Дитя Господа

Прошло ровно четыре года с того дня, как перекрестье дорог разделило троих спутников. Спутников, ищущих то, что они уже имели, идущих по дорогам, которые вели к тому, чего они не знали. С самого раннего утра они хранили молчание, потому что времени, чтобы высказать всё то, что они хотели высказать, не было. Потому что порой молчание даёт больше, чем слова. Первым решился бард. Он резво вскочил в седло, отсалютовал своим друзьям и, весело улыбнувшись, сказал: — До скорой встречи, Геральт! До скорой встречи, Куколка! Ведьмак не ответил, он лишь тихо хмыкнул и кивнул в знак согласия. Девушка же грустно добавила: — До скорой, Лютик. Бард лихо развернул своего мерина на восток и, прижав пятки к бокам, двинул того вперёд. Конь фыркнул, но поддался и пошёл ленивой трусцой по направлению, заданному всадником. Геральт тихо присвистнул, и его верная кобылка подбежала к нему на расстояние одного-двух шагов. Он положил свою руку на холку Плотвы и ласково потрепал её по шее. Эсси подошла к Белому Волку, держа в левой руке кожаные плетёные поводья своего мерина. Ни один мускул не дрогнул на его бледном лице, ни один неверный выдох не выдал того, что вот уже несколько дней мучило его изнутри. Чувство вины, чужой боли. Чувство того, что он не сможет пожертвовать чем-либо ради этой девушки. — Геральт... Он не ответил, лишь повернул голову в её сторону. Белые, словно молоко, волосы выбились из хвоста, и теперь с ними играл тёплый ветер. — Геральт! Худенькая девушка, с глазами тёмно-голубого цвета, сердито поджала губы. Вместо ответа ведьмак полностью развернулся к Эсси, осторожно обнял ту за талию и погладил по волосам цвета тёмного золота. Бард прильнула к его груди щекой, пряди её прекрасных волос прикрыли совсем молодое лицо. Свободную правую руку она положила на его плечо, подняла голову, смешно сдула мешающие пряди волос и посмотрела ему прямо в глаза. Геральт приблизился к ней и уже почти дотронулся до совсем еще юных губ, как почувствовал, что его несильно, но уверенно оттолкнули. — Прости, ведьмак, но я не ищу мужчину на одну ночь. Эсси измученно улыбнулась и сделала шаг назад. Закинула повод на шею своего Огонька и села в седло. И, пока Геральт подтягивал подпругу своей Плотвы, она отъехала на расстояние того, что разглядеть черты её лица было практически невозможно. Ведьмак сел в седло и, набрав побольше воздуха в легкие, крикнул: — До свидания, Эсси Давен! — Нет, Геральт, не до свидания. Прощай. Она закрыла свои глаза, а когда подняла веки, по щекам струились прозрачные слезы. И снова, как и вчера, она залилась беззвучным плачем, не вытирая слёзы, давая им капать на одежду, стекать по груди. Снова она почувствовала, как эта химическая реакция организма разрывает её изнутри. Белый Волк мягко послал свою кобылку вперёд по направлению обратному Эсси. — Вперёд, Плотвичка. Вперёд. Ровно четыре года. Четыре года с того, как её и их пути разошлись. В это время в Вызиме разгорелась оспа. Люди умирали ежедневно, город утонул в мольбах о помощи, молитвах, отчаянии. Город горел. Горел душами своих жителей, кострами, не затухающими ни днём, ни ночью. Сотни, нет, тысячи людей гибли от этой болезни, которая моментально распространялась воздушно-капельным путём. Матери в церквях сутками стояли на коленях, прося Бога пощадить их детей. Люди отчаялись, озверели. Они стали красть, убивать, косо глядеть друг на друга. Исчезло доверие, любовь, размеренность. Осталась жестокость, страдание, ложь. Это горе коснулось и Эсси Давен, молодой девушки-барда, известной по прозвищу Глазок. Первые признаки оспы Эсси заметила около двух суток назад. Она надела одежду, полностью закрывающую участки кожи, покрытые сыпью, и вышла на улицу, накинув на голову капюшон тёмно-изумрудного плаща. Пересекла улицу, вдыхая запах гари, дыма, и постучалась в дубовую дверь небольшой лавки. Убрала руку и, сделав шаг назад, стала ждать. Меньше чем через минуту дверь распахнул мужчина и уже хотел прогнать незваную гостью, как девушка откинула капюшон и показала