Рай, в котором мы побывали

— Как хочешь умереть: быстро или помедленней? — спрашивает Маккой, выразительно размахивая гипошприцом перед лицом лежащего на постели энсина Байара. — Никак, — бормочет тот, сжимая что есть сил края постели и пытаясь не вскочить с неё и не смотаться побыстрее. — Эй, полегче. — Маккой удерживает его за плечо, чтобы не дёргался. — Я шучу. Бога ради, Байар, пора бы уже привыкнуть. Это обычное обследование, двадцать минут — и всё. — Ладно, док. — Байяр расслабляется и даже не вздрагивает, когда Маккой вкалывает ему анетризин в шею. Для подобной операции не нужна анестезия, но энсин достаточно возбуждён и без созерцания процесса сшивания доктором его раны. Байар — неуклюжий увалень, который стабильно объявляется в медотсеке по крайней мере дважды в месяц. На этот раз, правда, он превзошёл себя. Из-за его неосторожности началась декомпрессия отсека с шаттлом, в котором прибыл адмирал Пайк. Вид одного из тех адмиралов, которых боялся весь Флот, хватающего ртом воздух как рыба и ползущего на коленях обратно в шаттл, — один из тех случаев, которые Пайк постарается стереть из памяти Байара, отправив его в долгое путешествие в кабине агонии. Видимо, именно для этого Маккою и позволяют сейчас подлатать его малость. — Как думаете, доктор, мы увидим адмирала? — спрашивает Чепл, вручая ему протоплазер. — Вряд ли. — Всё внимание к медотсеку от власть имущих обычно плохо заканчивается, поэтому Маккой не может не радоваться тому, что его игнорируют, а та пара мелких наград обычно дожидается его на столе, когда он на некоторое время возвращается домой. — Завтра вечером будет ужин для офицеров, я думаю, что у него скорее дела к капитану, чем к нам. Секундой спустя дверь с короткими шипением распахивается, и на пороге появляется адмирал, сверкая ярко-красной формой и сопровождаемый четырьмя имперскими охранниками по бокам. — Доктор Маккой, — адмирал коротко кивает ему, а потом указывает кивком на постель. — Это виновный? — Энсин Байар... Да, сэр. — Приведите его в чувство. — Но, адмирал... - однако хватает одного взгляда на Пайка, чтобы остановить готовые слететь с губ возражения. Ещё немного — и Маккой сам будет в двух шагах от гибели. — Чепл, три кубика кордазина. Сестра вручает ему гипошприц с таким видом, словно они обезвреживают бомбу. Байар медленно приходит в себя, поднимает взгляд и встречается с Пайком, который изучающе смотрит на него. — Энсин, вы испортили мне утро. — Внешне адмирал вежлив и дружелюбен, и Маккой как никогда ясно понимает, что окружён целой когортой таких пугающих до чёртиков ублюдков, из которых и состоит большая часть командования Флота. — Может быть, вы соблаговолите извиниться? — Прошу вас, не надо, — бормочет Байар, — пожалуйста... — Это не извинение, — голос Пайка пропитан терпением. — Попробуйте ещё разок. — Мне очень жаль, что я причинил вам неудобства, сэр. Это никогда... — Так лучше. — Пайк отступает шагов на пять назад и делает знак Маккою и Чепл также отойти. В последнее мгновение Леонарду приходит глупая мысль вмешаться. Впрочем, Байар был обречён с того момента, как родители отправили его на Флот, ну или когда дали взятку, чтобы он попал на Энтерпрайз. Пайк достаёт фазер и стреляет в грудь Байара, бесстрастно, спокойно, словно прихлопнул муху. — Я сохранил ваше время, доктор, — говорит он, вкладывая фазер в кобуру, а приподнявшийся было Байар падает на постель. — Может быть, вы используете его для того, чтобы присоединиться ко мне и выпить по бокальчику? 1800, у меня. Подойдёт? Маккой думает, что лучше всего подойдёт никогда, но разве у него есть выбор? — Сочту за честь, адмирал. — Вот и отлично, — отвечает Пайк, блеснув взглядом и изучающе оглядев Маккоя так, что тот едва не содрогнулся. — Тогда до встречи. *** Вип-аппартаменты Энтерпрайз обставлены и украшены богато, на грани пристойности, а у дверей стоят, словно элемент декора, четверо скучающих охранников, которые не упускают возможности развлечься, прогнав Маккоя через металлодетектор, проверив его личность по сетчатке, а в конце ещё и обыскав вручную. После всех процедур Маккоя провожают к Пайку, который вальяжно развалился в кресле. В его руках — маленькая чашка кофе. — Доктор, — говорит Пайк, поднося чашку к губам и не отводя взгляда от Леонарда, — вы опоздали на три минуты. — Простите, сэр, — отвечает Маккой, стараясь держаться расслабленно, хотя его сердце беспокойно ухает в груди при одном только виде бледного лица адмирала, — ваша охрана очень... дотошная. — Свиньи, — морщится Пайк и ставит чашку на стол, чтобы добавить сахар с помощью маленькой серебряной ложечки, — но они знают своё дело. — Он машет рукой. — Располагайтесь и угощайтесь. Его бар как Империя в миниатюре — множество нектаров, выжатых из разных планет, для наслаждения власть имущих. Здесь тебе и коньяк "Наполеон", и кагарийский виски, и халканское серебристое вино. Маккой бы с большим удовольствием попробовал каждый сорт алкоголя по чуть-чуть или всё сразу, смешав, но ему нужно оставаться трезвым, поэтому он готовит себе водку с содовой, мысленно представляя, как возмущался бы Чехов, увидев это. Леонард опускается в вычурное кресло напротив Пайка и пытается сделать глоток — во рту так пересохло. — Прошу прощения за беспорядок в медотсеке, — говорит Пайк, небрежно махнув рукой, словно говорит о пролитом напитке, а не об убийстве. — Вы же понимаете, что это была не моя личная прихоть. И даже не разница в званиях. Я должен был это сделать. Байард был источником хаоса. — Пайк коротко усмехается. Маккой мог бы отпустить пару шуток о том, что некоторые рождаются уже обречённые умереть, но смерть — не повод для шуток, поэтому он молчит и пытается угадать, почему Пайк делится своими мыслями, водкой и компанией с низшим по званию офицером медслужбы. — Я рад вернуться на Энтерпрайз, — продолжает тем временем Пайк, — я не был тут уже... Впрочем, вы сами знаете. Маккой знает. И, кажется, Пайка не радует сей факт. Он сидит, склонив голову, с задумчивым видом, а потом снова кладёт кусочек сахара в кофе, помешивая его ложечкой. И её бренчание едва не доводит доктора до нервного тика. — Итак. — Пайк снова невозмутимо смотрит на доктора. — Как ваши дела? Что-нибудь интересное произошло во время вашей последней миссии? Маккой невольно напрягается от смены темы и старается думать о завоёванных планетах, жестоких сражениях, странных инопланетных существах и не менее странных людях. Но вспоминается почему-то только одна сцена, от которой Леонарда мгновенно бросает в краску, и он проклинает свою излишнюю эмоциональность. — Ничего особенного, кроме того, что уже изложено в отчётах, — отвечает он, заставляя себя смотреть в глаза Пайку. — Ничего особенного? — адмирал ставит чашку на стол со звуком, который едва не заставляет доктора подпрыгнуть от неожиданности. Он наклоняется вперёд и стискивает подлокотники кресла. — Вас либо сложно удивить, либо у вас плохая память, потому что я был уверен, что вы запомните свои губы на члене Джеймса Кирка. Пол стремительно уходит из-под ног доктора, и его выдержки хватает только на то, чтобы поставить бокал на столик, не пролив его содержимое себе на брюки. Он мысленно прикидывает то, насколько значимую роль играет Пайк на Флоте и насколько он сам, доктор, ценен для обоих: Пайка и Кирка. Результат этой оценки не слишком обнадёживающий: Кирк всё ещё сторожевой пёс Империи, а Пайка молва прочит на пост следующего главы Флота. — Я помню это, сэр, — кашлянув, наконец отвечает Маккой. — Не сомневаюсь, — отвечает Пайк с хищной улыбкой. — Это первый раз, но не начало. Правда ведь? — Правда, — выдыхает Маккой. — Отлично. Рад, что память не подводит вас, доктор, а то способы её стимулировать не слишком-то приятны. И тем не менее, это именно то, о чём бы я хотел поговорить, так что не стесняйтесь, — добавляет он в конце, видимо, заметив панику на лице Маккоя. — Я действительно хочу всего лишь поговорить. Пока. — Взяв бокал Леонарда, Пайк вручает ему его. — Конечно, я уже знаю всё важное, но мне бы хотелось услышать это из ваших уст. — Пайк улыбается. — Рассмотреть событие с разных точек зрения иногда бывает весьма полезным. Ну, вы понимаете: прежде чем принимать решение. Маккой не выдерживает и достаёт широкий носовой платок из кармана, чтобы вытереть им лицо, и на один короткий миг думает о том, что не хотел бы вовсе знать ни Кирка, ни Пайка, ни какие-либо другие соблазны, которые содержит в себе эта прогнившая изнутри вселенная. — Маккой! Мать твою, перезаряжай и... блядь! Последнее, что доктор видит, прежде чем перегрузки едва не выталкивают из него завтрак через глазные яблоки, — это нос другого истребителя в нескольких метрах перед собой. Квази сидит в кресле пилота, отчаянно пытаясь увести их корабль прочь. Она дрожит так, что слышно, как