Забытые встречи

Через слишком тонкие, картонные, стены общежития, было слышно каждый шорох. Стук — кто-то захлопнул шкаф. Скрип — кто-то открыл дверь, петли которой никогда даже не думали заменить или смазать. Шмяк — чья-то липкая каша или макароны упали на пол. Бабах — сосед наступил на брошенную еду, поскользнулся и упал, прихватив с собой стул с вещами. Маты и оры — потерпевший ругает виновника ДТП, то есть, неуследившего за своей кашей. Протяжный стон в самом конце коридора — чье-то бурное веселье в самом разгаре. Включившийся рок — у ещё одного соседа полетели наушники, осталась лишь колонка. И как тут можно… Отдохнуть… Дадзай лежал в своей комнате спиной на кровати. Ноги были подняты вверх и опирались на стену. Руки раскинуты в стороны. Поза напоминает звёздочку. К числу общего шума добавляется стон мученика, когда он прикрывает приплечьем одной руки глаза, зажмуривая их со всей силы. Стены были с безвкусными обоями в цветочек, светло-жёлтые, выцвевшие. Это ещё повезло. В некоторых комнатах побелка сыпется после каждого шага, а в половине все стены в обычной шпаклевке. Штор на окнах не было никогда, потому что комендант сволочь идеалистичная, запрещает вешать занавески. Мол, итак, как вампиры, от света прячетесь. Сказал бы кто ему это, когда этот «правильный мальчик» с похмелья просыпается и шикает на любой источник света, прячась под одеялом. Уже не такой солидный увалень. Мебель не отличалась оригинальностью, как и вся обстановка в целом. Вы о чём? Тут даже студентов — дизайнеров нет. Да и денег на постройку общежития выделили явно не много, на реконструкцию не выделят тем более. В тех же матрасах, на обеих кроватях, торчало пара пружин, а на соседней койке матрас вообще пропитался какой-то ржавчиной, что теперь не отстирывается. Можно только вдохнуть ещё глубже, открыть форточку, чтобы проветрить душное помещение, и лечь обратно, только теперь закрыть глаза обеими руками. Ему советовали сменить обстановку, больше отдыхать, стараться меньше нагружать себя размышлениями и сосредоточиться на реальности. Реальность слишком ужасна, а мысли бегают перед глазами, даже в полной темноте. Шум хоть как-то отвлекает, хоть голова и начинает болеть. Главное успеть окунуться в прострацию, до того, как оно сожрет тебя. Единственный способ уйти от реальности — сон. Сон — спасение. Сон — благодать. Сон — высшая из возможных наград и удовольствий. Потому что сны ему не снятся, он просто спит пару часов, а потом просыпается. Один раз обсессии были настолько продолжительными, голоса настолько громкими, что он решил помочь себе уснуть навсегда. После того как выплакал всё, а о внезапной и скорой смерти шептал более двадцати минут непереставая. Таблеток как раз осталась одна пачка. Как-то в инструкции он читал, что симптомом передозировки является слабость, сонливость, потеря сознания, кома и, несложно догадаться, смерть. Он был счастлив! Только ему помешали, он все же проснулся. Для того чтобы решиться без страха и дрожи совершить свою первую попытку ушли годы! Было слишком неожиданно и обидно, когда он открыл глаза и понял, что ничего не вышло. Таблетки стоили дорого, а денег больше не было — наверное именно это усугубляло факт того, что его существование продолжается. Кто его спас он так и не узнал, хотя подозревал, что это был комендант. В детском доме, где он четко понял, что не желает жить в этом мире и надо или смириться или что-то делать, было также плохо, как и здесь. Прибывая там с самого раннего детства, он всё равно не прижился среди сверстников. Тогда ему хотелось потосковать по родителям, а наличие друзей в незнакомом месте совсем не волновало. О чем позже он пожалел. Авторитет в этом месте был важен, а число сторонников определяло его. На стороне Дадзая не было ни одного, когда же он попытался самостоятельно влиться в коллектив было поздно. «Забавные» шутки и розыгрыши, всё чаще доводящие до медпункта. Шопотки и обсуждения за спиной, Осаму чаще казалось что обсуждают именно его. Постоянный шум, мешающий спать. По коридорам ходить было страшно, вдруг снесут ненароком. Полная антисанитария и безвкусная пища, будто по прибытии отключили все вкусовые рецепторы. Когда он осмелился пожаловаться администрации на своих соседей, те смотрели на него как на умалишенного, позже снисходительно, но не жалея. В общем, им было наплевать. Узнав о жалобе, которые в эти местах карались самым неприличными и жестокими способами, соседи пришли по его душу. В ту ночь он вернулся с сарая с разрисованными балончиком краски одеждой и лицом, со сдерживаемыми слезами и первым опытом просмотра порнографии вживую. Довольные парень и девушка, на шесть-семь лет старше, проводили малыша до комнаты, чтобы не смел сбежать, и только потом поднялись на свой этаж, заниматься делами уже