Двадцать... Девятнадцать... Восемнадцать...

XVII век. Япония. Виновен ли он в том, что родился таким? «Да, — воскликнут люди, — демоном помеченный! А ту, что родила его — забить и выгнать из селения. Позор! Совратиться демоном!» Виновен. За то, что родился в деревне, где все еще чтят предписания предков. Виновен. За то, что болеет, а новые приступы удушья расцениваются, как «демон пытается овладеть его телом». Виновен. За то, что судьба подарила ему жизнь в период Эдо. Один, с самого рождения, в холодном доме, что стал его клеткой, на окраине деревни, скрытой от глаз, но за которой постоянно ведется наблюдение. Со свободой перемещения только по выделенной территории да до камня, где жители с испугом, но все же оставляют еду. Да, ему не дают умереть от голода, потому что он — диковина. Хоть и боязно, но жутко интересно. Интересно, потому что один мудрец на глаз определил — жить ему от силы двадцать лет. А что будет после? Они увидят приход его «отца»? Или же он восстанет вновь, обернувшись дьяволом с рогами и черными крыльями? Будет, что поведать детям. Пробудится герой в одном из односельчан, что умертвит демона, а прах его развеет по ветру. И будут слагать о нем легенды... Что за ересь! Никто не задумывался о нем, как о человеке. Хоть и были несогласные, кому не чужды страдания дитя. Но припугнув, покалечив, можно изменить мнение любого. И лишь одна была непоколебима в душе, а снаружи примкнула к массе. Увы, но только тайно можно было помочь ребенку, научить жить, когда от тебя отвернулись родные по крови. Чужая заменила мать. Под покровом ночи она приходила к нему, под тусклым свечением лампы пыталась научить его основам, чтобы он, обреченный на одиночество, мог говорить и понимать речь своих надсмотрщиков. Но все тайное становится явным. Родной сын узнал, где редко, но все же пропадает мать. Он смог дать обещание, что ни за что не выдаст ее маленький секрет. Нежелание делить ее с отродьем перевесило чашу весов с обещанием. Возможно, можно понять ребенка, у которого из семьи была только мать. Но и у этой медали есть обратная сторона. Теперь он сирота. За ослушание женщину изгнали из селенья без права забрать с собой свою плоть и кровь — расплата за помощь дьяволу. Девятнадцать лет и девять месяцев. Недолго ему осталось. Он чувствует, что старик был прав. Двадцать лет — его срок. Его сердце, что не знало никаких проявлений чувств, иногда болело, когда он видел счастливые лица детей и их отцов, матерей. Но боль, что возникала неожиданно, так же внезапно пропадала. А сколько слов он произнес за всю жизнь? Он был уверен, что если бы считал, то смог дать точный ответ. Самые холодные ночи были кошмаром для него. И дело не в холоде. В такие ночи, когда он кутался в прохудившееся одеяло, когда его тело бил озноб, его посещали мысли. Мысли о прошлой жизни. За что? Какие-то две отметины сделали его монстром. А если взглянуть иначе - кто из них «монстр»? Кто? Не те ли, от которых он видел только презрение, которым была чужда человечность. Какие его поступки заставляли взрослых науськивать детей, забрасывать его камнями? Разве не они сделали его взгляд холодным и безразличным? Разве он виноват, что где-то в глубине зеленых глаз им мерещится дьявольский блеск? Когда-то его волновали все эти вопросы. Но годы шли, для него немалые, и он сумел абстрагироваться от них. Сумел поставить их в ранг мусора, что недостойно внимания. Она скоро настигнет его. Приступы все острее и продолжительнее. Он так и не познал тепла чужого сердца. Уже близко. Смерть. Тайное становится явным... Запретный плод сладок... Запреты ничто, когда есть искушение. Когда есть возможность посмотреть на полукровку. Неужели не страшно? Да ничуть. И в толпе людей найдется исключение. Исключение, что приехало погостить к дяде на все три месяца лета. Оно же, наслушавшись страшилок, безумно боясь ночи, пересекает деревню и оказывается перед тем самым домом. «Ступишь за черту, оставишь позади камень, то унесет тебя демон» Вот и пройдена черта, а никто еще не явился. Камень остался позади, а «оно», девушка лет восемнадцати, уже стоит на пороге обветшалого дома. Входить без спроса нехорошо, но она ведь постучала. Странно, но дверь и не думала скрипеть, только пришлось приложить немного усилий, чтобы открыть ее. Помещение без никаких делений на комнаты. Стол, печка, где еле поддерживается огонь, и... зеленые глаза, что напряженно и внимательно вглядываются в ее. Действительно, демон. Но странный. Разве демоны не должны как-то отреагировать на свою жертву, что пришла добровольно в их лапы? Хотя откуда ей знать, как они ведут себя. А парень как сидел на месте, так там и остался. Это привело ее в замешательство: продолжить свой путь или же бежать, пока не стало худо? — Привет. — Тишина. — Меня зовут Иноуэ... Орихимэ. А тебя? Наверное, демоны не умеют разговаривать или же просто