Издержки профессии

      Дни, оставшиеся до приезда Алексея Воскресенского, Макс провёл не столько за учёбой, хотя и начиналась сессия, сколько за подготовкой к кастингу. В его представлении, на отборе должна была быть куча кандидатур, но тут фотограф диктовал свои правила, и ему почему-то понравились только два лица. Вторая модель, парень из агентства, которого звали Марат, был совсем другого типа. У них несмотря на то, что все характеристики по брифу совпадали, не было абсолютно ничего общего. К тому же Марат был ростом метр девяносто с лишним, чуть не на голову выше Макса.       Особо лжемодель, конечно, не напрягался. Его тайным планом было провалиться на отборе, потрясти всех своим непрофессионализмом и вернуться к нормальной студенческой жизни.       Стас и какие-то его знакомые, немного понимающие в этих делах, напротив, серьёзно озаботились тем, чтобы сделать из Макса настоящую модель: заставляли смотреть журналы, запоминать позы и ставили видео с записью кастингов. Стас даже хотел вести его в парикмахерскую «стричь патлы», но Макс упёрся.       – Чего ради? Всё равно я не пройду.       – Ну не похож ты на модель! Должен же быть какой-то стиль, а не просто так, что выросло.       – Вот такой у меня стиль, – дулся Макс. – Натуральный. Как в описании проекта.       Он наконец просмотрел вместе со Стасом это описание. Оно было на английском, на русском наличествовала только короткая аннотация. Стас язык знал вполне сносно, в отличие от Макса, который такой текст смог бы прочитать только со словарём.       Фотографии делались для рекламы чая, но не какой-нибудь «Принцессы Нури». О таком чае ни дядя, ни племянник никогда в жизни не слышали. Назывался он «The Silver Leaf» – серебряный лист, хотя правильнее было бы назвать его золотым или платиновым. Чай этот стоил от шестисот долларов за баночку в зависимости от сорта. Были ещё и варианты в пакетиках – вообще за какие-то безумные деньги. Производители регулярно размещали рекламу своего продукта на разворотах глянцевых журналов, но в основном таких, каких в обычном киоске или в супермаркете не увидеть. Изредка она появлялась в «Vogue» или в «L’Officiel», но читательская аудитория этих журналов не могла в массе своей позволить себе таких напитков, поэтому реклама печаталась в каких-то элитарных изданиях, которые распространялись эксклюзивно среди обладателей яхт, самолётов, замков, виноградников и личных островов.       Последние пять лет брэнд «The Silver Leaf» позиционировался не как чайный, а как средство для красоты. Что-то вроде: пейте наш чай за бешеные деньги, и от этого вы похорошеете и помолодеете сами собой, без кремов и операций. Чай продвигался под слоганом «Beauty. Naturally». Это и дало Максу основания полагать, что его толком не стриженые волосы вполне подходят под определение естественной красоты.       Для новой кампании планировалось сделать серию разных по тематике снимков с одной моделью, которая представала бы в разных ситуациях, так или иначе ассоциирующихся с естественностью. Сюжеты ещё не до конца оформились. Воскресенский был известен своим неуживчивым характером и поэтому на немассовых проектах, вроде этого, где не предполагалось координировать работу нескольких моделей, визажистов, парикмахеров, осветителей и костюмеров, обходился без директора съёмок и всё продумывал сам. Как написала Маргарита Полушина, оказавшаяся агентом Воскресенского, над сюжетами тот пока ещё размышлял, но несколько из них были предложены заказчиком и являлись обязательными. На прочие Воскресенский получил карт-бланш – он считался достаточно профессиональным и креативным. Но Маргарита в разговоре со Стасом пообещала, что в этой серии излишней оригинальности не будет: всё должно быть максимально естественно.       Заказчику требовалось представить восемь сюжетов (по несколько снимков в каждом). Так как всегда была вероятность, что какие-то из них не устроят тот или иной отдел в компании, сюжетов нужно было сделать больше. Сколько – Маргарита точно не знала.       В пятницу у Макса должен был быть первый экзамен, и подготовка к кастингу, намеченному на среду, оказалась, мягко говоря, неуместной. Хорошо, что экзамен был по экономике: к ней не надо так серьёзно готовиться, как, например, к какому-нибудь проектированию железобетонных конструкций.       