стучат зубы. К тому времени, когда Маккой видит звёзды — настоящие звёзды, не на потолке симулятора, — он уже обблевал свои ботинки, порвал лётный костюм и наставил себе синяков. Хоть жив, слава Богу. — Грёбанный маньяк, — выплёвывает Квази. — Предполагается, что нельзя приближаться к другим истребителям ближе, чем на двести метров. Эти ржавые консервные банки не способны хорошо маневрировать, а этот придурок пёр прямо на меня. Ненавижу этих ёбанных самоубийц, которые дерут жопу, чтобы выиграть каждый раз. Маккой согласен с каждым словом. У него-то в этих тренировках цель одна: остаться в живых. И это единственная причина, почему он пошёл в пару к Квази — она всё-таки не настолько сумасшедшая самоубийца, как многие другие первогодки, пытающиеся выпендриться. Как правило, Маккой держит рот на замке, а глаза не отводит от консоли, позволяя Квази делать своё дело. И обычно срабатывает, так что Маккой даже не думал о том, что какой-нибудь шальной выстрел может их когда-нибудь сбить. А следовало бы, учитывая то, что только четверть всех принимаемых на первый курс кадетов Академии добираются до выпуска. И из всех вариантов, которые могут помешать выпуску — смерть от несчастного случая, казнь, дезертирство, разжалование до обычной прислуги в великом и ужасном флоте Империи, — смерть во время тренировки — одна из наименее привлекательных. Получасом спустя, когда их истребитель на земле, Квази и Маккой отстёгиваются и пытаются снова обрести равновесие. — Что думаешь? Посмотрим сейчас, что это за фрукт был, или потом? — спрашивает Квази — А чего ждать-то? — Маккой переплетает вспотевшие пальцы, предвкушая выплеск адреналина. Они находят того самого пилота по шаттлу — его хвост выкрашен зелёными полосами и называется "Анаконда". Выпендривается, думает Маккой. Пилот стоит в середине галдящей толпы кадетов, которые смотрят на него с обожанием, а инструктор вручает ему "двойного орла"*, что только ещё сильнее злит Маккоя. "Двойной орёл" может освободить от экзамена или тренировки или наказания в агонайзере и имеет астрономическую цену на кадетском чёрном рынке. Сам Маккой держал монету только дважды, оба раза благодаря Квази, и оба раза она, конечно же, не позволила ему сохранить её. Когда толпа льстивых подхалимов рассасывается, Маккой направляется прямиком к пилоту. Он человек, ростом примерно с Леонарда, но раза в полтора худее. Блондин с голубыми глазами и белым оскалом улыбки на смазливом личике, а также манерами, говорящими сами за себя, что он либо сынок богатеньких родителей, либо чья-то собственность. Или и то, и другое. Маккою всё равно. Пилот сейчас практически один, только пара приятелей рядом. Леонард подходит к нему. Парень ухмыляется, переступая с ноги на ногу, как будто позирует для фото и ждёт восхищения от Маккоя. Вместо этого он получает смачный удар в челюсть, от которого падает на задницу. Именно в этот момент Маккой замечает, что Квази испаряется. Приятели пилота хватают Леонарда за руки, а сам парень медленно поднимается на ноги, стирая кровь и слюну с уголка губ. Маккой скручен, а парень в сознании, так что может делать с ним всё, что хочет, но доктору всё равно — он слишком упрям, чтобы сдаться на полпути, так что либо договорит, либо умрёт, пытаясь. Или и то, и другое. — Ах ты сукин сын! Ты чуть не убил нас, всех нас! А тебя ещё и наградили за это! Как мило! Это мамины и папины денежки работают или тебе сейчас придётся лично отработать награду, раздвинув ноги под инструктором? Удивлённое выражение лица парня не изменилось. Он шагает вперёд к Маккою и обхватывает ладонями его лицо, а его серые стальные глаза изучающе скользят по лицу доктора. — Какие выразительные губы, — мягко говорит пилот, а потом отступает. — Ты был на "Хила", правда? Но ты не пилот. Не похож. Инженер? Административная крыса? — Доктор. Дружки парня заливаются издевательским хохотом от ответа Маккоя, но пилот только вскидывает бровь. — Доктор, значит? — парень приблизился настолько, что Леонард чувствует прикосновение его лётного костюма и едва уловимый свежий запах мыла с примесью пота. — Тогда скажи своему пилоту, что, если кто-нибудь пытается идти в лобовую атаку на истребителях класса Рептилия, поворот со сменой позиции — самый худший вариант защиты, который только можно придумать, потому что в этом положении нельзя открыть огонь из кормовых пушек, и ты фактически вне боя. Маккой медленно кивает, как будто бы уловил смысл всей этой наполненной лётным жаргоном речи, но всё равно ещё настроен скептично. Всё это странно. Пилот ведёт себя как один из инструкторов — точнее, как они должны были бы себя вести, если бы им было не наплевать на кадетов. А ведь Маккой ему несколько минут назад так въехал, что сейчас, по идее, должен корчиться в ногах. — Нужно было идти прямиком на нападающего, — продолжает тем временем пилот, показывая манёвр худой длинной ладонью, — и попытаться сбить его торпедами, потому что одной из целей этого упражнения было в том числе, чтобы всякие доктора не подорвались в собственных истребителях. В этот раз тебе повезло. — Ну, — Маккою ничего не оставалось, кроме как гнуть свою линию, — вообще-то, это не по правилам. Ухмылку стёрло с лица пилота: — Первое правило сражения, — голос парня глубокий, сиплый и неожиданно спокойный, — это отсутствие правил. Пилот протягивает руку к Маккою, касаясь его груди у сердца, и Леонард изо всех сил сдерживается, чтобы не дёрнуться, но пальцы парня подцепляют его карточку с личным номером. — Кстати, по счастливой случайности, это ещё и первое правило жизни, доктор Маккой. Леонард кивает, признавая поражение, и ждёт холодной стали кинжала в живот, но вместо этого пилот кивает ему в ответ. Некое подобие улыбки исчезает с его губ, он небрежно машет своим дружкам, чтобы они отпустили Маккоя. — Знаете, что, доктор, вы прямо-таки разукрасили мой скучный и совершенно обычный день. Я вот что вам скажу... С меня выпивка, чтобы скрасить неприятности сегодняшней тренировки. Бар Колхари, 2200. Спросите столик Кирка. Пилот сверкнул улыбкой и ушёл прочь вместе с группой своих товарищей, оставляя Маккоя в растерянности и со странным тугим ощущением в животе. Это уже не первый раз, когда он так реагирует на близость смерти, но проблема в том, что его мысли сейчас совсем не о смерти. Маккой находит Квази в подсобке. Она полирует свои ботинки и, когда он входит, смотрит на него с нескрываемым удивлением, явно поражаясь тому, что он ещё жив. — Спасибо за поддержку, Квази. Мы с тобой — настоящая команда. Она бросает на него нервный взгляд, пытаясь скрыть напряжение презрительной усмешкой: — Я тебя умоляю, Маккой. Это же Кирк. Только идиот свяжется с ним. Так что без меня. — Кто такой Кирк? — спрашивает Маккой, вставая в дверях и преграждая выход из комнаты. — Кто-то из сынков власть имущих, пытающийся произвести впечатление на всех и вся? Квази закатывает глаза и, кажется, немного расслабляется: — Ты и правда беспробудный идиот, Маккой. Это же Кирк. Тот самый, который сын Джорджа Кирка. Вспомни. Капитан "Кельвина", пожертвовал кораблем, чтобы спасти беременную жену, которую потом казнили спустя час после рождения ребенка. — А... Припоминаю теперь. Нарада. — Это одна из тех историй, которыми пугают детей в духе "не играй с Империей". — А ребёнок, значит... Ого! — точно. Всё сходится. Ему как раз должно было бы быть двадцать два года, если, конечно, его тоже не казнили. — Вот именно, "ого", — передразнивает его Квази, наконец, поднимаясь на ноги. — За преступления своих родителей его осудили на пожизненные работы на благо Империи. И он неплохо начал на бериллиевых шахтах на Аргалоне-7. — Маккой невольно моргнул. Тяжёлый рабский труд — это одно из немногих, что Империя может точно гарантировать для каждого своего гражданина, чтобы побыстрее покончить с его жалкой и короткой жизнью. — И как он оказался в Академии? — Капитан Пайк вытащил его. Купил его свободу, когда парню было четырнадцать. Купил его, если верить слухам, хотя предполагается, что гражданин Империи не товар. Пайк, вероятно, хотел иметь кого-то преданного ему всецело. — Квази выглядела немного сбитой с толку такими мотивами, как преданность, которая всегда была в Империи понятием теоретическим, не существующим в действительности. — Вот этому парню ты и врезал, Маккой. Что ты сделал, чтобы он оставил тебя в живых? Отсосал ему? Предложил ему свою жалкую жизнь? — Ничего, — пожал плечами Маккой. — Он пригласил меня пропустить по стопке в баре. Квази изобразила саркастический смешок: — Ну да, пропустить по стопке. Ты идиот, если не понимаешь, что он либо собрался тебя выебать, либо убить. В любом случае, это будет долго и мучительно больно. Жаль... — она легонько шлёпнула его по заднице, выходя из комнаты, и добавила уже на пороге: — Кажется, мне придётся