не понимают человеческую речь. Жаль, в легендах об этом не упоминалось. Молчание — знак согласия. Он согласен на ее присутствие. Неопределенно пожав плечами, она медленно приблизилась к нему и опустилась рядом. На твердую поверхность пола, застеленной тонкой тряпкой. Если бы не воспитание, то она рассматривала бы его во все глаза, а так, краешком глаза уловила безразличное выражение лица, и те самые отметины, о которых все говорят. Они... она не может подобрать слов, чтобы дать точное определение тем чувствам, что они вызывают. Но точно не отвращение. Пожалуй, правду говорят, что у нее странные вкусы, значит, они касаются не только еды. — Я приехала погостить к дяде на все лето, — хоть что, главное нарушить тишину и расположить его к себе. — Давно ты тут живешь? — задается она вопросом, оглядывая дом, и скорее это мысли вслух, чем надежда услышать ответ. Тишина. Он так и не пошевельнулся, замер, как она вошла. Сколько длится минута? А пять минут? Или же прошли все десять? — А ты умеешь разговаривать? — осенила ее мысль. Были бы часы, было бы: тик-так, тик-так. Но их нет, поэтому приходится слушать тишину. Удивительно, но недолго. Легкий кашель перерос в приступ. Что делать, когда она впервые сталкивается с таким? Что делать, когда он мечтает умереть быстрее, чтобы прекратить эту боль? Что делать, когда задумывается, а какой же судорожный вздох будет последним? Секундный порыв. И она стоит на коленях, обнимая его, поглаживая по голове, приговаривая, что будет все хорошо. И невольно стискивает сильнее, когда он заходится в очередном кашле. И нет времени думать, что это может быть опасно и для нее. Главное — успокоить его. Что делать, когда нельзя ничем помочь, и слезы наворачиваются от собственной бесполезности, но нельзя, сейчас она должна быть собранной. И единственное, что приходит на ум, это картина из прошлого — молодая девушка поет для умирающего брата. Она поет. Тихо, надрывно от сдерживаемых слез. Сбиваясь, шепча, чтобы прислушался... отвлекся... пожалуйста. Еще пять минут, и ее отталкивают от себя, прикрывая глаза, и прерывисто, с безразличием бросают: — Уходи, женщина. Конечно, Орихиме хотела возразить, но, взглянув в его глаза, промолчала и удалилась прочь, думая про себя, что мог проводить, все-таки глубокая ночь. Но вспомнив о случившемся, отказалась от всех претензий. Утром никто не заметит темных кругов под глазами Иноуэ. Да, просто, пожалуй, никому и в голову не придет, что хрупкая девушка ночью будет бродить по деревне, шарахаясь от каждого шороха. Теперь каждую ночь он встречает гостя. Первые недели прошли в молчании, Орихиме бросила попытки разговорить его, пока. Каждый раз они сидели возле печи, иногда приступы настигали его в ее присутствие. В такие моменты нет дела до тепла другого человека, до его прикосновений. Но он ощущал все, помнил все. Ее сбивчивый шепот, то, как она нервно проводила рукой по его волосам, как просила потерпеть немного. Они пугали его, но не причиняли вреда. Странная женщина, разве не знает, кто он? Разве не боится? Не хочет бросить в него что-нибудь? Он привык. Сам не заметил, как стал ждать ночи, но показывать этого ей не стоило. Еще появился страх. За нее. Он не хотел для нее той же участи, что постигла его мать, женщину, что научила его всему. Он не хотел, чтобы ее, полуживую, изгнали из села. Из-за него. Даже не коснувшись, он уже искалечил их жизни. Тогда, они правы? Он демон? Забота, переживание. Разве он мог знать об этом? Нет. Мог ли он проявить их? Увы, нет. Как только заходила Иноуэ, все мысли уходили на второй план. Он слушал все ее рассказы, не перебивая. Да, недавно она вновь начала говорить с ним. Ей хотелось еще раз услышать его голос, а главное, его имя. Она все ближе к нему, а он — к смерти. Новая неделя, до конца лета еще далеко. Снова ночь, и они все в том же доме. Сегодня она оживлена еще более. И что-то сжимает в руке, пытаясь не показывать раньше времени. Что такое подарок? Он с непониманием смотрит на нее, отчаянно пытаясь осознать новую информацию. Синее украшение для волос. Ее. Одну оставила себе, а вторая его. Почему? Да потому что волосы мешают видеть. Подарок... Впервые он разрешил прикоснуться к себе. Провести по линиям, что отходили от глаз. И впервые за все ночи не было приступа. И она, довольная этим, собиралась уходить домой, как до нее на прощание долетело: — Улькиорра. Замерев на пороге, она не стала оборачиваться, лишь улыбнувшись, прошептала: — Иноуэ Орихиме. Девятнадцать лет и одиннадцать месяцев. Старик ошибся равно в месяц. Он встретил смерть один. Как и хотел. Как и было предписано с самого рождения. И не было никакого демона с крыльями и рогами. Один прах. А она даже не знает, где его захоронили. Ей не дали добежать до его дома, перехватив на полпути. Она не почувствовала. Не смогла. Восемнадцать лет и шесть месяцев. Он забрал ее с собой.