Стас в великий день унёсся из дома с утра пораньше, чтобы организовать всё к прибытию Воскресенского. Тот приезжал в девять утра на московском поезде. Нужно было сначала отвезти фотографа в гостиницу, а потом на отбор. Под последний была арендована лучшая в городе студия. Между этими двумя делами Стас метнулся домой, чтобы привезти Макса. В этом отношении он не доверял ни общественному транспорту, ни даже такси, опасаясь, что племянник куда-нибудь свернёт по дороге.       Макс плохо спал ночью, с ужасом думая про кастинг. Вид у него утром был какой-то усталый и нервный. К обеду, когда дядя приехал за ним, он слегка пришёл в себя. В студию Макс поехал, вцепившись в тетрадь с конспектами по экономике.       – Оставь ты её в машине! – взмолился Стас, чуть ли не силой выволакивая племянника с переднего сиденья. – Что ты обнял эту драную тетрадку?! Выглядишь как идиот. Форрест Гамп какой-то…       – Щас за «идиота» сам пойдёшь перед камерой вертеться, – пробормотал Макс, но совершенно беззлобно, на автомате.       Стас, пользуясь служебным положением, устроил так, чтобы Марата смотрели первым: так у его кандидата был шанс подглядеть, что его ожидает, что-нибудь запомнить и скопировать – и не выглядеть совсем уж валенком. Сам он, разумеется, предупредил фотографа и прибывшую с ним небольшую команду, что Ларионов – начинающая модель.       – В двадцать-то лет? – фыркнула Маргарита, оказавшаяся невысокой брюнеткой воинственного вида. – Что-то поздновато начал.       Первым этапом стала стандартная студийная съёмка перед однотонными фонами в разном освещении. Макс из тёмного конца большой студии смотрел, что делает Марат: в принципе, ничего сложного. Того, чего он боялся больше всего, вообще не было. На записях он часто видел, что модель должна «работать», то есть принимать разные позы и менять выражение лица без подсказки, из головы. Вот если бы ему сказали, как встать и как смотреть, он бы сделал, но выйти к незнакомым людям и начать кривляться перед ними он бы не смог. Марата просто фотографировали. Не совсем как на паспорт, конечно: просили повернуться, улыбнуться, наоборот, нахмуриться, задуматься, расслабиться и так далее.       Когда очередь дошла до него, Макс поплёлся в пятно света. Дядя шептал ему какие-то напутствия, но он ничего не слышал: сосредоточился на том, чтобы принять бодрый и позитивный вид, хотя шёл как на расстрел.       Как он и думал, фотографа и его ассистентов ему практически не было видно, так как глаза слепил свет, а люди наполовину были скрыты за фотоаппаратами, штативами, отражателями и осветительными приборами. Снимали его сразу на две камеры, видимо, чтобы получить несколько ракурсов.       Команды – ну да, натуральные команды, как собачке, – Максу давала ассистентка. Сам Воскресенский только фотографировал, изредка бросая какие-то непонятные фразы, от которых помощница и осветители начинали бегать и что-нибудь подкручивать. Из всего сказанного до Макса дошёл смысл только последней реплики, когда «звезда» прямо-таки наорал на несчастную ассистентку по поводу какого-то штатива:       – Опять этот штатив! Кто его мне поставил?! Соня! Соня, ну что за хуйня! Сколько раз говорил, в ремонт сдать или выкинуть к… ладно, не при дамах…       Макс чуть не завертел головой, ища, где тут дамы. Ассистентка Соня на даму не походила. Она была здоровая, как лошадь, выше Макса ростом, широкоплечая и сутуловатая и говорила хриплым прокуренным голосом. Зато у неё были большая грудь и каштановая коса до пояса.       – Регулировка совсем никакая! – ругался Воскресенский. – Падает сразу на полметра вниз. Кто мне опять поставил эту дрянь?! Вот этот, смотри, плавно работает. Плавно, понимаешь?!       «Ага, скажи ещё, что не можешь творить в таких нечеловеческих условиях!» – думал про себя Макс.       – Невозможно работать! – отозвался фотограф, как будто услышав его мысли.       В общем, Воскресенский Максу сразу не понравился. Он оказался скандальным, высокомерным и вечно недовольным типом. На моделей он вообще внимания не обращал, словно их и не существовало.       Потом весь табор переехал в другое помещение – Воскресенскому понадобилось естественное освещение и какое-то особенное окно. Через несколько минут Марата пригласили туда. Дверь закрылась.       После того как Максу освежили макияж, он сердито покосился на дядю.       – И что они там делают?       – Понятия не имею, – пожал плечами Стас. – Увидишь.       – Знаешь что? Ты мне по гроб жизни будешь должен за это шоу!       – Тише ты! – шикнул на него Стас. Он, разумеется, никому не сказал, что Макс – его родственник, поэтому они не должны были разговаривать слишком уж по-семейному.       Подошла очередь Макса. Он неуверенными шагами вошёл в комнату, оказавшуюся обыкновенным офисным кабинетом. Большое окно с низким широким подоконником было распахнуто настежь, снятые жалюзи валялись тут же на полу.       Макс наконец-то смог рассмотреть Воскресенского. До этого он понял только, что это здоровый темноволосый дядька в голубых джинсах и, несмотря на летнюю жару, светло-серой водолазке. Коротко остриженные волосы фотографа и правда были тёмными, но виски оказались почти полностью седыми, становясь белыми очень резко, без всякого перехода, как по линии.       Воскресенский был загорелым, и золотистый загар явно был привезён из других широт. Ярко-голубые прищуренные глаза так и светились на смуглом лице. В общем и целом мужчина был приятной наружности, но недовольно поджатые тонкие губы и пренебрежительный взгляд портили всё. Макс решил, что у фотографа определенно «звёздная болезнь».       – Снимай рубашку, – буркнул Воскресенский, не отрываясь от ноутбука, где уже просматривал фото Марата. – Надевай вон ту, белую. Не застёгивай.       Макс подчинился. Голос и тон у фотографа были такие, что у Макса аж коленки дрожали. Это тебе не Алина, с которой можно было пререкаться и спорить.       – Давай на подоконник, – скомандовала Соня. – Прислонись к откосу. Ты должен смотреть на улицу задумчиво, как будто там вечерний мегаполис на закате. Прикинем тебя на такой сюжет.       Сел Макс без проблем, но «смотреть задумчиво, как будто там вечерний мегаполис» у него не получалось. За окном была котельная городской больницы и большая парковка – ладно, это не беда, представить можно всё что угодно. Проблема была с закатом. Вместо него прямо в лицо било яркое солнце.       Макс забрался на подоконник с ногами, принял задумчивый вид, прислонился к стене – всё, как просили.       – Ты чего сидишь как за партой? – спросила Соня. – Поестественнее будь, расслабься.       – Господи, что за коряга, – тихо прокомментировал фотограф.       Кровь бросилась Максу в лицо, но он сжал зубы, мысленно сосчитал до пяти и сел немного по-другому, расслабив плечи, и уставился в окно.       – Не жмуриться! – гавкнул из-за фотоаппарата Воскресенский. – Глаза открой!       – Так солнце же! – возразил Макс. – Я не могу не жмуриться.       – Терпи.       – Можно я в другую сторону буду смотреть?       – Нет, свет должен быть на лице, – вмешалась Соня. – Секунду потерпеть.       – Так же невозможно. Сами попробуйте!       – Ты что, учить меня будешь?! – рявкнул Воскресенский. Макс так и вздрогнул от строгого окрика. Ну и вляпался же он! Ладно, осталось совсем чуть-чуть…       Он собрал волю в кулак, на секунду опустил лицо вниз, расслабил веки, немного поморгал и открыл глаза. Бороться с собственными рефлексами оказалось ой как тяжело. Глаза пытались зажмуриться сами собой, но он упорно смотрел в окно, не прямо на солнце, конечно, но всё равно на яркий свет. При этом ему нужно было сохранять умиротворённо-задумчивое выражение лица.       В голове у него крутилось что-то насчёт того, а не испортится ли у него зрение от таких экспериментов. Говорят, на сварку смотреть нельзя и на солнце во время затмения… А вот так можно, что ли?       У Макса слёзы потекли из глаз, и он отвернулся в сторону.       – Ну всё, не могу больше.       – Ладно, – презрительно процедил сквозь зубы Воскресенский. – Отсняли кое-что. Может, будут нормальные кадры.       Фотограф подошёл к подоконнику, развернул лицом к себе, не очень-то нежно ухватив парня за подбородок, потёр большим пальцем щеку, словно проверяя устойчивость макияжа, и вернулся к фотоаппарату:       – Сиди так.       Макс поднял руку к лицу, чтобы стереть тёкшие по лицу слёзы, но Воскресенский прикрикнул:       – Не трогать!       Опять защёлкал фотоаппарат. Макс сидел на подоконнике, смотрел, куда велено, и думал, что сейчас заплачет по-настоящему, если его немедленно не отпустят. Вроде ничего с ним ужасного не делали, но было в этих приказах что-то настолько унизительное, неприятное. Не столько в самих приказах, сколько в тоне, которым они отдавались…       Фотограф отошёл от камеры и заглянул в ноутбук, пробормотав что-то нечленораздельное. Они с Соней обменивались какими-то репликами, под конец ассистентка довольно громко сказала:       – Ой, с мокрыми ресничками заяц какой получился. Миленький…       – Вообще не в образе, – буркнул Воскресенский.       – Так этот сет всё равно не в продакшн, – пожала плечами Соня. – Просто симпатично…       – И что? За «просто симпатично» денег не платят.       – Ви, если я тебе не нужна больше, пойду покурю, – сказала Соня, поднимаясь из-за ноутбука.       Макс, до этого тихонько сидевший на подоконнике, осмелился спросить:       – Мне уже можно идти?       – А, ты тут, что ли?.. – рассеянно глянул на него Воскресенский. – Иди.       Макс чуть не бегом вылетел из комнаты. Как люди моделями работают… Смотрят на тебя как на пустое место. Как на плесень какую-то.       Только вернувшись в студию, Макс понял, что унёсся от Воскресенского в белой рубашке, а свою оставил там.       «Фак! Фак, фак, фак, – пронеслось в голове. – Придётся возвращаться».       Он пошёл назад по коридору. В комнате остался один только Воскресенский, он с кем-то разговаривал по телефону, присев на подоконник.       – Да, я на сегодня записан. Воскресенский. – Он бросил равнодушный взгляд на Макса, который забрал со стула свою клетчатую рубашку с коротким рукавом. – Не на попозже перенести, а на пораньше. Я освободился быстрее, чем рассчитывал. Может, есть время? Нет, именно у этого врача.       Макс повернулся к Воскресенскому спиной, скинул белую рубашку и быстро надел свою. Он даже пуговицы до конца застёгивать не стал – вышел из кабинета. Когда он закрывал за собой дверь, то заметил, что Воскресенский проводил его взглядом.       Макс пошёл домой один: у Стаса ещё оставались дела в студии. На крыльце он увидел Соню, докуривавшую сигарету. Он не собирался с ней заговаривать, но она сама его окликнула:       – Ну что, пацан? Как тебе?       – Как-то не очень… – честно признался Макс.       – Ты совсем, что ли, новенький? Это у тебя которые съёмки?       – Четвёртые, – соврал Макс.       – Сразу видно, что опыта никакого. Мы ещё в Москве троих ребят отщёлкали, которые могут сюда приехать. Платят-то им не очень много, а жить тут долго придётся.       – А чё платят мало?       – Смотря какой контракт с агентством заключишь… У них вот такие. Им невыгодно сюда надолго ехать, а если туда-сюда мотаться, деньги на дорогу уйдут. – Соня щелчком послала окурок в урну. – У тебя агент-то есть?       – Да, конечно.       – Кто?       Чёрт! Вот приставучая баба!       – А, этот, вы его знаете, – нашёлся он. – Станислав Гартман.       – Он ещё и агент?       – Ну да… У нас не столица, всё маленькое… или по совместительству.       «Господи, что я такое несу?! – думал Макс про себя. – Надо тему менять, а то она ещё что-нибудь спросит».       – Будешь? – поинтересовалась Соня, доставая из маленькой сумки через плечо пачку «Marlboro». Макс нисколько не удивился бы, если бы деваха достала «Беломор».       – Нет, спасибо. Я не курю.       – Бережёшь зубки и цвет лица? – усмехнулась Соня. – Правильно, тебе надо.       – А Воскресенский всегда такой… ну, злобный? – спросил Макс.       Соня прикурила от зажигалки и исподлобья посмотрела на парня:       – Нет, не всегда. Обычно ещё злобнее. Он не самый, конечно, плохой вариант, но работать с ним непросто. Он всегда был с характером, а после… В общем, он близкого человека потерял, и совсем с ним тяжело стало.       – У меня мама погибла в аварии, – ни с того ни с сего брякнул вдруг Макс.       – Ну, ты тогда понимаешь, наверное. Ви – садюга тот ещё. Девочки от него даже, бывает, плачут.       – А почему вы его Ви зовёте?       – Его все так зовут. Он учился фотографии в Чикаго. Его фамилия для местных – просто ужас какой-то, не выговорить, ну они и звали его или Алекс Ви, или Ви-Сётин.       – Что-то я не понял последнее.       – Ну, В-тринадцать. У него в фамилии тринадцать букв, – пояснила Соня.       Макс попрощался с ассистенткой и побрёл по жаре на автобусную остановку. Ехать до дома было долго, и он попробовал читать конспекты по экономике, но ничего не получалось: в голову лез проклятый хам-фотограф, его свинское обращение и окрики. Так бы и дал скотине между глаз, так ведь нет, надо перед ним быть пай-мальчиком! Впрочем, это он сейчас такой смелый… Там он даже пикнуть не смел. Слушался и повиновался. Если бы ему Воскресенский из окна третьего этажа выпрыгнуть приказал, он бы и то, наверное, выполнил.