***
На этот этаж редко заходят. Никому не интересны кладовые, заставленные стеллажами с плотно запакованными ученическими посохами, пачками неразрезанных тетрадей и запылёнными коробками канцелярских принадлежностей. Разве что интендант-усмирённый поднимется забрать что-то, посмотрит неодобрительно и распорядится убрать накопившуюся грязь. В комнатке, в которой пряталась Бетани, было относительно чисто. Да и комнатой это назвать сложно, так, чулан с низким потолком и без окон, грязи взяться не откуда. Мебели тоже не было, за исключением ряда комодов, в которых ждали своего часа стопки простеньких ученических мантий. Такие обычно выдавали выходцам из Нижнего города или редким «найдёнышам» из окружающих Киркволл ферм. «Добротные и практичные» или, если говорить прямо, грубые и уродливые. Любой ученик (даже если у него нет влиятельных и богатых родственников) будет носить казённое убожество из дешёвой шерсти ровно до тех пор, пока не заработает на что-то более эстетичное. Или пока не станет усмирённым и для него перестанет быть существенно, насколько привлекателен его внешний вид. Сидеть на жёстком не хотелось. Бетани достала из ящика несколько одёжек, бросила поверх запыленного комода. Улыбнулась. Всё-таки, ей повезло. Грубую форменную мантию довелось носить день или два. К её услугам были лучшие швеи и зачарователи Киркволла — подарок старшего брата, сказочно разбогатевшего после возвращения из авантюрной экспедиции. Гаррет, разумеется, рвал и метал, когда узнал о её уходе в Круг, но на выбор сестры повлиять уже не мог и, в конце концов, был вынужден смириться. Бетани заказала себе мантию из лазоревого шёлка с оторочкой из белого меха. В память о синем небе, отражавшемся в водах Дейна, на берегу которого стояла их ферма. Лазоревый — любимый цвет отца. И Гаррета. Как бы то ни было, пачкать платье она не желала, а до чистоты ученических роб ей не было дела. Бетани не впервой приходилось подниматься на этот этаж. Чтобы спрятаться, побыть вдали от назойливых и слишком любопытных глаз. Тихо. Спокойно. Темно. Здесь нет окон — они не к чему в хранилищах. Желтовато-оранжевый свет зачарованного светильника, ровный, оттого и не заметный, едва разгонял пыльную пустоту помещения. А два обрывка бумаги, прилепленные к стеклу лампы каким-то весёлым учеником, делали её похожей на светлячка. Бетани, задумчиво смотревшая на мелок внутри лампы — подновить зачарование или и так сойдёт? — вздрогнула и замерла. Шаги. Ровный, чеканный шаг разгонял тишину. Шаг храмовника. Иногда он замедлялся, реже останавливался. Тогда скрипели двери. Долгий, тревожный скрип несмазанных петель, пауза, хлопок и резкое громыхание дверного кольца об оковку. Снова шаги, пауза, скрип, грохот… Шаги уже совсем рядом. Она, так и не пошевелившись — только ладонь в кулак сжала — смотрела, как медленно отворяется дверь. Тусклый свет фонарика слабо отразился на доспехе храмовника, заставляя Бетани рефлекторно втянуть голову в плечи. Привычка с детства опасаться людей в орденской форме нисколько не уменьшилась после шести лет пребывания в Круге. Наоборот, наряду с такими достойными людьми, как рыцари Каллен и Траск, в ордене были и рыцари Каррас и Отто Алрик, злые, жестокие, бессердечные. Бетани почти ненавидела форму храмовников. Стоит любому члену ордена надеть броню и шлем — и он словно становился безликой, равнодушной машиной, карающим мечом, занесённым над магами. Храмовник не сразу разглядел девушку, а увидев, вошёл в комнату и закрыл за собой дверь, привалившись к ней спиной. — Так вот ты где прячешься. Голос гулко звучал из под шлема. Незнакомо. Жутко. Проскрежетало по полу жестяное ведро с каким-то забытым сором, придвигаемое к двери. — Кто вы? — решительно прогоняя нелепый страх, спросила Бетани. — Я.***
