Метель

Музыка: Beck – Everybody's Gotta Learn Sometime (саундтрек к/ф «Eternal Sunshine of the Spotless Mind» – та самая «песня по радио»)

Негромкое урчание мотора вторило кондиционеру, гонявшему по салону нагретый воздух. Темноту, давным-давно захватившую власть над оживленной столицей, тут и там прорезали фонари и фары автомобилей, плотно выстроившихся у разъезда, – аккурат где дорога поворачивала на кольцевую, то есть, в самом узком, проблемном месте. Родной район призывно подмигивал далекими огоньками, словно издеваясь над застрявшими в длинной пробке. Судя по количеству машин, рассосаться в ближайшие минуты она не собиралась. Сложные погодные условия, о которых со вчера кричали дикторы, лишь ленивый не помянул нехорошим словом. Пока метель разрисовывала темное шоссе свежими заносами, Руи, отклонившись в водительском кресле, медленно переключал радио, пытаясь отыскать в шорохе волн хоть что-то мало-мальски приятное. Правда, без особых успехов: пока ему удалось выудить из потрескивающей пучины лишь пару ретро-хитов да кусок надрывного джаза, от которого на душе становилось совсем уж муторно. Подушечки, натертые тугими струнами, мягко крутили шероховатое колесико, но по всем каналам, как назло, рассказывали одно и то же: вечерние новости, без устали напоминавшие токийцам о штормовом предупреждении. - До утра, похоже, будет мести, – подытожил Руи, покачав головой. – Во всех районах транспорт стоит. Зима подкралась незаметно. - Как маразм, – мрачно отозвался Бё. – Он тоже любит приходить вдруг, – поморщившись, вокалист с презрением покосился на магнитолу и сильней закутался в собственное пальто. – Руи-кун, сделай потише: голова раскалывается. Басист кивнул. Его красивые пальцы убавили звук до минимума, превратив слова диктора в монотонный бубнеж, и Масахито, смежив покрасневшие веки, с удовольствием вдохнул побольше сухого воздуха: кажется, упорная репетиция выжала из музыканта все силы. Положив руки на руль, Руи тоже закрыл глаза. Частый снег, мелькавший в ближнем свете, бросал на его образ тонкие мельтешащие тени. Завывания бешеного ветра, с самого утра засыпавшего Токио мощными снегопадами, в теплом салоне были практически неслышны, тишина, разбавленная негромким бурчанием работающего радио, действовала успокаивающе. Коджима улыбнулся. Хорошо все-таки, что сегодня он поехал домой с басистом, а не с беспрестанно трещащим Казу: застрять в пробке в компании общительного лидера значило попрощаться с возможностью отдохнуть. Даже полнейшее равнодушие не спасло бы Бё от пересказа последних вестей, приправленных для вкуса остроумными комментариями вещателя. С другой стороны, говорят, что просиживать часы вдвоем всегда интереснее, нежели одному. Не то чтобы Бё в это верил, но отрицать не стал бы. - Все-таки есть плюс в том, что я не сел сегодня за руль, – глубокомысленно произнес вокалист, открывая глаза и слегка пихнув товарища под локоть. – Скучали бы сейчас поодиночке, а так... - А так? – Руи приподнял бровь, принявшись постукивать пальцами по рулю: сборник вечерних новостей как раз завершился, и сейчас из маленьких динамиков чуть слышно доносилась неспешная мелодия старой западной песни. - А так можем вместе скучать, – хмыкнул фронтмен, которому вдруг самому смешно стало от нелепости высказанных вслух мыслей. Он бы прибавил что-нибудь еще, но внезапное урчание в животе заставило Бё вспомнить о куда более приземленных вещах. – Слушай, у тебя случайно ничего съестного не завалялось? - Случайно нет, – Руи помотал головой и прищурился, перебирая, словно четки, события прошедшего дня. – После обеда