искать себе нового пилота. Пайк неторопливо и упорно поддерживает видимость светской беседы, но это всего лишь показуха, потому что Маккой прекрасно понимает, к чему всё движется. Когда их с Пайком интересы пересекутся, очевидно, кто выйдет победителем. — Дело случая, сэр, — защищается Маккой, — что мы с Кирком встретились. — Не соглашусь, — парирует Пайк с очередной хищной улыбочкой. — Я уверен, что рано или поздно вы бы повстречали друг друга. Маккой приходит в Колшари на десять минут раньше — этого времени хватает, чтобы понять, что место не такое уж и плохое для того, чтобы умереть. Уродливый вычурный имперский декор здесь не настолько сильно бросается в глаза, как во множестве других подобных мест, не заметно намечающихся драк или орионок, танцующих в клетках. И всё это, несомненно, большой плюс. Администратор несколько подозрительно смотрит на Маккоя, когда тот упоминает имя Кирка, но, когда Леонард прикладывает палец к его падду, срабатывает сигнал о подтверждении личности. Стол Кирка находится в задней части зала, рядом с выходом и с очень хорошим обзором входа. Кирк сам развалился на диване, широко расставив ноги и раскинув руки на спинке сидения. Он одет по-граждански, во всё тёмное так, что почти сливается с такой же тёмной обшивкой дивана. Худой, высокий, он держится с достоинством, что встречается на Флоте, где большая часть офицеров накачены и широки в плечах. И конечно же, эти глаза. Кирк меряет Маккоя ленивым взглядом — единственное, что выдаёт то, что он заметил прибытие доктора, — а потом кивает на место слева от себя, указывая, куда Леонарду сесть. Маккой садится — не слишком далеко, но и не слишком близко. — Т'Ванн должен мне 50 кредитов. Он был уверен, что ты не появишься. Маккой пожимает плечами: — Я подумал, что если ты собираешься меня убить, то всё равно достанешь. А вот если собираешься угостить выпивкой... Я только за. Кирк коротко кивает, словно Маккой только что прошёл некий тест, и небрежным жестом подзывает официанта. — Бутылку Game Cock и два бокала. Если бы Кирк до сих пор не занимал все мысли доктора, то сейчас бы это точно произошло. Леонард был уверен, что Кирк знает его полное имя, возможно, знает, откуда он, но название его любимого бурбона... Как трогательно. — Ты вряд ли перепьёшь меня, — заявляет Маккой. Сейчас, когда Кирк в штатском, ничто не связывает его с Академией и Флотом. Когда приносят бутылку, Кирк наполняет на два пальцам бокалы и касается своим маккоевского в молчаливом тосте. — Ну, у меня не было тёти Линды, чтобы сформировать мои вкусы в нужном направлении. Маккой удивлённо распахивает глаза. Он знает, что нет информации, которую нельзя было бы купить — были бы деньги, но зачем Кирку понадобилось платить за имя женщины, которая вырастила Леонарда? Если для того, чтобы запугать, то ничего не вышло. В жизни доктора не осталось ни одного человека, который бы был по-настоящему дорог для него. Единственное, чем он дорожил — его собственная жизнь, да и то, с момента вступления во Флот приходилось мириться с мыслью, что он может в любой момент с ней расстаться. Маккой удивлённо фыркает и делает глоток, перекатывая бурбон на языке. Уголки губ Кирка изгибаются в подобии улыбки. — Чего я не могу понять, — продолжает Джеймс, как будто они давние приятели, — так это какого хрена ты забыл на Флоте. — За мной охотился кое-кто. Я подумал, что тут им будет сложно меня достать. — И ты пошёл в Академию? — Кирк смеется, но не иронично, а искренне так, что в его глазах пляшут озорные угольки. — У тебя самое извращённое чувство самосохранения, которое я когда-либо встречал. Ты в курсе, кто охотился за тобой? — У меня есть кое-какие идеи по этому поводу. Кирк кивает, как будто он уже в курсе истории о бывшей жене Маккоя и о кучке её взбесившихся родственничков: — Когда-нибудь расскажешь мне. У Леонарда пересыхает во рту от этой фразы — настолько лично она звучит и так уверенно, словно Кирк говорит о том, что уже знает наверняка. Маккой вскидывает голову, в удивлении глядя на Джеймса, пытаясь прочитать хоть что-нибудь на непроницаемом лице Кирка. Это первый раз, когда за шесть месяцев, проведённых в этом прогнившем изнутри городе, кто-то интересуется его личной жизнью, и будь он проклят, если понимает, почему это именно Кирк. — Обязательно. Если захочешь, — отвечает Маккой. Кирк снова кивает и рассеянно смотрит куда-то в сторону на уходящую из бара девушку в коротком серебристом платье, но его рука покоится на бедре доктора, и Маккой чувствует жар его ладони даже через слои одежды. Всё, что связано с сексом, в Академии продаётся и покупается или используется для интриг с таким размахом, как нигде более. Единственный раз, когда Маккой был с кем-то с момента своего прибытия в Сан-Франциско, был тот, за который он смог заплатить, и секс был весьма посредственным как по количеству, так и по качеству. Но не только прикосновения Кирка цепляли сейчас Маккоя. Кирк соблазнил его наполовину, вызвав интерес к себе, а наполовину — своими длинными пальцами, скользящими вверх-вниз по шву на внутренней стороне брюк Леонарда. Кирк осторожен и терпелив, словно пытается разжечь огонь. Маккой чувствует, как мошонка поджимается, а тело реагирует быстрее, чем мозг. Кирк читает его как раскрытую страницу падда, с любопытством следя за реакцией на свои прикосновения, на участившееся дыхание Маккоя, на неловкие ёрзания доктора, когда брюки становятся ему явно узки. Кирк наблюдает за смотрящим на него Леонардом, который как заворожённый глядит на острый кончик языка Джима, скользящий по нижней губе, заставляя её блестеть. Маккой привык к людям — особенно таким, как Кирк, — берущим то, что они хотят, как можно быстрее. Джеймс обращается с ним как с равным, позволяет высказывать то, что у него на уме, так что и тело, и ум доктора целиком и полностью одобряют действия парня. Чтобы продемонстрировать это одобрение, Маккой берёт руку Кирка и перемещает её на свой пах. Кирк фыркает, улыбается и убирает руку, чтобы ухватить край занавески, отделяющей их небольшую кабинку от окружающей части бара. Должно быть, она ещё и звукопоглощающая, потому что внезапно Маккой не слышит ничего, кроме ухающего в висках пульса. — У тебя пять секунд, чтобы допить, — говорит Кирк. Маккой не медлит — опрокидывает стопку, а Кирк уже сверху. Его руки обхватывают основание члена доктора, а зубы впиваются в основание шеи. Парень неожиданно лёгкий, и Маккой понимает, что может оттолкнуть его, если захочет, но не отталкивает, и вовсе не потому, что Кирк наверняка профи в рукопашной борьбе, хотя Леонард не сомневается в том, что не сравнится с ним в этом. Маккой скользит ладонью под рубашку, оглаживая тёплую кожу, проходится по талии, плоскому животу, а второй рукой одновременно обхватывает задницу Кирка, упругую и округлую на ощупь — прямо мечта любого пилота. Джеймс над ним, приятная тяжесть и жаркое дыхание прямо на ухо. Он горячо шепчет какие-то пошлости. Маккой чувствует лёгкий запах одеколона и расплавленного воска, а в ушах мерной музыкой бьётся пульс. Он проводит пальцами по коротким волосам Кирка и подаётся вперёд, чтобы поймать его губы. Но Джеймс отстраняется на пару сантиметров и прижимает тёплые пальцы к его губам. — Никаких поцелуев. Маккой издаёт стон разочарования, но его тело уже движется навстречу Кирку, и тот лишь сжимает сильнее пах доктора до зыбкой грани между наслаждением и болью. И это прекрасно. — Хватит, прекрати, — выдыхает Маккой, — я кончу, если ты продолжишь в том же духе. — Я не против начать прямо здесь и сейчас, — откликается Кирк. Он убирает руку с паха доктора, чтобы расстегнуть его рубашку, а потом прижимается коленом к паху Леонарда, продолжая ласку. Его пальцы скользят по гладкой груди Маккоя, большой и указательный пальцы выкручивают соски, в то время как сам Кирк наклоняется к доктору и аккуратно, почти нежно прикусывает мочку его уха острыми зубами. Маккой кончает, сотрясаясь всем телом. Оргазм прошивает каждый нерв, каждую мышцу. Нет сил даже застонать, поэтому он просто позволяет Кирку выжать из себя всё, вцепившись пальцами в мокрые волосы на его загривке. Когда он открывает глаза, Кирк стоит над ним, и Маккой чувствует себя одновременно полностью удовлетворённым и смущённым, хотя очевидно, что он сделал то, что Кирк от него хотел получить. Леонард смотрит вниз на свои расстёгнутые брюки, распахнутую на груди рубашку и представляет, как, должно быть, выглядит со стороны: красный, с испариной, перепачканный спермой. — Я выгляжу как идиот. — Нет, — отвечает Кирк и отводит волосы со лба Маккой, — совсем нет. Пах Джеймса на уровне его глаз, так что сложно не заметить, что он возбуждён. — Так... — говорит Маккой, наклоняясь к ширинке, — хочешь, чтобы я... — Тише, — Кирк смеётся, — знаешь, смотришься соблазнительнее, когда