лицо. Он прикрыл рот рукой и изумленно посмотрел на девушку. Бард сделала шаг внутрь лавки, и мужчина отступил, закрыв за ней дверь. На вид мужчине было не более сорока-сорока пяти лет, но Глазок знала, что он уже старик, и ему за шестьдесят. Единственное, что выдавало возраст старика, были глаза, полные временем, которое он пережил, историей, в которой было кровью выведено его имя. — Эсси, сколько лет, сколько зим! Я так давно не видел тебя, не слышал твоих прекрасных баллад. О, боже храни тебя, Эсси, я молил о твоём здравии и счастии. — Я благодарна Вам, Родерик, искренне благодарна. — Не откажешь старику в чашечке чая, а, дорогая моя? — Не откажу, Родерик. Родерик помог снять девушке плащ, проводил до маленькой, хорошо обставленной комнаты, и оставил одну со словами: — Я сейчас, только схожу за чаем. Вместо ответа бард кивнула и села на стул. Окинула взглядом комнату. Комнатка не была большой. В ней помещалась лишь небольшая односпальная деревянная кровать, укрытая старым, но красивым пледом, стол с ножками в форме стоящих на задних лапах гончих, точно такие же два стула. В углу стоял мольберт с недоделанной работой. На бумаге была изображена маленькая девочка, худенькая, в дряблом голубом платьишке. Её волосы цвета золота были заплетены в тугую косичку, и лишь одна прядка выбивалась и закрывала один из двух тёмно-голубых, словно морские волны, глаз. Девочка с картины улыбалась. В этот момент в комнату зашёл Родерик. Он проследил за взглядом девушки и смущенно произнес: — Она еще не доделана… — Она прекрасна, Родерик. — Спасибо, дорогая. Родерик поставил на стол небольшой чайник и две фарфоровых чашки. Поднял крышечку и залил содержимое кипятком. — Те самые чашки. — Да-да, те самые. Тот самый сервиз, который ты разбила. Уцелели только вот эти две. Эсси улыбнулась и втянула носом аромат чая. — О Господи, Родерик, неужели ты помнишь, что я любила, будучи пятилетним ребёнком?! — Конечно, помню. У меня ведь никогда не было детей, а ты давным-давно заменила мне дочь, Эсси. Хозяин лавки разлил горячий чай по чашкам; запах трав и ягод усилился. — А я ведь по делу пришла, Родерик. — Я знаю. — Люблю тебя за это. Ты не задаешь лишних вопросов. Мне нужна лучшая бумага, которая у тебя есть, и чернила. А ещё лента. Тонкая, голубая лента, чтобы перевязать письмо. — Для кого это? — Для меня. — Прости, дорогая, но я не понимаю, зачем тебе это. Бард молча закатала рукав так, чтобы её собеседник увидел сыпь. — Хорошо, я сделаю всё, что ты попросишь. — Ничего не подумай, Родерик, но, наверное, мне пора. Я не хочу заразить тебя. Эсси встала, но окончательно выпрямиться ей не дали, старик взял её за запястье и посмотрел в глаза. — Побудь со мной,Эсси. — Но… Как же болезнь? — Мне она не страшна. Я стар. Стар и одинок. Единственное, чем я тешил себя все эти годы, была надежда, что ты жива. Все эти годы я ждал, пока моя малышка вернется. И вот, ты вернулась. Я думаю, что скоро умру. Нет, чёрт возьми, я знаю. Я чувствую, что старуха смерть рядом. Пора Эсси. Мне пора. Но я хочу, чтобы сейчас, в последний раз ты была со мной. Чтобы ты была рядом. Давай поговорим, Эсси. Умоляю тебя, дитя Господа, давай поговорим? — Давай поговорим, старина Родерик. Давай. Весь вечер и ночь девушка провела в лавке. Она пела свои баллады о счастье, любви, настоящей дружбе, храбрых рыцарях, надежде. Они разговаривали и пили жасминовый чай с кусочками фруктов и чудесным запахом. Впервые за эти четыре года, после расставания с Геральтом и Лютиком, она искренне улыбалась, порой даже тихонько смеялась и чувствовала себя дома. Родной и любимой. Когда старик уснул, она взяла данные им бумагу и перо и написала письмо. Она не торопилась, она знала, что время ещё есть. Когда закончила письмо, подписалась и вложила внутрь засушенный лепесток, лежащий в вазочке на столе. Затем скрутила письмо в сверток и перевязала тёмно-голубой лентой. Она встала и оделась, и когда открыла дверь, её выдал скрип. Родерик открыл глаза и резко сел. Эсси закрыла дверь, развернулась, и, подбежав