Первыми на комод возле двери грохнулись рукавицы. Потом шлем. Шарф, опоясывающий талию храмовника, скользнул змеёй, шелестя шелковистыми складками. Перевязь с мечом храмовник успел подхватить, беззвучно положил на край ближайшего комода. Звякнули пряжки поддоспешника, брошенного поверх кирасы. Бетани откинула голову, чуть нервозно провела языком по губам. Тишину нарушало только звяканье металла и звук сбившегося дыхания. Храмовник, сохраняя молчание и не отрывая взгляда от Бетани, продолжил раздеваться. Распутал шнурок на горловине рубахи, стащил её через голову резким, сильным движением, от которого эффектно перекатились мышцы. Наклонился, чтобы отстегнуть набедренники. Слабый оранжевый свет падал на обнажённую спину, придавая коже несвойственный ей загорелый оттенок и скрадывая шрамы. Он стоял так близко к Бетани, что протяни она руку, то коснулась бы его плеча. Ей даже показалось, что она явственно чувствует в пересушенном воздухе каморки исходящий от него жар и пряные нотки мужского пота. На мужчине оставались только штаны, когда холодный голос нарушил тишину: — На колени. Раздался лёгкий, разочарованный вздох. Керан распрямил плечи, сцепляя руки «в замок» за спиной. Покорно опустился на колени перед сидящей Бетани. — Ты опоздал. Я тебя жду почти час. — Прости, я… — Молчать! Бетани вытянула ножку, толкнула его туфелькой в грудь. Керан послушно подался назад. — Я сижу тут уже час, — строго повторила Бетани, подкрепляя каждое слово пинком. — У меня ноги замёрзли. — Прости меня, прости. Я виноват… Больше не буду заставлять тебя ждать... Разреши, я тебя согрею, — поспешил замять свою вину Керан. Сел на пятки, благоговейно взял в ладони её стопу, поглаживая сильными пальцами, аккуратно расстегнул ремешок. — Можно? Туфелька упала Керану на колени, но он не обратил на это внимание. Он гладил и ласкал затянутые в шёлк пальцы, обводил косточки щиколотки, накрывал ладонью подъём. Невинный лёгкий массаж, разгоняющий кровь... Пока невинный, поправила себя Бетани. Когда Керан прижал губы к шёлку, покрывая благоговейными бисерными поцелуями, Бетани сдавленно выдохнула и чуть откинулась назад. Рука храмовника, тягучим движением поднялась вверх к подвязке, и едва ли не обожгла, когда коснулась голой кожи бедра. Керан скатил чулок деликатно и осторожно, но жадная дрожь в пальцах выдавала его с головой. Через пару минут чулок валялся на полу пустой змеиной кожей, и до него никому не было дела. Второй болтался на лодыжке, бессердечно сминаемый шёлк трепыхался между грубых мозолистых пальцев. Керан со сосредоточенным видом целовал, обсасывал пальчики на ногах Бетани, щекотал кончиком языка чувствительную кожицу между ними. Его ладонь, поглаживая под коленкой, повторяла движения языка, и Бетани едва сдержала всхлип-стон, когда Керан провёл ногтями по разгорячённой коже. Керан тёрся лицом о её стопу, обжигал сбившимся дыханием, а ей хотелось нагнуться, подхватить руку парня и притянуть вверх. Под юбкой на ней нет белья, она не надевает его на такие встречи, зачем? Хочется, чтобы он прикоснулся, прижал шершавую ладонь, лаская почти грубыми движениями, развёл, проник пальцами в святая святых. — Расстегни! — почти прохрипел Керан, проведя языком щекотную черту от пятки к пальцам, и она медленно, очень медленно расстегнула крючки на лифе, приспустила платье с плеч. Бетани посмотрела сверху вниз в затуманенные глаза храмовника и потянула тесёмку нижней сорочки, точно ленточку на подарке. Ворот разошёлся в стороны, и она подумала — в который раз? — кого же Керан видит сейчас? Её? Андрасте? Под распахнутой сорочкой ничего нет, только молочно-белые груди с торчащими от возбуждения сосками. Глаза у храмовника восторженные, на щеках горит лихорадочный румянец, заметный даже в полумраке. Керан запечатлел долгий поцелуй на лодыжке, не отрывая взгляда от лица Бетани, словно боясь, что она исчезнет, стоит только отвести глаза. Губы начали путешествие вверх, щедрой россыпью даря поцелуи, благоговейные, как у клирика, припадающего к святыне. В какой-то момент Керан, чуть привстав, так сильно стиснул её стопу, что Бетани зашипела от боли. Он прижимал голую девичью ножку к своему паху, тёрся, бесстыдно, совершенно не скрывая, что получает от этого особое удовольствие, а она расслабляла и напрягала пальчики, чтобы ещё больше его завести. Бетани легонько изогнулась, закрывая глаза и откидываясь назад, вцепилась в жёсткую ткань под пальцами. Она знала: ещё минута, не больше, и Керан резко подхватит её за бёдра, стаскивая к краю комода, разведёт их и прильнёт губами к лону, не обращая внимания, что утренняя щетина царапает нежную кожу. Его ласки переплавятся из благоговения в жадную грубость, а потом, когда Бетани будет вскрикивать в голос и дёргать его за волосы, Керан поднимется, и, заглядывая ей в лицо, медленно, не произнося ни слова, овладеет ею. Именно это всегда так заводило Бетани — переходы от покорности к властности, когда их роли менялись, и