оставался еще один пакет с пирогами, но его Мана-кун забрал, потому что вы все объелись. - Жаль, – вздохнул солист. В памяти настойчиво всплывали душистые шедевры, испеченные золотыми руками бас-гитариста, принесенные сегодня на студию: четыре вида начинки, и никто не знает, что кому попадется. Руи что-то напутал с рецептом, намесив теста на целую тележку пирожков – румяных, в хрустящей корочке. Конечно же, битва за звание главного пожирателя хлебобулочных изделий развернулась нешуточная: Казуки, Джин и Бё боролись до икоты, никто не хотел сдаваться. Пока, наконец, отмечая свои и чужие достижения, друзья окончательно не запутались в подсчетах. Когда барабанщик объявил, что так еще ни разу в жизни не объедался, заботливый Манабу поспешил забрать кулинарные изыски. Теперь, судя по всему, младший гитарист стоял в точно такой же пробке у стелы на другом конце города и как ни в чем не бывало трущил конфискованные пироги, радуясь, что ему-то сегодня об ужине можно не беспокоиться. В отличие, скажем, от того же Коджимы, уже успевшего переварить съеденное и оставшегося нынче безо всякой провизии. Вздохнув, вокалист мысленно пожелал гитаристу приятного подавления и уставился в темноту за лобовым стеклом, где усердные дворники безжалостно резали незатихающую метель. Минуты лениво ссыпались вниз мелкими песчинками тишины. Фронтмен задумчиво крутил кольцо на опухшем пальце. Под размеренный меланхоличный мотив мысли Бё закружились, оторвавшись от земли, давящей будничными делами, устремились в темное небо, слипаясь там с далекими мечтами, брошенными да надежно заставленными спасительной повседневностью. Как давно это было. Будто бы в другой жизни и не с ним даже. Очень, очень давно. Слова, которые никогда не будут высказаны, мысли, о которых следовало забыть, чтобы не мешали они, чумные, жить и работать – кажется, уже все забыто, но почему тогда метель вновь приносит воспоминания, и почему от них сердцу так больно, холодно?.. Вокалист поежился. Он слишком хорошо знал, что причина ненужных дум уютно устроилась в кресле рядом и даже не догадывалась, как много значит для Бё каждый невольный взгляд, жест. Красивые пальцы Руи, цепкие, закаленные струнами – толстыми, тугими, басовыми, – постукивали в такт мелодии, кофейно-карие глаза прикрыты – и ровный профиль, отпечатанный на сетчатке, можно было бы рисовать за закрытыми веками. Басист слушал песню по радио, думал о чем-то своем, а Коджима невзначай изучал его, и ему хотелось не ждать больше какого-то другого, мифического момента: пробка все равно не рассосется в ближайшие полчаса... Если не сейчас, то когда?.. *** Их машина застряла удачно: крайний ряд возле стены лесного массива, справа – бок остановившейся фуры, впереди – грузовой микроавтобус. Не унимавшаяся метель укутала авто, превратив его на какое-то время в мирок, закрытый от любопытных глаз. Красивая ладонь Руи, украшенная стильным кольцом с выгравированным вензелем, лежала на руле, притягивая внимание, заставляя поддаться искушению, и вокалист сам не заметил, когда одним властным движением остановил ее, прекратив методичное считывание ритмического рисунка песни. Легкое сжатие пальцев и полуулыбка на пухлых губах – бессловесная просьба, которую Руи понял. Солист вздрогнул от пробирающей догадки: если сейчас замешкаться, поддаться на провокацию кощунственно невинного взгляда – растеряешь всю решимость, утратишь единственный шанс. Может быть, именно поэтому он и спешил, словно эти до боли родные, близкие глаза вот-вот бы его убили, вот-вот прожгли бы в нем смертельную рану? Спешил любить. Отключить