Сжимал их, просил, но они всё гниют и Безымянный гниёт вместе с ними. С головы, быть может, как рыба. И глохнет он тоже, как рыба — Забой хуярит его по всем слуховым органам, превращая в придурка, который впервые услышал толпу. Учуял столько запахов; столько запахов и ни одного, принадлежащего ему. Риперу. С Безымянного давно не снимали кожу, в его глазах поселилась муть. Иногда у него гиперхреново с ориентацией в пространстве и он ходит по потолку с таким, блять, величием, будто делает всё правильно, а они все — нет. Не верит он себе по той же причине — Безымянный ненадёжен в вопросах адекватного анализа ситуации, его зрачкам напряжно от того, как сильно он старается вглядеться в мир; у него есть ровно секунда на то, чтобы понять — его наебали. И понимает: Рипер — не Рипер, а сам он в дерьме. Безымянный смеётся неожиданно остро — это что-то из истерического, а господа хорошие, собравшиеся здесь посмотреть на то, как его распнут на шершавой почве бетона, воспринимают это буднично, как акт той клоунады, которая должна быть сегодня по расписанию. За которую они заплатили, кстати. И зубы Безымянного, неоновые и синие, дёргают нервно рот, пропуская сквозь себя шершавую пряжку языка; у типа-Рипера глаза ржавые и светящиеся, и Безымянному кажется, что видит то, как они сминаются в прорезах уродливой маски. Ему тоже смешно, ему интересно. Иначе быть просто не может; он без проблем подыгрывает толпе, раздухаряя её — она приходит в настоящий восторг. Вновь глушит Безымянного, как тупую рыбу, попавшую под взрывную волну водородных бомб. Бла-бла-бла, встречайте, бла-бла-бла, делайте ваши ставки, бла-бла-бла-господи-когда-ты-уже-завалишь-ебало-то-а?.. Забой закрывается на все ставни со звуком мчащегося на всех парах поезда, нацелившегося прямиком в ад; прорви сейчас дамбу, и эти двери бы выдержали все вытекающие последствия. Они много чего выдерживали, вообще-то, и многим чем были украшены. В основном, конечно же, кишками и сгустками органических тканей, легко отходящих от костей при должных обстоятельствах. И Безымянный для себя совершенно точно решает сквозь одуряющую долбёжку звуков откуда-то сверху — верх упакован в неон — он не будет висеть бесхозными кишками на этих дверях. Цепи спадают, звуки стихают, а Безымянный — нападает. Первым и быстро, потому что счёт идёт на секунды, и вообще, если не он, то — его. Черепная коробка мгновенно очищается от сотни уговоров и условностей, там теперь девственно чисто, до состояния только одной мысли и звучит она как «жрать, сука». — Ты пиздецки подставляешь, приятель, — с места его срывает скорее инстинкт выживания, нежели точная стратегия поведения в такой вот экстренной ситуации: Безымянный не умеет, но любит жить, так уж сложилось; оказывается перед ржавыми глазами быстрее, чем ожидалось, но медленнее, чем хотелось. Пытается схватить за горло, словить его кадык, как желанный трофей. — Придётся тебе, ну знаешь, сдохнуть. — Хм. Нет? — рука мажется о воздух, становится прохладно где-то у локтя и громко у левого уха — локоть выходит из сустава, не без помощи, конечно же, с характерным звоном, а Безымянного тянет вперёд. …и у него нет тормозов. И ему похуй на переломы, он итак весь из себя — открытый перелом без права на зарастание, но по хребту прилетает знатно и все змеи на нём вздрагивают, переползая на рёбра — думают, что там безопаснее. Но нет. Безымянного бы согнуло, а потом бы вышибло типа-риперским коленом мозги. Безымянный перестал бы существовать в ту же секунду, но он всё ещё здесь, падает на бок, на всё те же злосчастные рёбра, оставляя на бетоне мокрый след — уже взмок, а Забой только начался, он позорно продувает в самом начале. «Где гарантии?» «Ты — один из наших главных ключей к устранению нежелательной конкуренции. Было бы глупо…» Значит, планы всё-таки изменились. Значит, пошёл он нахер. Круто. Он распаковывает свою жажду крови до гола. Безымянный с удовольствием отбивает Риперу колено, то самое, которое должно было встряхнуть его извилины в черепной коробке; Безымянный лягается, выправляя погнутый позвоночник, и ему становится лучше, легче — ставит себя на первое место, а последствия крутит фоном: он здесь, Рипер здесь, а они все там, и крики там, и бог с дьяволом тоже там. Делают свои ставки; пока всё вровень. Безымянному даже весело. Ему нравится, как Рипера то и дело заносит от ударов — с хрипом через глотку, в которой мечется снизу-вверх камушек кадыка. Это цепляет, на глотке у него вдобавок куча вен, а в них много крови, Безымянный собирается пересчитать их все, назвать каждую в свою честь и ни одну — в честь своего