Керан из слуги, послушного её воле, превращался в господина, а она из строгой магессы Круга, всегда застёгнутой на все пуговицы, становилась бесстыжей распутницей, охочей до мужского тела. В такие минуты у неё закатывались глаза от удовольствия — не от секса, а от осознания, что она раздвигает ноги перед храмовником и единственное, чего она желает — принадлежать ему. Так было всегда, всегда по одному сценарию, с того самого дня, когда краснеющий и бледнеющий храмовник зашёл в её келью, еле дождавшись, как она очнётся после Истязаний. Тогда Бетани страдала от головной боли и резко бросила, что если он чувствует свою вину за то, что из-за него «госпожа Хоук» оказалась в Казематах, то пусть вымаливает прощение, стоя на коленях. Он тогда опустился на колено. И поцеловал издевательстки протянутую туфельку. И кто ж знал, что унижающий поцелуй с тонкого ремешка скользнёт на лодыжку, фраза «Госпожа моя» повиснет в воздухе набатом, вызывая пожар на щеках при случайной встрече, а через пару недель случайно толкнувший её храмовник будет так усердно лобызанием добывать прощение, что платье Бетани лишь чудом не испачкается девственной кровью... — Керан… Её голос больше походил на стон. Она изнывала, сгорала от жажды и считала мгновенья до того момента, когда можно будет прижаться губами к губам Керана, чувствуя солёный, её собственный вкус, становясь с ним единым целым. — Не останавливайся, ну что же ты… — взмолилась она. — Тихо! Керан напрягся, отстраняясь от запротестовавшей Бетани, напряжённо во что-то вслушиваясь. Прижал палец к губам, приказывая ей молчать. Теперь и Бетани различала посторонний звук за дверью. Звук, которого не должно быть. Пока кто-то снаружи звенел ключами, Керан быстрым движением поднялся, осторожно взял меч в ножнах, и, придерживая большим пальцем гарду, плавно потянул на себя. Сталь клинка неярко блеснула, беззвучно извлечённая на свет. Бетани поспешно соскочила с комода, пытаясь привести в порядок одежду, с расширенными от ужаса глазами наблюдая, как отворяется дверь, как падает задетое ведро и катится, громыхая, разбрасывая мусор. Как Керан принимает боевую стойку — взъерошенный, босой, полуразвязанные штаны висят на косточках, возбуждение, наверное, заметно невооруженным глазом. Но его поза вызывает что угодно, но не смех. В пол-оборота к человеку за дверью, пряча меч в тени для быстрого и подлого удара. Бетани охватило дурное предчувствие, она сжала кулаки так, что заболели костяшки пальцев. Тот, кто открывал дверь, не ругнулся от громкого звука, не испугался. Лишь придержал её, и убедившись, что кроме подставленного ведра иных препятствий нет, спокойно вошёл. … Гладко зачёсанные волосы, равнодушные тёмные глаза на бесстрастном лице, серая шерстяная мантия. Единственное яркое пятно в облике застывшей на пороге фигуры — клеймо-солнце на лбу. Не выцвело за три года. Усмирённая... Она неспешно обвела взглядом комнату, внимательно рассмотрев молодых людей и разбросанную в беспорядке форму. Запахнуть платье на груди Бетани уже не успевала, залилась краской, когда взгляд усмирённой мазнул по полуобнажённому Керану и по её бюсту. Хотя чего стесняться усмирённой? Одно хорошо — та не заметила, что у Керана в руке меч. На секунду Бетани показалось, что усмирённая брезгливо поджала губы, но это именно показалось. Те, кто подвергся отсечению от Тени, не испытывали эмоций. И крайне редко снисходили на их имитацию без весомой для себя выгоды. — Вам запрещено тут находится, магесса Бетани. — Голос юной женщины чёткостью и ритмом напоминал метроном. — Храмовник Керан, ваш вид и ваше пренебрежение формой предосудительно. К тому же вы не имеете права применять физическое насилие, принуждать или иным образом вовлекать членов Круга в сексуальные отношения. Сексуальные контакты между членами ордена и магами строго запрещены уставом церкви. — Элли, — поспешно заговорила Бетани, — нет нужды сообщать об этом дежурным. Всё не так плохо, как кажется на первый взгляд. Меня не принуждают. Никто не пострадал. Мы сейчас уйдём и никто нас больше здесь не увидит. — Эта связь не дозволена, — твёрдо повторила усмирённая, деловито выдвигая и задвигая обратно ящики комодов. — Я обязана сообщить о нарушении. Керан бросил быстрый взгляд назад, дёрнулся было, но жест Бетани «молчи и стой» заставил его остановится. — Элли, подожди. Не надо никому сообщать. Это