разум, хоть ненадолго позабыть о гордости, отдаться потоку напирающих чувств – перелезть через товарища, усесться на него, взять за плечи и, решительно притянув, подарить нездорово-неправильный поцелуй. Как просто. Как сложно. Как быстро и необдуманно. Руки вокалиста крепко впились в плотную ткань серого клетчатого пальто, модного, чертовски идущего бас-гитаристу, запоминающегося. Но совсем скоро Коджима понял, что хватку можно было бы и ослабить: его никто не отталкивал, наоборот – ему отвечали. Мягко закопавшись в нечесаные волосы на затылке, пальцы Руи перебирали чужие пряди, путались в них, сводя с ума, убеждая расслабиться, действовать, продолжать. Идти до конца, даже если этот конец никому не принесет счастья. С каждой секундой поцелуи становились все откровеннее, возбуждение разгоралось, подобно дерзкому пламени, а руки сами собой скользнули ниже, лаская пускай и закрытое теплой зимней одеждой, но насколько же желанное, дорогое тело. Бё отчетливо виделось, что там, за толстым слоем тканей, касания оплавляют каждую клеточку разогретой кожи, оставляя по себе нестерпимое нытье. «Я... тебя... хочу» – на выдохе, «я... тебя... люблю» – в мыслях. Пальцы, наскоро справившись с собственными джинсами, подобрались к чужим; басист в ответ на столь бесстыжие действа вздрогнул, кусая губы, но отпираться не стал, позволяя рукам друга приблизить момент единения. И, когда Бё, вроде бы, устроился, готовясь вот-вот получить желаемое, Руи вдруг схватил его за предплечья, взглядом прося уступить ведущую роль. Колебался фронтмен недолго, минуту спустя, до белизны костяшек впившись в обивку водительского кресла, уже исступленно насаживался, терпя боль, выгибаясь, изнемогая в то и дело прокатывавшихся по телу волнах пряного удовольствия, терпкого, как самое лучшее вино. Пьянящая радость отбирала остатки разума: он был со своим любимым, с самым дорогим человеком в мире, он мог безнаказанно целовать его, чувствовать в себе, дарить ему всего себя и знать, что все это не напрасно – что Руи ощущает не меньше, что Руи тоже ждал этого момента... так долго. Почти всю жизнь. Когда все закончилось, когда ничего не осталось даже на донышке души, силы покинули разом обмякшее тело, Бё повалился на своего избранника, тут же оказавшись в крепких объятьях. Голова шла кругом, дыхание сбивалось, казалось, сердце сейчас выпрыгнет из груди. Неспособный даже пошевелиться, вокалист попросту уткнулся в родное плечо и закрыл глаза, почти плача от счастья, пока басист, улыбаясь тихой улыбкой, ласково гладил друга по сгорбленной спине. Опустошение тоже может быть счастьем – вокалист не вчера убедился в этом. Нередко после концерта, выплеснув все эмоции, разорвав в клочья душу, подарив ее зрителям, он возвращался на сцену и, опершись на колонку, слушал, как мир постепенно погружается в тишину, как эта тишина залечивает кровоточащие раны, а внутренняя пустота заполняется светом, радостью. Сейчас, в объятьях любимого человека, Бё переживал то же счастье и тот же покой. И не хотел ничего менять. Потом, неловко перелезая обратно, он помянет всех демонов, сконструировавших автомобиль коллеги, Руи скажет, что случившееся по-своему нездорово, что им не стоило, и если бы не перезрелые чувства... А Бё подумает... *** - ...