к старику, встала на колени. Она поцеловала его в щеку и сказала: — Я люблю тебя, папа. Я дома. Родерик обнял девушку и прижал к себе, поцеловал в макушку золотистых волос. — Беги, моя маленькая девочка. Твоё время еще не настало. Я буду молить Господа, чтобы он дал тебе больше времени. И я тоже люблю тебя, Эсси. Глазок встала с колен, по её щекам катились слезы, он утерла их кулачком, как делала это в детстве и, накинув капюшон на голову, схватила письмо и выбежала из лавки. Она отнесла письмо, чтобы его доставили точно по адресу и заплатила за это последние деньги. Через несколько дней она, лежа в своей постели, услышала цокот копыт во дворе, и знакомый звонкий голос. Чьи-то ноги гулко и громко топали по лестнице, поднимаясь на второй этаж. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату влетел немного помятый Лютик. — Куколка! — Лютик… Я так скучала, Лютик. — Я помогу тебе, Куколка, мы спасем тебя. — Мы? — Я и Геральт. — Геральт… Нет, Лютик, мне уже не помочь. Но я не хочу гореть на этих кострах. Умоляю тебя, увези меня отсюда и похорони меня в земле. С моей лютней и моим медальоном. — Но, Куколка!.. — Сделай, как я прошу! — Хорошо. Бард опустил голову и тяжело вздохнул. Он встал и подал руку девушке, но та лишь отрицательно покачала головой и откинула одеяло. На ней было красивое, новое платье нежно-голубого оттенка, на шее медальон с жемчужиной, а волосы были аккуратно уложены. Единственное, что выдавало состояние девушки, была сыпь и бледный, болезненный цвет лица. Лютик взял Глазок на руки и понёс вниз. Он сел в седло, продолжая осторожно поддерживать девушку, и пустил коня рысцой. На выходе из города он был остановлен стражей в марлевых повязках. — Пропуск, сударь? — Какой к черту пропуск?! — Без пропуска не пропустим, сударь. Нельзя, чтобы зараза вышла за пределы города. Эге, да у вас на руках пораженная! Взять их! — Да пошли вы все… К ГХЫРУ! Лютик ткнул мерина пятками, из-за чего тот встал на дыбы, распугивая стражников, и пронесся галопом через почти уже закрывшиеся ворота. Они ехали долго. Не останавливались, только ехали. Он пел ей баллады, а она всё время молчала и улыбалась. Всё время улыбалась. Наконец она произнесла: — Всё Лютик, больше не могу. Сейчас, или всё это было напрасно. — Да, конечно, Куколка. Он немного покружил в лесу и остановился у маленькой полянки, спрыгнул на землю и осторожно спустил девушку-барда. Привязал утомленного долгим и трудным путём коня и, снова подхватив Глазок на руки, понёс её к центру поляны. В самом центре стоял большой старый дуб. Он положил её рядом с корнями и сел рядом. — Моя мечта сбылась. Девушка сладко потянулась, не обращая внимания на боль и тошноту. — Какая мечта, Эсси? — Я обрела дом, я узнала, что такое отцовская любовь, поняла, что значит настоящая искренняя дружба. Лишь одного я так и не узнала, Лютик. Любви Геральта. Я ненавижу Йеннифэр. Если бы я могла, я бы убила её. Но я не могу. Знаешь почему, Лютик? — Нет, куколка. — Потому, что если бы я убила её, я бы убила частичку его. А я люблю его, Лютик. Больше всего на свете люблю. — Я знаю, Эсси, знаю. — Можно последнюю просьбу, мой дорогой, любимый мой Лютик? — Конечно, Куколка. — Спой мне балладу о нас с Геральтом. И передай ему, что я его люблю. — Как скажешь, моя дорогая Эсси. Как скажешь. Он взял её лютню в руки и, настроив, запел. А она одной рукой сжала медальон на своей шее, который должен был оберегать её от всего плохого на свете, а другую положила на колени своего друга. Он пел. Пел так, как не пел никогда и ни для кого. Пел балладу о том, как ведьмак и юная девушка-бард с глазами цвета моря любили друг друга, однажды повстречавшись на берегу. И в его балладе они были счастливы. И Эсси в этот момент тоже была счастлива, ведь она обрела всё, чего желала обрести в этой жизни, до смерти. Её второе предназначение — смерть, а у Геральта другое предназначение. Совсем другое. — Я люблю тебя, Геральт. В этот момент огонь в глазах девушки погас. И более ему не суждено зажечься. Никогда.