единоличного хозяина; он не имеет значения, а Безымянный наконец-то впрягается. Напрягается. Рипер хорошо балансирует, а Безымянный хорошо отбивает и только — это не в его стиле; в его: разламывать, вытаскивать наружу всё внутреннее и самое сокровенное. Кусать. Много, часто и до костей, он ядовит до последней капли самого себя; в желудке бесится голод, а Безымянный никак не может выместить всё это на живом теле: оно ему не даётся. Рипер всегда вовремя таранит локти ударами, подлетает на подсечках и держит удобную ему дистанцию; они ходят вокруг да около, вырезая на бетоне круги шагами до тех пор пока Забой не звереет, не требует больше насилия, а площадь разворачиваемых действий не сужается до двух метров. Рипер пытается в контроль. Безымянный пытается дать ему по ебалу — даёт ему, собственно, по ебалу, костяшки ровняют приятно хрустнувший нос, а Безымянный только и рад. Словно видит, как под уродливой маской расползается кровь, она текла бы как-то наискось и переползла бы на шею в его воображении; Безымянного закономерно разъёбывает с этого. — Моё предложение всё ещё в силе, — с закипающим злорадством шипит гадина в его лице. Рипер-то не знает, что локти у него, Безымянного, вправляются на раз-два. — Это будет быстро и нежно, обещаю. И уходит в откровенный фарс; он не должен был быть таким тупорылым идиотом, растрачиваться понапрасну. Теперь Безымянный даже жалеет — его не хватает, а раньше хватало. — Да не. Ты продолжай. Круто время тянем. — Что ты там?.. Ответа не следует. Следует попытка разрушить его глазницы ударом промеж; Безымянный уходит в глухую блокаду, выпуская Рипера из вида. Ошибается на этом, со зрением пиздец, со слухом — аналогично, Безымянного прижимает со всех сторон: сверху благословляют боги, снизу проклинают черти, а перед ним — он, специально тусит где-то в прослойке между тенью и светом. И бесит, сука, неимоверно. Безымянного трясёт, а рёбра оказываются в обхвате слишком быстро, чтобы среагировать. Они скрещиваются между собой, защелкиваясь, как заколка, и его швыряет на спину. На лопатки, на встряхнувшиеся лёгкие и треснувший затылок — приплыли, блять. Безымянный чувствует бетонированный холод, он поднимается от автоматной очереди позвонков к поверхности грудной клетки северным течением, баламутит внутренности; чувствует ещё, как кровяная пенка отходит от задней стенки горла и мылится на языке. Скользко, рот ею полнится, Безымянный плюётся. И смеётся — мудила как раз целился ему в челюсть, а он сбил ему прицел, в общем, ещё одно очко в его пользу; сверху одобрительно гудят, и Безымянный буквально чувствует, как разжимается от облегчения задница бога где-то там, на занеоненных вершинах. Его собственная, к слову, тоже. Он пытается. Соскрести себя, слепить заново, поднять; спина — в мясо, Безымянный расчертил целое шоссе своим ободранным телом. Затылок — кто бы мог подумать — тоже в мясо, тоже оставил след в этой истории, и его ведёт. Куда-то, зачем-то. Мир узится, грузится, с разбитой башкой соображается плохо, но Безымянному много не надо: он просто хочет придушить хуилу ко всем чертям собачьим, свернуть шею, полопать пузырьки кислорода в упаковке горла — его всегда влекло к удушению. Безымянный находит это привлекательным. В посинении губ, в наливании глазных яблок кровью — они спеют раньше срока и их нужно только сорвать, протянув руку. И пока Рипер трёт глаза от выхарканных из глотки токсинов, Безымянный действует. Входит во вкус. Радует публику, сдёргивая с нагретого места все риперские мышцы до единой — они пластичные и реагируют на внешний раздражитель в лице Безымянного моментально — сокращаются. Рипера скашивает окончательно, тут и подбитое колено играет не в его пользу, а Безымянный, бешеный и взмыленный, становится на пьедестал его грудной клетки, чувствуя себя победителем ситуации — сердечные ритмы Рипера бунтуют под подошвой. Его сердечные ритмы настолько неадекватные, что становятся и безымянновскими тоже, его колотит вместе с ним. Дуэтом, блять, Безымянный дышит, как астматик, ему не хватает воздуха, он не может, он хочет, и готов сожрать его полностью, как удав, переваривать потом полгода. Не подавится, ему не нужно разрешение, Безымянный давит чуть сильнее и ключица под ногой лопается; Рипер хрипит и Безымянному хорошо. Безымянному просто охуенно. — Нет, сука. Он не слышит крысиной возни на высоте десяти метров и выше, выстрелов — тоже, Безымянный глотает слюну, смешанную с кровью. И криков не слышит, глухой и слепой, да и затылку тошно. Но. Но вот это он слышит точно, это адресовано ему, лично: — Гори, сука. И Безымянный горит.