Наконец-то, – емкое слово оборвало бег воспаленных мыслей, заставив вокалиста вздрогнуть и непонимающе сморгнуть от прямого попадания. Пару секунд двое в темной машине внимательно изучали друг друга, а Бё, растерявшись и покраснев, глотал воздух приоткрытым ртом. «Только бы Руи не догадался, о чем я тут втихаря думаю», – лихорадочно звенело в голове. - Бё-чаван, чего ты так смотришь? – прищурившись, прервал молчание басист. – Что-то случилось? - Ничего, – буркнув, Бё решительно отвернулся, впершись взглядом в уличную бурю. С досады ему хотелось рыдать, беспрестанно спрашивая себя: ну почему? Почему в мечтах все виделось легким, ясным, как стеклышко, само собой разумеющимся – а в жизни же день за днем ничего не менялось, не двигалось, застряв в бесконечно растянувшейся пробке? Почему когда мы решаемся на важнейший шаг, нам не хватает минуты, но как только время находится, точно преподносится на тарелочке, мы сидим и молчим! Единственный шанс рассыпался, и Бё отчетливо слышал, как частички этого шанса терлись друг о друга, ссыпаясь в пустоту. - Ладно, – басист пожал плечами, задумчиво глядя на далекие дрожащие огоньки. В салоне вновь стало тихо-тихо, и лишь западный хит кружился под потолком, впитываясь в темную обивку сидений, да приглушенно урчал кондиционер. Если б Коджима мог, он бы сейчас же нажал на ручку и, не прощаясь, потопал бы пешком по сугробам. До самого дома, чтобы там, во мраке тесной прихожей, сбросить пальто и мокрую обувь, пройти в комнату и, прикончив откупоренную бутылку, уснуть, рухнув на диван. Забыть и забыться. Забыться и забыть. - I need your lovin', like the sunshine... – негромко подпел Руи голосу из динамиков. – Маса-кун, – внезапно его пальцы, постукивавшие в такт песне, замерли, а в речь прокралось знакомое волнение – то, что неизменно вплеталось в любую важную фразу, произнесенную им. Бё обернулся. – Не хочешь поехать ко мне? - Зачем? - Просто так, – Руи стушевался, былое высокомерие тут же сошло на нет. Кто-то посторонний мог удивиться, как в этом парне уживается скрытая уверенность с трогательной робостью, но Масахито слишком давно и слишком хорошо изучил все повадки друга, поэтому в ответ лишь улыбнулся, ожидая, что же последует за внезапным предложением. – Ты, верно, голодный, а у меня дома еще пироги остались, да и эта метель. Давай... Он запнулся, столкнувшись с глубоким взглядом выразительных родных глаз. Поймав себя на том, что сболтнул явно лишнее, опустил взор, но Коджима с ответом не тянул. - А давай, – решительно согласился он. Крамольные идеи одна за другой принялись сплетаться в единый дивный узор. Нет, как же, черт возьми, хорошо, что сегодня он поехал с басистом: никаких глупых разговоров, теперь тот еще и в гости зовет! Было бы странно самому напрашиваться на ночлег, живя через дорогу, а у Руи дома – хрустящие пироги с лотерейной начинкой, урчащая Мару, спасительное тепло... Бё явно наслаждался моментом – для полного кайфа не хватало разве что красивой ладони бас-гитариста, нечаянно сорвавшейся с рукоятки коробки передач прямиком на чужое колено. Маса знал, что чудес не бывает, но на всякий случай все же придвинулся ближе: ему сегодня определенно везло. - Поехали потихоньку, – заметил Руи, смущенно улыбнувшись и заставив автомобиль несильно вздрогнуть, прежде чем начать медленно, но верно продвигаться по ряду вслед за белым микроавтобусом. Устроившись поудобнее, Бё прикрыл веки, мысленно поблагодарив метель, зиму и даже штормовое предупреждение – и ему почему-то навязчиво показалось, что все это уже где-то было: трасса, снежная буря, вечернее столпотворение на разъезде, двое застрявших в пробке... Будто бы в прошлой жизни. Очень, очень давно. Коджима вздохнул, улыбнулся, по-свойски кладя руку поверх ладони Руи и сталкиваясь с его понимающим кофейно-карим взглядом. Из маленьких динамиков магнитолы тихо заиграла новая песня.

The end

Написано и отредактировано: 27.11.–02.12.2013 г.