наедине, без зрителей. За всё двенадцать лет, что он там пробыл, ему встречался только один точно такой же отверженный, как он. Паренек был на четыре года младше. Светленький, очень худой, даже костлявый, но в этом месте это не было удивительным. Мальчик был слишком вежливым и робким. Для него, которому, видимо, поставили чёткие границы что такое хорошо и плохо, было непонятно и жутко в новом месте. Наивный ребенок, которому в первый же день поставили фингал. С Дадзаем они подружились, именно из-за того, что остальные их невзлюбили. Они стали держаться вместе. Так было не настолько одиноко, не так больно, и физически и ментально, теплее и гораздо лучше. Дадзай не упускал шанс поучить мальчика жизни, иначе с его верой в доброту всего сущего тот бы не выжил. Ацуши же бесконечно повторял слова благодарности, хоть ему и не нравились эти слова про жестокость мира, но, наученный опытом, он понимал, что они правдивы. Он принимал Дадзая за старшего брата и наставника. Был уверен, что будет таким же и не останется в долгу. Тот же очень хотел, чтобы Ацуши не стал таким как он. Накаджима пробыл там только два года. Его очень быстро забрали внезапно возникшие родственники. Писем они друг другу не писали и больше не виделись. Оттуда Осаму выгнали сразу в день совершеннолетия. Государство обеспечивает даже самые захудалые приюты, которые непонятно как избегают проверок. Поэтому Осаму тоже досталась квартира. Точнее комната в общежитии в соседнем городе. Прекрасный подарок на день рождения, но лучше, чем ночевать на улице. На самом деле он даже обрадовался, когда покинул то место. Типичные перспективы на будущее, завышенные ожидания, яркие мечты и необъятной широты планы. Бренное тело не справилось ни с одной из поставленных задач. Только с тремя: устроиться на стабильную работу, поступить в учебное заведение и выжить. Последнее получилось случайно. Учеба шла сначала не плохо, он завоевал авторитет у преподавателей, готовился к лекциям и семинарам, старался пропускать как можно меньше, всегда сдавал зачёты вовремя. А потом стало лень. Скука поглотила. Усталость, однообразие, напряжение и нет времени даже на собственные желания и эмоции. Со временем, задачи оттягивались до самого последнего, сложно было заставить себя что-то делать, даже базовые потребности вроде поесть и расчесаться отошли на второй план. Свободного времени стало больше, только вот, на что его тратить? Литература, которая всегда была прекрасным способом расслабиться и скоротать выходные, никогда не вызывала сонливость, стала казаться более бесполезным и унылым занятием — недочитанных книг стало больше. Оценки скатывались, долги копились, авторитет падал. В глазах преподавателей он стал разочарованием, тем, кем они гордились, в кого верили, а он их подвел. Осаму чувствовал вину, за то что огорчил их, дал ложную надежду. Подбадривания и их мотивации в стиле «ставлю удовлетворительно, чтобы в следующий раз лучше старался» не работали, а действовали наоборот, закапывали лишь глубже. Чувство вины притупилось и больше не о чем было жалеть. Разговаривать с одногруппниками больше не хотелось. Его пытались понять, начинали диалог сами, а потом, не видя обратной связи, забросили всё и он остался один. Снова. Только он — Дадзай Осаму, и кровать со скрипящим и старым матрасом. Вставать с неё не хотелось, да и не было особого смысла. Может попытаться уснуть ещё разок? Но сил на то чтобы встать теперь нет. Даже голову повернуть невообразимо тяжело. Вибрация телефона, среди общего привычного шума, кажется чрезвычайно громкой. Но отвечать он все равно не собирается. Телефон в последний раз был на зарядке дня три назад, а значит заряд батареи и без того близок и нулю и он скоро выключится. Кто ему может звонить? Декан или староста, чтобы сказать, что они устали его терпеть и он отчислен? Работодатель, напомнить о том, что завтра вечером у Осаму смена? Упëртый Чуя Накахара, его одногруппник, который не понимает слова «отъебись» и до сих пор пытается растормашить его? Кажется, единственный со всей группы, этот низкорослый любитель вильветовых шляп, не теряет надежды, что хандра и лень спадут с Дадзая. Хотя и тому по большей части стало наплевать, просто иногда просыпается что-то вроде сочувствия и желания помочь, когда полумертвый знакомый пишет в соседней части аудитории на каких-то огрызках. Может ему хоть тетрадь нормальную купить? Не нужны ему чужое сочувствие и помощь. А тем более тетрадь за чужой счёт. Вибрация резко оборвалась. Кажется наконец-то села батарея. Стоны в конце коридора прекратились. Музыку стало не слышно, сразу после чьего-то громкого замечания. Маты и оры затихли. Ни скрипа, ни стука. Только звуки шагов по коридору: туда-сюда, туда-сюда. И ветер, залетевший в окно, смахнувший на пол стопку бумаги с