Двенадцать месяцев года.

Джон взглянул на него, но промолчал, отвёл глаза. Шерлок некоторое время смотрел на Джона, а потом с раздражённым вздохом повернулся и направился к машине инспектора. Резко затянув шарф, Шерлок сел в машину и бросил: «Поехали». - А Джон? – спросил Лестрейд. Шерлок неопределённо мотнул головой и отвернулся к окну. Он казался беззащитным, как выпавший из гнезда совёнок, и Грег с удивлением повернулся к переулку, где всего минуту назад стоял Джон, глядящий Шерлоку вслед с застарелым отчаянием и усталостью. Переулок был пуст. Мокрые от дождя кирпичные стены, пара мусорных баков – и холод. Лестрейд повернулся к Шерлоку, но тот молча смотрел в окно, на своё ледяное полупрозрачное отражение. Уже начинало темнеть, и Грегу не хотелось совсем уж задержаться на работе, разбираясь в чрезмерно запутанных отношениях этих двоих. В последнее время они только и делали, что ругались. А когда не ругались, то молчали так выразительно и страшно, что Лестрейд предпочитал незакрытые дела этой непонятной и напряжённой тишине. - Бейкер-стрит? – спросил он, заводя машину. Шерлок почти незаметно кивнул. Детская игра: двое держат резинку и расходятся в разные стороны. В один момент кто-то из них не выдерживает и отпускает – и резинка больно бьёт по руке второго. Или же она натягивается так сильно, что лопается посередине, и больно будет обоим. Они отошли уже на достаточное расстояние друг от друга. Дни и ночи Джон старался проводить с девушкой по имени Дженнифер. Учительница младших классов, аккуратная и смешливая, очень милая, с трогательной привычкой за завтраком подбирать под себя ноги и хватать кружку двумя ладошками, смотреть из-за кружки смеющимися ореховыми глазами. Джону было с ней очень тепло – и он, кажется, смеялся в два-три раза больше обычного. Ноябрь выдался холодным, необычайно холодным, и они с Дженнифер забирались под одеяло, смотрели фильмы с ноутбука, который приятно грел коленки, грызли орехи и пили ледяное пиво. Однажды прочитали в интернете рецепт какого-то тёплого пива, все перемазались мёдом и приправами – Джон навсегда запомнил вкус пива, мёда и гвоздики, который сцеловывал с мягких тонких губ Дженнифер. Она ему нравилась, правда нравилась, и всё чаще, возвращаясь на Бейкер-стрит, видя на диване Шерлока, ледяного, неотрывно глядящего в потолок, Джон невольно сравнивал его с тёплой и смеющейся Дженнифер – Дженнифер, простой, как ромашковый венок, такой нежной, такой любимой. И понимал, что скоро придётся принимать решение. И Шерлок тоже это понимал. И ненавидел Джона за то, что тот перестал его любить – а то и бог весть, за что. Просто ненавидел. Даже сам вид его вызывал у Шерлока отвращение. Он вспоминал, как легко и хорошо было жить в одиночестве. Шаги Джона казались ему оглушающе громкими, одеколон – слишком сильным. Джон раздражал. Часто Шерлок просто вставал, быстро одевался и вылетал на улицу, сам ещё толком не зная, куда пойдёт – лишь бы подальше. Неуют, некомфорт. Они отторгали друг друга со всей силой души. Джон молча перебирал обиды, которые, казалось, и вовсе позабыл, а Шерлок не мог сосредоточиться ни на одном деле. Они знали друг друга почти идеально – и у них, казалось, была передозировка друг друга. Иногда Шерлок с обидой вспоминал восхищённое выражение лица Джона – раньше, до того, как Шерлок стал для Джона не важнее предмета мебели. До того, как ворчать и выяснять отношения стало привычкой. Но… Это же нечестно. Это неправильно. Ведь Джон так любил его. Неужели люди просто не могут любить друг друга долго? Неужели они разнашивают отношения, чтобы было удобнее носить, а потом ворчат, что те стоптались на пятке? А потом покупают новую обувь. Дважды Шерлок звал Джона с собой на место преступления, но вид Джона – немного виноватого, слегка раздражённого, отсутствующего – отвлекал