держишь рот закрытым. И всё же спасибо, но нет. — Уверен? — Маккой тянется к паху Кирка снова. Мозг после оргазма всё ещё затуманен и отказывается понимать, почему Джеймс не хочет ответных ласк. Кирк перехватывает его руку и резко отодвигает от себя, сжимая достаточно крепко, чтобы это было больно. — Я сказал — нет. Не касаться члена, не трахаться. — Не касаться члена? — переспрашивает Маккой. — А ничего, что в этом, вообще-то, основная суть секса? К тому же ты сам сейчас... — Никаких поцелуев, прикосновений ниже пояса, — резко продолжает Кирк, как будто зачитывает приказ перед отрядом, — никаких минетов или секса с проникновением. — Хорошо, — медленно откликается Леонард, про себя размышляя, в какое дерьмо он вляпался на этот раз. Это какое-то извращение, но он никак не может сообразить, в чём тут дела. — У тебя есть отдельная квартира? — спрашивает Кирк всё тем же ровным тоном, как будто он зол, но изо всех сил старается этого не показывать. — Да, — кивает Маккой, прежде чем прикидывает, а мог бы он сказать нет. — Тогда идём к тебе. Как будто мы тусовались тут, а потом решили пропустить по бокалу уже у тебя, — тон Кирка не терпит возражений, хотя и высказано всё как предложение. По его взгляду прочитать мысли совершенно невозможно, но голос звучит жестко. — Так будет лучше для тебя. Внутри всё сжимается. Наверное, это нервное возбуждение, и Маккою хочется избавиться от этого неприятного ощущения, вернуть назад того Кирка, улыбающегося, лёгкого, коим тот был всего несколько минут назад. — Без проблем, — отвечает доктор так, словно это предложение ничуть не удивило его. — Я снимаю однокомнатный тесный клоповник, но ведь ты уже в курсе. Кирк медленно расслабляется, а на его губах снова появляется улыбка: — Если там есть кровать и хотя бы метр, чтобы развернуться, то сойдёт. — С рулеткой не бегал, — ворчит Маккой и позволяет Кирку хлопнуть себя по спине и после быстрых сборов вывести из бара в прохладные объятия ночи. Обычно Маккой не рискует ходить куда-либо по ночам, если только не вооружённый до зубов и с парочкой таких же вооружённых приятелей, но Кирк почему-то кажется достаточной защитой, несмотря на его худощавость, совсем ещё юношеское лицо и небрежно засунутые в карманы брюк руки. Всё дело в том, как он себя держит: так, словно ему принадлежит всё вокруг, в странном собственническом взгляде, которым он смотрит на Маккоя. В нём нечто большее, чем окружающая Леонарда агрессивность, и это заставляет двигаться навстречу Кирку, хотя в глубине души Маккой понимает, что от Джеймса надо бежать без оглядки. В квартире Леонарда, на его старой кровати, Кирк делает то, что обещал. Они раздеваются до белья, и Кирк наглядно демонстрирует, сколь много способов есть доставить удовольствие, обходясь только губами, языком и скупыми прикосновениями. Маккой снова кончает, трётся пахом о подушку, вскидывается навстречу Кирку, который лежит сверху на нём и, когда доктор выплескивается, откатывается в сторону, спуская свои трусы и вновь возвращаясь к Леонарду, чтобы оседлать его и кончить ему на грудь, словно в доказательство собственной маленькой победы над ним. Уже после они валяются на постели, подъедают остатки еды из холодильника Леонарда, и Маккой спрашивает: — Это из-за него? Из-за Пайка? Кирк переводит на него бесстрастный взгляд, забирает контейнер с едой из рук и бьёт ладонью по лицу. Маккой чувствует, как жжёт щёку, но он слишком ошарашен, чтобы пошевелиться. — Это чтобы бы ты хорошенько запомнил, — говорит Кирк, — он тебя не касается, как и ты — его. Ты не секрет для него. У меня нет от него секретов, но поверь мне, тебе же будет лучше, если он не будет думать о тебе. Совсем. Ты не съешь такой большой кусок. Никогда. — Джим когда-нибудь говорил вам точные условия нашего с ним договора, Маккой? — Пайк умеет так склонить голову, что кажется, будто он способен проникнуть взглядом сквозь черепную коробку. Маккой пытается изо всех сил увести разговор от того, что они с Кирком делали, а чего — нет, в постели или вне её, но Пайк упорно возвращает его в это русло. — Как много из этого было по его инициативе? — настаивает он. Маккою трудно оценить подобную настойчивость, он и без того уверен, что это невидимая тень Пайка останавливала их от того, что они оба жаждали каждой клеточкой. Мысль о том, что, возможно, Кирк сам был творцом собственной клетки, пришла неожиданно, но учитывая его склонность к подчинению, это не было таким уж удивительным. Когда Кирк становится его полу-любовником, жизнь Маккоя начинается одновременно и проще, и сложнее. Внутренний круг Кирка состоит из наиболее влиятельных и безжалостных людей, которые принимают Маккоя только потому, что Кирк не оставил им выбора. Леонарду интересно, те думают, что они трахаются, или все в курсе особых табу Кирка. Теперь Маккоя отвлекают от учёбы гораздо чаще, но его оценки мистическим образом становятся лучше. На следующей тренировке на истребителях он в паре с Кирком, они выигрывают, и, когда им вручают заветную монету, Квази пристально смотрит на него, но озвучить вслух свои подозрения так и не решается. В спальне Кирка никогда не появляется ни один из его закадычных дружков, но зато там постоянно вращается плеяда профессиональных нахлебников и приживал всех мастей и страстей. Под руководством Кирка Маккой занимается сексом с мужчинами и женщинами, а иногда и с теми, и с другими одновременно, в то время как Кирк наблюдает за ними, полуприкрыв глаза, которые блестят от вожделения и похоти. Он ласкает себя и делает это так, словно это единственное, что ему нужно, словно он очередной пресыщенный сексом богатенький мальчик, охочий лишь до визуальных удовольствий. И только когда они одни, запутавшиеся в скрученных влажных простынях, лежат на постели, и пустота в груди Маккоя заполнена только готовым взорваться от разочарования сердцем, самоконтроль Кирка даёт сбои. И как практически всё, связанное с Джимом, это можно лишь прочесть в его глазах — эхо того, что он боится и ненавидит. Маккой честно пытается выполнять все указания Кирка и выбросить Пайка из головы, он всегда незримо рядом, и Леонарду уже даже становится интересно, а не в этом ли вся суть. Когда он рядом с Кирком, уже на грани, но всё ещё не достигая крайней точки, доктор не может не думать о том, что это, вероятно, то самое, что Пайк оставляет для себя самого. Или это какая-то хитрая игра, способ контроля, чтобы держать Кирка под рукой. Пайк как тренер, дающий указание атлету, что делать, чтобы не облажаться перед действительно большой игрой. Кирк занимается сексом с лёгкостью, как дышит, и, как и во всём, стремится в нём к совершенству. Это — некое мерило доверия к доктору, несмотря на то, что приходится держать своё воображение в узде. Лишь однажды Маккой решает спросить, когда они лежат на влажных от пота подушках после окончания очередного карнавала, а голова доктора покоится на груди Кирка. — Почему? Кирк смотрит вниз на него из-под ресниц. — Потому что однажды я буду капитаном Энтерпрайз. И вопрос, и ответ кажутся одинаково неправильными, поэтому Маккой молчит. — Пайк станет капитаном Энтерпрайз первым, — продолжает Кирк. Об этом слышал даже Маккой, обычно сторонящийся слухов. — Я буду его рулевым. Спок — первым офицером, чтобы защитить от нападения. Не от меня, от любого из врагов Пайка или от моих друзей. Когда Пайка повысят, если, конечно, мы оба будем ещё живы, я стану капитаном. — Но ведь можно пойти другим путем, — говорит Маккой, — например, убив Пайка и Спока. Кирк ухмыляется, глядя на Маккоя как на несмышлёное дитя. — И что тогда? Провести следующие пять лет с кинжалом под подушкой, пока меня самого в конце концов не убьют? — Джеймс запускает пальцы в волосы Маккоя, лениво оглаживая. — Когда он окажется в руководстве на Флоте, а у меня будет Энтерпрайз, у нас вместе будет козырь, которым не владеет никто в Империи. Политический вес бессмысленен, если за ним не стоит огневая сила. Энтерпрайз будет величайшим оружием в Галактике, как и капитан, который управляет ею. — Но если Пайк встанет во главе Флота... — Никто не сможет остановить нас. И это "нас" неожиданно больно режет по сердцу. В Академии, пожалуй, не найдётся ни одного кадета, разве что кроме самого Маккоя, который бы не мечтал о том, чтобы добраться до вершин Флотской карьеры, но то, что Кирку это удастся, Маккой поверил сразу, потому что все аргументы звучат разумно, и, пожалуй, ничего, кроме смерти, не остановит ни Пайка, ни Кирка от исполнения задуманного. И Маккой совершенно точно не входит в это понятие "мы". — А ты, — Кирк говорит так, словно подслушал мысли Леонарда, — будешь главой медицинской службы. Маккой насмешливо фыркает: — Точнее, главой летающей пыточной комнаты, полной опустившихся убийц и пьяниц? — Нет, — на этот раз голос Кирка