соседней кровати. Там были не только рефераты и лекции, но и рукописи. Сказки, рассказы, дневники — всё это заменяло ему недостающее общение. Ведь, кто может тебя нормально выслушать кроме тебя самого и листа бумаги? В окно заглянуло яркое солнце, почти сразу появился запах солнечной пыли, если открыть глаза, её можно будет увидеть летающей по комнате. Уборка — пустая трата времени, как думал Дадзай. Он убирался, только когда было настроение, значит почти никогда, или острая необходимость, что тоже редкий случай. Всё равно никто не делал замечаний, в комнате он жил один, а значит неудобства доставлял только себе. Сам мог и потерпеть. Когда он только заселился, ждал когда к нему кого-нибудь подселят. Уж очень отвык от нахождения наедине с самим собой. Всегда его окружали люди, пусть даже не обращали на него внимания, будто его и нет, но всегда находились где-то рядом, в одном помещении. Прошло уже три года, поэтому если сейчас к нему кого и подселят, радости он уже не испытает. Скорее наоборот. Тяжело вздохнет, пробормочет что-то про: "почему я ещё тут", поздоровается, но с места не сдвинется. Вопрос социализации будет взвален на плечи его сожителя, а там уж как повезет. Анализируя прошлое и настоящее не знаешь, где было лучше. Многие, находясь в апатии или в стрессовой ситуации, говорят, что хотели бы вернуться в прошлое. В беззаботное детство, юность, молодость. Ведь «раньше было лучше». Почему-то все забывают, что в прошлом у каждого обязательно были тоже не самые лучшие дни. Кто-то заглядывает в будущее, и с уверенной надеждой, говорит, что все наладиться. Все будет лучше. Хотя откуда нам знать? О настоящем же рассуждать сложно. Оно мимолетно. Даже то, что человек делал секунду или долю секунды назад, уже считается прошедшим. А через другую секунду будет будущее, ещё не пришедшее, но ты не успеешь его изменить. Даже на подумать о нём, нужно время. Это слишком утомляет. Почему он не может умереть от внезапного сердечного приступа? Представьте новость, заходит кто-то в комнату и видит труп молодого человека, разлегшегося в самой беззаботной позе на старой кровати, мимо пробегает таракан, которых только недавно вытравливали, а грудная клетка парнишки уже не двигается. Отличная возможность для журналюг написать очередную статью: «Студент умер из-за учёбы». Как раз через две комнаты живет приятель с журналистики, на год старше Дадзая. Правда Танидзаки может и упустить возможность. Отвлечется или на сестру или просто будет в шоке. Уж кто, а Джуничиро явно пошел не на ту специальность. В дверь постучали. Дадзай даже шагов не слышал, хотя стучали с энтузиазмом, явно хотели увидеть его обитель. Ну или хозяина помещения. Открывать не хотелось. Тушка на кровати, жалеющая, что все пошло не по сценарию, и он вообще-то ещё не умер, "могли и потерпеть немного", только вздохнула. Стук повторился. Кто-то из соседней комнаты, на вопрос дома ли хозяин, ответил утвердительно. Предатель Олли. Когда придешь за своим кипятильником, уйдешь ни с чем, будет тебе уроком. Дверь в комнату Дадзая тоже скрипела. От скрипа свело зубы. Открывать глаза не хотелось. Может ещё не поздно задержать дыхание или притвориться спящим? Но если непрошенный гость настырный, ему будет всё равно на то, что потревожил его. Шаги по комнате — даже не разулся, животное. Глухой звук — бросил сумку на пол. Повторный скрип — дверь закрылась. Шорохи — снял верхнюю одежду, хотя на улице жарко, зачем ему ветровка или кофта? Мягкие шаги и дыхание — он что крадётся? Пытается не разбудить или что? Макушку Дадзая гладят. Он в ступоре. К нему зашел какой-то извращенец? Дадзай держит себя в руках. Без резких движений. Руки медленно поднимаются и опускаются на грудь. Ноги в прежнем положении. Глаза открывать он не спешит. Спокойно. Его начинают почесывать и хихикать. Он не сомневается — неизвестный улыбается, наслаждаясь, и ждет когда тот откроет глаза и отреагирует. Очень хочется отреагировать наорав и выбросив гостя из окна, только все равно не получится. Глаза, с серыми мешками под ними, открываются. — Доброе утро! Дадзай был прав, посетитель улыбался. Самой светлой улыбкой, которую он когда-либо видел. А эту безобразно отросшую прядку он узнает из тысячи других. — Я думал ты отстрижешь её при первой же возможности, — на измученном лице появилась та же искренняя улыбка, будто копируя выражение человека, склонившегося над ним. Как можно не обрадоваться его единственному другу. Предвестнику счастья. Наивному ребенку, который уже давно вырос. Слабая рука в бинтах поднялась с груди и схватила ту самую прядь волос. Все-таки хорошо, что сердце лежащего в нелепой позе студента не успело остановиться. Ведь лишь он, неожиданный посетитель, светит также ярко, как солнце, но никогда не обожжëт, в отличие от яркой звезды.