ещё сильнее. И Шерлок перестал звать. Почему-то ему показалось, что Джона это обидело, но Шерлоку было удобнее без него. Всё время было холодно. В квартире приходилось ночью спать едва ли не в куртке. Холод сочился отовсюду, особенно – из темноты. Везде, где была тень, был холод. Шерлок стал вечерами сидеть на диване со стороны Джона, под торшером, который они купили в октябре. Если Джон что-то заметил, он ничего не сказал. Теперь Джон рано уходил спать, если только не ночевал у этой своей учительницы. Учительница – как уж там её – была удивительно глупой, конопатой и совершенно некрасивой, где только Джон её нашёл такую. Тем не менее, Шерлок знал, что Джон думает переехать к ней. И это было больно. Ледяной косой дождь, и Джон сидит в кафе, сложив руки на груди, а Майкрофт сидит напротив. Они молчат. Джон уже минут пять смотрит на залитый водой бордюр, а Майкрофт смотрит на Джона – спокойно и отстранённо, как палач или ворон. - Ты же знаешь, как это бывает, - говорит Джон, не поворачиваясь. – Люди встречаются, а потом люди расстаются. Так случается. Майкрофт молчит и просто смотрит. - Я уверен, Шерлок без меня отлично справится. Жил же он как-то без меня, - Джон слабо улыбается и машет рукой, но в голосе его столько неуверенности, что это не то оправдание, которое в силах хоть кого-то оправдать. – Не уверен, что он вообще заметит, что меня нет. Они оба молчат, а потом Майкрофт тихо, но весомо возражает: - Он заметит. Они расходятся, но Майкрофт не говорит ему больше ни слова, словно то, что он сказал, равноценно миллиарду фраз в пользу Шерлока. Словно больше и нечего говорить. Дженнифер обнимает его, промокшего и морально вымотанного, ещё в дверях, дует в его ухо горячим воздухом, пахнущим грейпфрутом, смеётся. В этом ноябре все так отчаянно нуждаются в тепле, а до Рождества ещё так далеко. Джон закрывает глаза и осторожно отстраняет Дженнифер от себя – мягкую, доверчивую, нежную, в длинном красном свитере до колен и смешных пушистых носках, с ещё влажными после душа волосами. «Ты будешь счастлива», - думает он про себя. - Дженнифер… - говорит он, и в её ореховых глазах только доверие и любопытство. Сначала. Дождь разрезает его на множество кусочков, ледяным водопадом рушится на плечи и макушку, но Джон идёт, не раскрывая зонт. Она не плакала. Просто поникла, как маленький ландыш, села на диван и растерянно сказала: «Хорошо. Может, ты всё же выпьешь чаю?» У магазинчика через дорогу Джон останавливается. «Я всё обижался, что он не говорит мне ничего хорошего, - подумал про себя Джон с тихой бесслёзной нежностью. – А сам-то я когда делал для него хотя бы что-то хорошее?» Дома было холодно. Джон вошёл, взглянул на скорчившегося на диване Шерлока, прошёл на кухню и поставил чайник. - Шерлок, - неуверенно улыбаясь, сказал Джон. – Я там… Пряники купил. Ты есть будешь? Шерлок вздрогнул, повернулся к нему с такой отчаянной, плохо скрытой детской надеждой, и Джон мысленно изругал себя последними словами. Как он мог столько времени не замечать, насколько Шерлок нуждается в нём? - А пряники вкусные? – с мнимой подозрительностью уточнил Шерлок. - Вкусные, - просто сказал Джон. – И чай, как ты любишь. Шерлок безразлично пожал плечами, но, когда Джон вышел переодеваться, посмотрел ему вслед с тихой радостью. Они сидели на диване с пряниками и чаем, смотрели дурацкое телешоу, тянули друг на друга плед и очень, очень, очень много смеялись. Им было тепло. Шерлок заснул прямо там, на диване, и Джон принёс одеяла в гостиную и устроился рядом. Перед сном он, не удержавшись, поцеловал эту вихрастую тёмную макушку, а Шерлок во сне улыбнулся. Когда Джон проснулся, Шерлок обвился вокруг него со всех сторон и почти бесшумно и горячо дышал в ухо. Джон улыбнулся и снова закрыл глаза. «А славный всё-таки ноябрь в этом году», - подумалось ему.