звучит почти раздражённо, — ты организуешь всё так, как захочешь. Иначе зачем ты нужен? Я хочу иметь только лучших на своём корабле. — Твоём корабле? Кирк одаривает его пронзительным взглядом, как будто тот переступил грань и Джим уже устал от попыток Маккоя сводить всё к одному. — Нашем кораблем, — исправляется Кирк. И это достаточное наказание для доктора. — Знаете, он рассказал мне о вас после вашей первой ночи, — говорит Пайк. Маккой не знал об этом. Он, кажется, уже вообще ничего не знает, даже сколько уже находится в комнатах Пайка, позволяя ему ковыряться в своём прошлом. — Он сказал, что мне было бы неплохо назначить вас главой медслужбы на Энтерпрайзе. И я мог бы сделать это в тот же миг, даже несмотря на то, что первым в списке был сводный брат Пьюри — второго кузена Императора. Так забавно: он так горячо рассказывал о ваших медицинских талантах и о том, что вы не сопливый пьяница, как половина докторов на Флоте. А всё, что я мог видеть — это его припухшие губы и следы от укусов на шее. — Пайк выглядит возбуждённым собственным рассказом. — Вы, наверное, и впрямь хороши, Маккой, раз настолько очаровали его. Он сказал, что никогда не встречал такого, как вы. Пайк встает и разминает затекшие мышцы, проходясь по комнате. — Прошу прощения, — говорит он, — когда долго сижу, старые раны дают о себе знать. Или, может быть, это просто возраст. Когда он обходит Маккоя со спины и доктор упускает его из виду, Леонард чувствует, как волосы на загривке неосознанно поднимаются. — Я только одного не могу понять, — продолжает Пайк, — почему вы не воспользовались ситуацией. Вы бы могли управлять Кирком, даже пальцем не пошевелив. Он мог бы подарить вам все звезды в Галактике, при этом ничего не прося взамен, а вы... Впрочем, не буду вгонять вас в краску, Маккой. Возможно, вы были просто слишком честны и открыты, чтобы сообразить. Или вы просто не получали то, чего хотели, несмотря ни на что? Пайк ждёт ответа, поэтому Маккой облизывает пересохшие губы и говорит: — Если бы я сам знал, сэр. Но мне всегда было сложно судить о том, что лучше для меня самого. Обычный вечер в квартире Кирка (по крайней мере, той, которая официально его, но в которой он явно не живёт). Они растянулись на узкой кровати, Кирк копается в сложной компьютерной программе, а Маккой готовится к экзамену по ксенобиологии, преподаватель которой считается в Академии самым дотошным и придирчивым. Маккой смотрит на лицо Кирка. Брови сведены, взгляд сконцентрирован, а полные губы слегка приоткрыты. Он вытянулся на подушках, и всё его тело расслаблено в отличие от обычной тугой подобранности. Кирк позволял так расслабляться себе не сразу, и Маккой считает это доверием. Он добивался его день за днём, большими трудами, но по-прежнему не чувствует себя ближе к тому, чтобы получить то, чего хочет. Это не просто секс, но секс был бы хорошим началом. Он смотрит на Кирка из-под полуопущенных век, и то, о чём он, сам того не подозревая, думал всё это время, наконец, выплёскивается наружу. — Я больше не могу так. — Итак, время профессора Альтера сочтено, — говорит Кирк, не отрываясь от экрана пада. — Могу посоветовать хорошего киллера. — Я не это имел в виду. Я о... другом. — Маккой запинается, потому что не может выговорить это "о нас", поэтому просто делает неопределённый жест рукой. — Ты с кем-то трахаешься? — спрашивает Кирк с вежливым любопытством. — Я уже говорил, что меня это не интересует. — Нет. — Я тебе надоел? — в его голосе звучит настораживающая нотка, но Маккой делает вид, что не замечает её. К счастью ли или к несчастью, у него всегда доставало смелости идти до конца в своих суицидальных признаниях. — Нет. Последние несколько месяцев были... — Маккой пытается подобрать слово, чтобы это прозвучало не слишком откровенно, будто он признаётся в любви, но и достаточно верно отражало суть. — Это первый раз за долгое время, когда для меня что-то имело смысл. — Но? — Леонард видит, как на лице Кирка играют желваки, а плечи напрягаются. Он похож на варп-ядро, вот-вот готовое взлететь на воздух. — Я не умею по-другому, — говорит Маккой. И всё же это признание, не оправдание, и это лучший способ всё объяснить. Кирк в курсе всей его истории с Джоселин, за которую он цеплялся, решительно отказываясь верить в её неверность, пока она, наконец, не решила нанять киллеров. Он надеется, что Кирк ценит это в нём, но если он ошибается, то его могут убить и за меньшее, чем то, что он говорит сейчас. — Если всё будет продолжаться так дальше, я дойду до точки невозврата. И меня попросту убьют или сошлют, что, в общем-то, одно и то же. — Я понимаю, — говорит Кирк, глядя на Маккоя так, словно видит его насквозь, а потом снова переводит взгляд на падд и продолжает печатать. — Убирайся вон. — Голос Кирка спокоен и ровен. — Джим. — Собирай вещи и проваливай. Вот так быстро, одной фразой, Маккой и был вычеркнут из жизни и планов Кирка, под которые он больше не подходил. Леонард кивает и молча собирает вещи. Влажный, пронизывающий до костей ветер встречает его, когда он идёт по студгородку, и Маккой чувствует себя так, будто его выкинули в зияющую темноту. Если Кирку всё равно, то Леонард вернётся к тому, кем был — обычный доктор с шансами выжить в Академии пятьдесят на пятьдесят и карьерой не выше, чем костоправ в какой-нибудь отдалённой колонии Империи. Если же Кирк достаточно мстителен — что, по мнению Маккоя, будет значить, что ему на самом деле не всё равно, — его накажут. И Маккой не уверен, какой бы вариант предпочёл. Прошла неделя, а Леонард даже близко не видел Кирка и его компанию. Его репутация упала так сильно и стремительно, что Квази не уставала постоянно поддевать его на тему того, что он не может найти себе напарника на тренировках. В итоге ему и вправду приходится иметь дело с виридианским болваном, который с трудом изъясняется на общегалактическом Спустя восемь дней, когда Леонард наконец перестал проверять коммуникатор, ему приходит сообщение от Кирка, что он арендует яхту на сутки, с указанием времени и номера причала. Маккой думает, что небольшая морская прогулка — это замечательный способ развеяться, однако, когда наступает время вечеринки, оказывается, что кроме него приглашена ещё дюжина людей, половина из которых — новички в кругу общения Кирка, и Джим великолепно играет радушного хозяина, пока яхта рассекает волны сан-франциской бухты под серо-стальным небом. К изумлению Маккоя, он, кажется, всё ещё претендует на должность главы медслужбы Энтерпрайз и, возможно, даже считается приятелем Кирка. Но странных ночей, в течение которых раз за разом Кирк приоткрывал ему себя, больше нет. Двумя неделями позже Кирк заявляется на день рождения Императора с Кэрол Маркус, повисшей на его руке, но Маккой не удивляется и не ревнует. Кэрол расчетливая до мозга костей флотская шлюха. Красивая и безжалостная. Без сомнения, её совершенно не интересует, что Кирк может дать ей эмоционально или в постели. Несколько месяцев спустя, когда её беременность становится уже заметной, а по кампусу ползут слухи, что отец — Кирк, Маккой даже невольно восхищается её тактикой. Перспектива получить несколько тысяч кредитов на содержание ребёнка безусловно стоит подобного доказательства его потенции, хотя Маккой почти наверняка уверен, что даже если ребенок и правда Джима, то зачат скорее всего в пробирке. За все три года в Академии Маккой видит Пайка всего раз: когда тот возлагает венок на церемонии по случаю Дня Поминовения погибших за Империю. Адмирал мог бы запросто сойти за отца Кирка. Высокий, с голубыми глазами, красивый. И также ввязал Кирка в личные разборки, пытаясь спасти. Маккой не испытывает к нему ненависти. Её он приберег для себя: в отличие от Пайка, он не смог ни спасти Кирка, ни стать ему хорошим любовником, хотя, возможно, Кирку ничего из этого не нужно. — Вы любили его и не могли вынести, что он не принадлежит вам целиком и полностью. Маккой уже забыл, когда последний раз слышал слово "любовь", произносимое с каким-то другим оттенком, кроме презрения. Слабость, которой награждаются завоёванные Империей планеты. Леонард уже научен, поэтому отвечает: — Я бы так не сказал. Пайк смеётся: — А вот Джоселин Тредвей с вами не согласилась бы. Хотя почему "бы"? Она и не согласилась. Маккой вскидывается: — Вы с ней говорили? — О да. Очень мило побеседовали. Не так уж много сил потребовалось, чтобы разговорить её. Вы — больная тема для неё. Правда, не всё ею сказанное прозвучало лестно для вас. — Пайк хищно улыбается. — Не сомневаюсь. — Она сказала, что вы привязались к ней, хотя и ясно дала понять, что хотела бы вас вернуть. Клэй Тредвей не терял времени зря. Всё то время, пока вы наслаждались своей маленькой женой и сытой счастливой жизнью в своём уютном гнездышке, он укреплял позиции, чтобы