лишнее. Я обещаю, что у этой связи не будет последствий. О ней никто не узнает, и беременности не будет, — чётко и уверенно произнесла Бетани. — Я обещаю. Нет надобности сообщать об этом нарушении. Оно единично. Сейчас Бетани надеялась только на одно: что она сможет достучаться до логики усмирённой. Никакие мольбы и угрозы не помогли бы пойманной парочке. Разве что если Керан пригрозил бы усмирённой смертью, да и то, как только бы Элли спустилась к ближайшему посту храмовников, она моментально бы уведомила первого встречного о попытке шантажа. Усмирённая повернулась к Бетани. Моргнула несколько раз, словно взвешивая «за» и «против». — О единичном нарушении сообщать нет смысла, — наконец, решила усмирённая. — Если подобное повторится, я доложу рыцарям-смотрителям о вашем поведении без предупреждения. Уберите ведро с прохода и оденьтесь. Сегодня сильный ветер с моря, велика вероятность переохлаждения. Усмирённая закончила свою монотонную речь, забрала перевязанную бечёвкой связку ученических мантий и ушла, не обернувшись. Словно и не сомневалась, что её распоряжения будут выполнены. Впрочем, она действительно не сомневалась. — Бетти… — Керан, до этого стоявший в напряжённой позе, в которой его застигла нежданная свидетельница, оглянулся на шорох за спиной. — Бетти?! Она осела возле комода, сжалась в комок и спрятала лицо в ладони. С жалобным звоном упал на пол меч, Керан шагнул к плачущей девушке, обнял, увлёк за собою, помогая встать. — Тише, тише, Бетти… Не плачь. Ну что ты? Бетани прижалась мокрой щекой к шее храмовника, глотая слёзы. Керан одной рукой бережно прижимал девушку к своей груди, другой безостановочно гладил по волосам, плечам, спине… Не как любовник, просто как друг. Или как брат. Нежданно ей вспомнился Гаррет, который, никого не предупредив, уехал то ли в Неварру, то ли в Орлей и вот уже два месяца не давал о себе знать. Он так же гладил её по голове, когда она плакала… — Маленькая моя… — прошептал Керан и поцеловал в затылок. — Я с тобой. Всё будет хорошо. Бетани разрыдалась в голос. Напряжение отпускало, уходило вместе со слезами… — Я не могу так больше. Просто не могу, — простонала она. — Здесь так плохо… Мне страшно. Я так устала бояться… Керан сглотнул. Бетани почувствовала, как у него заходили желваки, отстранилась слегка. Нет, храмовник не сердится, но лицо странное, отрешённое. — Скажи, Бетти… То, что ты сказала... Ты в самом деле не хочешь детей от меня? Голос Керана был таким глухим, что Бетани не сразу поняла смысл его слов. — Керан… Дети — это прекрасно, но если я… — она запнулась, — …понесу, то как только ребёнок появится на свет, его сразу же отберут и отправят в приют. Я не хочу ему такой судьбы. Поэтому сам понимаешь… — Тогда давай убежим, — прервал её Керан. — Убежим? Как? — Просто. Круг стал не тем, чем был раньше. Здесь плохо не только тебе. — Ничего не получится, — покачала она головой. — После бунта филактерии охраняют как зеницу ока. А если моя филактерия останется в Круге… Бетани не стала заканчивать свою фразу. Они и так оба понимали, чем это грозит. Керан привлёк её к себе, обнял и стал укачивать, как ребёнка. Потом произнёс, ровно, словно уже принял решение: — Я уговорю Траска, чтобы он помог мне добыть твою филактерию. Он добрый, ты же знаешь… — Керан, нет, так нельзя, — слабо возразила Бетани, покачав головой. — Как же твоя семья? — Почему нельзя? В чём плохо отступничество, если оно заключается лишь в том, чтобы жить спокойно, как обычные люди? Мэша позаботится об отце. И они меня не выдадут. Твой брат, думаю, тоже. Он хороший человек, ему можно доверять. Уедем в Антиву или даже в Ферелден, купим дом в деревне… Чему ты смеёшься? Я в детстве рос на ферме, не думай, я не только мечом махать умею… — Я не сомневаюсь в этом, — улыбнулась Бетани, когда Керан осторожно вытер её слёзы. Она с задумчивым видом высвободилась из его объятий, сделала пару шажков в сторону. — Помнишь, я говорила, что мой отец учился в этом Круге? Сер Траск обмолвился, что ему помог сбежать храмовник. Они с мамой тоже бежали в Ферелден и купили дом на окраине деревни... Керан улыбнулся. — Так значит, это судьба. — Наклонился, будто бы подобрать сорочку, схватил Бетани под коленки, взметнул в воздух и закружил так, что она испуганно взвизгнула. — Только не думай, что позволю тебе сбежать от меня... Госпожа моя отступница.