однажды прийти и забрать всё. Что, в конечном счете, он и сделал. — Пайк наклоняется вперёд, словно ждёт, что Маккой предложит опровержение, но доктор молчит. Зачем? Всё верно. Разве что пропущена та часть рассказа, в которой Джоселин стонала на нём, прежде чем одним прекрасным вечером не собрать его вещи и не выкинуть в руки имперских вербовщиков. — Я не из тех, кто считает, что слово "доверие" — плохое слово, — продолжает Пайк, — вопрос только в том, чтобы доверять тем людям. Корабль мотает из стороны в сторону. Свет мигает. Повсюду крики и стоны раненых, большинство из которых уверены, что они умрут либо в течение следующих пяти минут, когда Неро разнесет корабль к чертям, либо медленнее, из-за того, что медперсонал не поможет им. Маккой уверен, что Кирк не позволит случиться первому, так что ему следует сосредоточиться на втором. Неплохо, если бы они заткнулись все — так легче сконцентрироваться на лежащем перед ним пациенте. Капитан Пайк бледен, обезвожен, весь в синяках и ранах от пыток, ни одна из которых, впрочем, не сравнится с той отвратительной штукой, что поразила его спинной мозг. Маккой понятия не имеет, что это, и ещё меньше — как от неё избавиться, но он почему-то точно уверен, что это будет непросто. — Пятнадцать кубиков анетризина, — говорит Леонард энсину Авиле, который стоит в метре от стола, держа руки по швам и умудряясь выглядеть одновременно сердитым и до смерти напуганным. — Никакой анестезии, — хрипит Пайк, не открывая глаз, — я должен оставаться в сознании. — Но не во время же операции! Эту штуку надо извлечь из вашего спинного мозга, сэр. Чем дольше мы медлим, чем больше вреда она наносит. — Я сказал — нет. — Даже в полубезсознательном состоянии Пайк тот ещё сукин сын. Приходится набираться смелости и, взяв гипошприц, открыть шкафчик с медпрепаратами. Капитан, наверное, спятил слегка, если решил, что кто-то попытается предпринять попытку покушения на него, в то время как ромулане собираются превратить их в космическую пыль. — Я всё сделаю, доктор, — говорит Чепл, одна из медсестер, забирая у Маккоя шприц из рук. "На неё можно рассчитывать", — думает Леонард, и в течение следующих нескольких часов будто вся галактика сосредотачивается вокруг его новой работы главы медицинского отдела. Маккой убил насекомое лазером и уже планирует вырезать его, когда Кирк заходит в медотсек с таким деловитым видом, словно это не он не спал последние полутора суток. — Ну? — интересуется Кирк без лишних преамбул. — Состояние стабильное, но нужно извлечь паразита, чем я и собираюсь заняться, если эта консервная банка, в которой мы летим, перестанет трястись. — Извини. — Кирк выглядит так, будто и не слушал Маккоя. Он склоняется над Пайком, вглядываясь в его лицо. — Если ты не прооперируешь, он умрёт? И Маккой внезапно понимает, что видит Пайка и Кирка вместе впервые. — Нет. Но скорее всего нижняя половина туловища будет парализована. Кирк бросает на него острый взгляд, и Леонард понимает, что больше и не нужно ничего говорить. Парализованный капитан для Империи даже хуже, чем бездарный. Он будет досадным недоразумением, от которого постараются побыстрее избавиться. — Операция? — Рискованно, но я думаю, что справлюсь. — Маккой смотрит на лицо спящего Пайка, непривычно умиротворенное, и сухо смеётся. — Знаешь, а он хотел остаться в сознании в течение всех процедур. Хотя последнее, что мне было нужно, так это чтобы он дёргался или кричал. — Он думал, ты убьёшь его, — поясняет Кирк, и Маккой невольно таращится на него, удивляясь своей собственной глупости. Ведь он даже и не подумал о подобном варианте. — Джим, — говорит он, невольно понижая голос, как будто Пайк может их услышать, — это бы решило все наши проблемы. — Нет, — отвечает Кирк, резко и зло. — Ты уже капитан, Джим, — продолжает Леонард, и собственные слова соблазняют его не меньше, чем Кирка, пробуждая что-то внутри. Что-то, что он уже давно считал умершим в тот самый момент, когда выходил из квартиры Джима. — Он не нужен тебе. Ты это уже доказал. Красивое лицо Кирка искажается от ярости, он хватает Леонарда за грудки и отталкивает от постели, впечатывая в стену. Его голос злой и хриплый, а глаза едва не прожигают Маккоя насквозь. — Не смей мне даже говорить об этом! Ты ничего не знаешь. Ты понятия не имеешь, что такое шахтёрская колония для четырнадцатилетнего мальчишки, родители которого — самые ненавидимые люди во всей Империи. Живут там в среднем не дольше года. По двадцать часов работы, а потом ты должен сражаться за всё. За еду, постель, собственную безопасность. Сражаться или платить. Угадай, какой из вариантов приходилось выбирать тощему подростку со смазливым личиком? Особенно, когда так много родственников погибших на Кельвине хотели навестить колонию, чтобы отомстить. От картины, представшей перед мысленным взором, Маккой невольно сжимает кулаки. Кирк никогда не рассказывал о своей жизни до Пайка и совсем немного — с Пайком, но Маккой, кажется, всё понял. В Джиме адмирал нашёл исключение из всех законов этого мира. Он нашёл преданность. И ничто, даже, наверное, смерть, не сможет разрушить её. — Хорошо, — говорит Маккой, сдаваясь, — я сделаю то, что ты хочешь. И в течение следующих грёбанных десяти часов Маккой выполняет своё обещание, пока Энтерпрайз летит домой. Кирк не уходит. Стоит рядом с постелью и смотрит за действиями Маккоя покрасневшими от усталости глазами. Спасти Пайку жизнь удаётся. Как и ноги. Но доктор не может ничего сделать, чтобы ускорить процесс лечения, а значит, следующие несколько месяцев Пайку придётся прятаться ото всех под каким-нибудь важным предлогом. Наверное, именно из-за этого Пайк приказывает наказать Маккоя за неповиновение, пока они ещё на корабле, а сам адмирал едва начал подниматься с кровати. Десять минут в кабине агонии — это ничто по меркам Флота, но Маккою ни разу ещё не приходилось получать такое долгое наказание. И ему страшно и стыдно при мысли о том, что Пайк всё это время будет смотреть на него. Это будет первый раз, когда они будут стоять друг напротив друга, глядя в глаза. Пайк наверняка пренебрежёт его советом не подниматься с постели и доковыляет до агонайзера, опираясь на трость. — Правила для всех, Маккой, — говорит Пайк. — Кстати, действующий капитан согласен с моим решением. В последнем предложении так и звучит невысказанное "получи, тварь", и Маккой невольно думает о том, как Пайк потирал руки, приняв это решение. Пример Леонарда вряд ли будет поучительным хоть для кого-то. Половина экипажа погибла, а другая всеми правдами и неправдами борется за выгодные должности, так что наказание опального доктора — это последнее, что их заботит. Впрочем, Пайк полагает иначе. Глупо задирать адмирала, который, может, и ранен и слаб, но всё ещё остаётся одним из самых влиятельных людей Империи и, насколько известно Леонарду, склонен мстить за нанесённые оскорбления более, чем кто-либо на Флоте, но раз уж он всё равно получил наказание, то хоть будет отбывать его за что-то. Поддавшись какому-то внутреннему импульсу, Маккой достаёт из кармана серебряную монету с орлом, которую ему дал Кирк когда-то давно и которую он хранил как своего рода талисман. Доктор вручает её Пайку, и тот перекатывает её в ладони, одарив Маккоя уже совсем другим взглядом, словно он поменял своё мнение о противнике. Издав короткий смешок, он кивает охране, чтобы они отпустили доктора. — Надеюсь, вы не хранили её для какого-нибудь особого случая, Маккой, — говорит он, прежде чем повернуться и уйти прочь. Леонард даже не удосуживается отдать честь, но всё же слушает тяжелый звук шагов удаляющегося Пайка, пока тот, превозмогая боль, ковыляет по коридору прочь. Пенкала — не самое удачное место, чтобы погибнуть. "Медвежий" угол Галактики. Поверхность планеты представляет собой полупустыню, в которой глупые гуманоиды с тёмно-жёлтой кожей влачат жалкое существование, периодически прячась от бушующих солнечных бурь. Из-за возмущений в атмосфере закаты тут шикарные, но ни связь, ни транспортер практически не работают. Именно поэтому имперская делегация прибыла на двух шаттлах на обычный сбор налогов, и потому же, когда необычно большая группа хорошо вооруженных пенкалианцев встречает их, ситуация оборачивается в довольно серьёзную проблему, которую решить обычными фазерами не получается. Неофициальный девиз Империи "Каждый сам за себя", кажется, работает превосходно. Кирк хватает Маккоя за рукав и тянет в один из похожих на перевернутую шляпу домиков внизу улицы, где они отбирают у хозяев местные тряпки, напоминающие робы, чтобы скрыть униформы. Итак, меньше чем через час Энтерпрайз откроет огонь, сея смерть в столице Пенкалы, а Кирк и Маккой ускользнули на одну из ферм в нескольких километрах от окраин города — настолько далеко, насколько отважились удалиться в жаркую пустыню и, возможно, даже за пределы зоны поражения пятнадцатикилотонной фотонной торпеды. Крыша дома покрыта сплетёнными корнями, как выяснилось, когда Кирк выгнал перепуганную семью наружу. Комната наполнена холодным синим биолюминисцентным светом, исходящим от похожего на папоротник растения, примостившегося на стенах. Тень и прохлада ощущаются превосходно после жары, шума и страха, коими был наполнен город. И Маккой ничего не имеет против этого ложного чувства безопасности, если оно заставляет его сердце не так сильно ухать в груди, а пот на лбу — высохнуть. — Не надо было оставлять Спока на мостике за главного, а Сулу — брать в десант? — спрашивает Маккой, когда они немного переводят дыхание. — Прекрасно. Я проведу последний час своей жизни, слушая твои упреки. — Кирк закатывает глаза, глядя на грязный потолок. — Я же говорил, что Сулу в любом случае выполнил бы приказ стрелять, вне зависимости от того, вернулись бы мы или нет. Гранд Адмирал не любит, когда местные ерепенятся. — Даже если так. Вряд ли у неё есть намерение обсуждать выдачу пленных. — Слушай, Маккой... Продолжишь в том же духе — и я начну обсуждать перспективу передачи тебя имперским дознавателям. Это их обычная тема: Маккой не скрывает своего безразличия к завоеваниям Империи, а Кирк изображает ярое желание сдать его тайному отделу имперской полиции. Вообще-то он, как и обещал, не трогал Маккоя и его медотсек, а в обмен Маккой оставлял бунтарские разговоры на то время, когда они были одни. — Итак, — говорит Леонард с ответным сарказмом, — ты и вправду думаешь, что получишь медаль посмертно за эту операцию? Потому что, учитывая размеры той заварушки, в которую мы ввязались, вряд ли мы выберемся из неё живыми. — А хрен знает... — отвечает Кирк, сканируя наэлектризованный воздух коммуникатором в пятидесятый раз в тщетных попытках найти место, где бы ловило. — Если Сулу знает своё дело, то с нами, вероятно, всё будет в порядке. Кирк захлопывает коммуникатор, предварительно установив его в режим маяка, и кладёт на стол. Маккой прекрасно знает, что это превосходная возможность для Сулу избавиться от большой части руководящего состава за один присест, и вряд ли амбициозный рулевой её упустит. И, глядя на поникшие плечи Кирка, Леонард понимает, что подобные мысли пришли в голову и капитану. — Ну и ладно, — говорит Маккой, — я ни о чём не жалею. — Правда? — откликается Кирк и делает шаг к нему. — Уверен? Доктор чувствует жар его тела и невольно вздрагивает. Глаза Кирка такие синие. Он приобнимает Леонарда за шею, и мгновение спустя губы капитана на его губах. Маккой так часто представлял их поцелуй. Даже чаще, чем секс. И всё равно в реальности он намного лучше, чем любые фантазии: мягкие губы, шаловливый язычок и проникающий под кожу жар — всё наполнено такой чистой сексуальностью, что член Маккоя мгновенно наливается твердостью. Поцелуй смерти. Но Леонарду плевать. Он целует Кирка в ответ с такой яростью, которая удивляет их обоих. Он хочет коснуться его кожи, трогать его всего, зацеловать до потери пульса. Маккой расстёгивает комбинезон Кирка и стаскивает с его плеч. Это как вспышка сверхновой. Они раздеваются так быстро, как только позволяет тесное пространство. Каждое прикосновение жжёт как огонь. Леонад касается Кирка, твёрдого и бархатного на ощупь. Он массирует напряжённые ягодицы Джима, царапает внутреннюю поверхность бёдер, кусает и вылизывает его соски, а Кирк гортанно стонет и впутывает пальцы в его волосы, а потом свободной рукой надавливает на его плечи, заставляя опуститься на колени. И Маккой совершенно не имеет ничего против того, чтобы оказаться перед желанным и совершенным членом любовника. Леонард обычный человек, но он всё же доктор, поэтому член вряд ли может его удивить, однако Пайк постарался окружить Кирка такой загадочностью, что Маккой не может не прийти в восторг, чувствуя себя так, словно забрался за семь дверей в замок Синей Бороды к его сокровищу. Это победа. Он скользит ладонью вдоль члена Джима. Раз, два. Концентрированное удовольствие, которое Маккой закрепляет, наконец, обхватывая губами головку. Никакая победа не может ощущаться так сладко, потому что она не имеет вкуса напряжённой, бархатной плоти во рту, интимного мужского запаха Джима. Кирк толкается в его рот и гладит Маккоя по волосам. Леонард тянется к собственному члену. Это замкнутый круг — как будто это Кирк ласкает его плоть губами, а он — касается члена Джима рукой. Они, несомненно, созданы друг для друга, в их маленькой, собственной вселенной, где Пайка не существует. Если бы только Неро опоздал хотя бы на немного, если бы только Маккой успел осуществить то, что задумал с Пайком, если бы Кирк был немного циничнее. Но это была бы другая вселенная. Они были бы другими людьми. Хотя Маккой уверен в том, что притяжение между ними было бы не меньше, ведь разве может быть момент лучше, чем сейчас, когда они вместе? Кирк кончает в рот Маккоя, вскрикнув и выгибаясь в спине, опираясь на плечи доктора, чтобы не упасть. Леонард жадно сглатывает всё до последней капельки, желая только одного: чтобы было больше. Кирк тянет его вверх, поднимая, и они цепляются друг за друга, тяжело дыша. Капитан целует его глубоко, без промедлений и доводит до разрядки одной рукой, второй придерживая за шею, то лаская кончиками пальцев, то впиваясь ногтями в кожу Маккоя. Когда Спок, наконец, находит их спустя час, они полностью одеты, но не нужно быть дознавателем или телепатом, чтобы понять, что произошло. Спок сообщает капитану, что шатлл ждёт их недалеко от дома, и отводит взгляд, всем своим видом показывая, что обо всём догадался. — Ты скажешь ему? — спрашивает Маккой, не в силах выговорить это имя, но зная, что Кирк поймёт, что он имеет в виду Пайка. Кирк стоит на пороге распахнутой двери, окутанный золотым сиянием солнца. — Конечно. — Как думаешь, что он с нами сделает? Кирк хлопает его по плечу, по-дружески, но в этом жесте нет прежней интимности. Как будто они вернулись в Академию, и Маккой приходит в себя после очередной тренировки на тренажёре, стараясь, чтобы его не вырвало. — Не знаю. — Кирк сжимает губы в линию, а на его лице застывает маска безразличия. Пайк наполняет бокал Маккоя слегка газированной содой из старого, отделанного серебром сифона. Леонард смотрит на поднимающиеся со дна пузырьки. Он знает по собственному опыту, что близость смерти делает всё проще. Даже без прозрачных намёков Пайка он видит, что движется к ней, смерти, обозначенной яркой вспышкой счастья, которое никогда не длится долго. Исходя из собственного жизненного опыта, Маккой понимает, что этого более чем достаточно, хотя сейчас, когда ситуация близка к горькой развязке, кажется совсем иначе. — Я знал, что когда-нибудь это произойдёт, — говорит Пайк, — я просто не думал, что это произойдет с кем-то вроде вас. Он выглядит удивлённым и подавленным, как родитель, недовольный выбором возлюбленного собственным ребёнком. — С кем тогда? — Следующим капитаном Энтерпрайз. Это естественно, не так ли? Дети убивают своих родителей, если только родители не доберутся до них первыми. — Отец Джима не добрался. — Маккой словно слышит себя со стороны. — Да, — откликается Пайк. — И я не собираюсь. Хотя его следует наказать. По-другому нельзя. Маккой холодеет от этих слов. — Наказать? — повторяет он, но Пайк делает вид, что не слышит слов доктора. Он просто смотрит на Маккоя сверху вниз, как судья, готовый огласить приговор. — Мы закончили, Маккой. — Адмирал забирает бокал из дрожащей руки доктора. — Увидимся в 2400 в каюте капитана. А пока вы останетесь в собственной комнате и не будете общаться ни с кем. Моя охрана поможет вам в этом. - Голос Пайка звучит так, словно он делает Маккою огромное одолжение. — Вы поняли? — Да, адмирал, — отвечает Леонард, прекрасно осознавая, что его час пробил — его лишь несколько отсрочили. Маккоя сопровождают ухмыляющиеся охранники, когда он идёт к каюте Кирка в полночь по земному времени. Он всё ещё в одет в форму, а самые отвратительные шесть часов ожидания, когда все внутренности скрутило в тугой клубок, позади. Каюта капитана на Энтерпрайз одинаково величественна и защищена. Маккой удивлён, что охрана впускает его одного, без сопровождения, и он переступает кроваво-красный ковёр у входа, проходя внутрь. Дверь с тихим шорохом отодвигается, и первое, что видит Леонард — Кирк, обнажённый, с заведёнными вверх связанными руками, прикреплёнными к перекладине на потолке. Его рот завязан зелёным поясом адмирала. — Вы вовремя, доктор. Маккой с трудом отводит взгляд от Кирка и смотрит на Пайка, который стоит рядом с Кирком, полностью одетый, со скрещенными на груди руками. Его поза расслабленная, как и раньше, но взгляд яркий, острый и требовательный. И Маккой снова смотрит на Кирка. Не для того, чтобы попялиться, скорее, чтобы защититься от этих глаз. На теле Джима нет следов, а агонайзер Пайка всё ещё прикреплён к его поясу, но это не значит, что Кирку не причинили боли. Когда Маккой наконец встречается взглядом с Кирком, он замечает круги под глазами. Джим пытается что-то сказать, глухо мычит, не в силах выговорить ни слова из-за закрывающей его рот материи. — Что вы с ним сделали? — шепчет Маккой. — Всё в своё время, — отвечает Пайк. Он скользит взглядом по Кирку вверх и вниз с таким видом, будто бы оглядывает нарисованную им лично картину, которую собирается продать. А Джеймс пытается успокоить дыхание, и ему удается это ровно до тех пор, пока он не встречается взглядом с голубыми глазами Пайка, и то, что он видит в них, заставляет его вновь дёрнуться. — Маккой. — Пайк кладёт руку на плечо доктора и слегка сжимает его, как будто они старые друзья и всего в полуметре от них нет обнажённого блестящего от пота Кирка. — Вы играете в карты? — Э-э-э, да, сэр, — отвечает Маккой, на несколько мгновений попросту не соображая ничего от страха. — Отлично, потому что я собираюсь дать вам шанс получить то, что вы хотите. — Пайк довольно улыбается, и Леонард чувствует лёгкий приступ тошноты от этой улыбки. — Зачем вам это делать? В чём подвох? — Потому что вы испортили его. Вы научили его хотеть что-то новое, то, чего я не могу дать ему. Он не будет перечить мне, но и вас не забудет. Хотеть вас и воздерживаться — невозможно для него. Это разрушит дисциплину. Он сильно рискует из-за этого. Пенкала доказала это. Если Спок не нашёл бы вас, вы бы были погребены под метрами осколков после взрыва бомбы с улыбками на губах. — Пайк поворачивается к Кирку, как будто тот участвует в разговоре. — Неправда ли, Джим? Он действительно этого стоит? — И что вы предлагаете? Решить этот вопрос, просто... сыграв в карты? — нужно придумать какой-нибудь план действий, но Маккой не может придумать ничего. Пайк коротко пожимает плечами. — Дуэль на пистолетах на закате, конечно, более драматично, но вы же понимаете, что не вариант. Так что играем в карты. Если вы выиграете, то я отдам вам Кирка со всеми правами и привилегиями и так далее. — А если я проиграю? — спрашивает Маккой, потому что Пайк ждёт этого вопроса. — А что вы можете предложить? — интересуется Пайк, гордо, словно дело касается выставленного на продажу товара, и гладит Кирка по боку. — На что вы готовы пойти, чтобы получить его? — Свою жизнь, — без колебаний отвечает Леонард. — Нет уж, слишком просто. Кроме того, я мог бы забрать её ещё несколько лет назад. Нет, Маккой, вам придётся выложить на стол что-нибудь действительно достойное моей цене. - Прикосновения Пайка к коже Кирка лёгкие и нежный, одними кончиками пальцев. — То, что вам действительно дорого. Картина, которая возникает перед глазами Маккоя, такая чёткая и яркая, что внутри всё скручивается от страха, но он уверен, что эту ставку Пайк примет. — Если я проиграю, — отвечает доктор, — я отправлюсь на бериллиевые шахты на Аргалон-7. Он не ошибся — Пайк удовлетворённо кивает: — Идёт. Насколько? — На пять лет. — Ровно столько они с Кирком знакомы. К тому же вряд ли он продержится так долго, если только Пайка не убьёт кто-то, кроме Кирка. — Тебе нравится такое условие, Джим? — спрашивает Пайк. — Согласен? Взгляд Кирка мрачнеет, он смотрит перед собой не видя, но всё же склоняет голову в знак согласия. Даже если у него была надежда, что Маккой вытащит их обоих из этой заварушки, она исчезает без следа. — Хорошо, — говорит Пайк, хлопая в ладоши, — ваш выбор, Маккой, во что играем. Начнём, как скажете. Пайк подвигает стол Кирка для игры в карты и садится напротив Маккоя, рядом с Джимом, оказываясь аккурат на уровне его вялого члена. Леонард понятия не имеет, как он будет даже сидеть спокойно, не говоря уже о том, чтобы концентрироваться на игре. Когда Пайк достаёт новую колоду и резким движением засучивает рукава, Маккой не может не вспомнить старую историю про дьявола, предлагавшего сыграть на душу в карты заведомо обречённому на проигрыш человеку. Его тётя Линда часто рассказывала ему подобные истории, потому что верила в дьявола и проклятия — одно из многих качеств, делавших её совершенно непригодной для воспитания ребёнка в реалиях Империи. — Назовите игру, — настойчиво повторяет Пайк, кладя колоду на стол. — Кункен**. — А вы чертовски занятный малый, Маккой, — Пайк издаёт короткий смешок, - вас учили этому на вашем юге? Небось, наряду с котильоном*** и охотой на енота? Ладно. Перейдём к делу. Стандартные правила, двадцать пять очков бонуса за "джин"****, играем до ста очков? — Как скажете, адмирал. — Линда учила его играть в кункен долгими летними вечерами, когда они сидели на крыльце, если не было много комаров. Куда он ни попадёт сегодня вечером — на Арагон-7 или в ад, — он точно знает, что никогда больше не увидит родную Джорджию. Пайк даёт Маккою перетасовать, а потом сдвинуть карты, и доктор смотрит на руки адмирала, чтобы сохранить спокойствие, потому что всё остальное в комнате пугает его до смерти — начиная от взгляда Пайка и заканчивая обнажённым Кирком. Когда Маккой берёт сданные карты, в ушах гудит, а в груди сердце глухо стучит, словно молоток по наковальне. Но внезапно переполненный мыслями мозг Леонарда сдаётся, и напряжение ослабевает. И это ощущение прекрасно. Невесомая чистота. Теперь Маккой понимает, что имел в виду Кирк, описывая свои ощущения перед боем. Леонард внимательно изучает карты и делает первый ход, долго не раздумывая. Неплохой расклад. Три карты одной масти подряд — с места в карьер. — Я много спрашивал вас сегодня, Маккой, — говорит Пайк, выкладывая короля, — хотите что-нибудь в свою очередь у меня спросить? Или просто сказать мне что-нибудь? Что Маккой точно хочет сказать, так это то, что терпеть не может тех, кто болтает, играя в карты, но он прекрасно понимает, что это попытка отвлечь его. И она не работает, потому что он опытный игрок и к тому же сумел избавиться от собственного страха. Он чувствует, что может видеть сквозь карты Пайка, слышать звуки на другом конце корабля. И единственная вещь, недоступная для него, — это то, о чём думает Кирк. Как будто тот должен что-то делать — пытаться строить глазки или наоборот сопротивляться, дергаться, — хоть что-то, чтобы обратить на себя внимание двух людей, которые решают его судьбу при помощи пятидесяти двух бумажек. — Раз уж вы заговорили об этом, сэр, — говорит Маккой, очень кстати взяв из колоды бубновую тройку. — Почему вы выбрали Кирка? — Я знал его родителей. Трахал его мать, если уж совсем откровенно. Надеюсь, вы простите мне мою прямоту. Хотя её никогда по-настоящему не интересовал никто, кроме Джорджа. Игра двигается довольно быстро. Пайк смотрит на карты в своих руках, набирает и сбрасывает их с профессиональной уверенностью. — Тогда в чём дело? — Маккой надеется, что ему удастся успокоить Кирка после, когда они оба выберутся из этой заварухи. — Они были идеальной парой — оба амбициозные, страстные, харизматичные. — Пайк бросает короткий взгляд на Кирка, мол, посмотри, он весь в родителей. — Но ничто из этого не спасло их на Нараде. — Маккой не знает ничего, кроме официальной версии, но выгодно продолжить этот разговор. — Увы. Если бы они начали эвакуацию раньше, но это не в духе Империи. Погибни вместе с кораблем или, если это невозможно, спасай в первую очередь старших офицеров. — И что нужно было делать Джорджу Кирку в данной ситуации? — Маккой берёт карту из стопки и понимает, что с таким раскладом выигрывает. — Позволить жене и ребёнку умереть во славу Империи? — Да кому к чёрту нужна эта Империя? — говорит Пайк, умудрившись шокировать Маккоя, хотя тот уже думал, что ничто не может удивить его. — Он должен был спастись сам. Это то, что сделал бы в данной ситуации любой нормальный человек. Альтруизму нет места в обществе для успешного его функционирования, Маккой. Все пожинают то, что посеяли. И с последней фразой Пайк кладёт на стол карты, довольный тем, что завершил свою игру. По спине Леонарда пробегает неприятный холодок — он был слишком увлечён собственным раскладом, чтобы обращать внимание на карты Пайка. Последним ходом он бы смог закрыть все карты адмирала, но компьютер всё равно засчитал победу за Пайком, который теперь вёл на двадцать очков впереди, а Маккою сократил одну пятую пути к блестящей карьере на имперских шахтах. Они сыграли ещё два тура. Леонард держит рот на замке, но Пайк всё равно ведёт, хотя доктор и чувствует себя более уверенно. — Но был ли это и правда альтруизм? — спрашивает Маккой, когда начинается следующая игра. — Может быть, он планировал убежать, прихватив с собой дилитий, но просто не успел. Пайк фыркает: — Хорошая сказка. Только вряд ли кто в неё поверил бы. Другое дело — правда. — Правда? Вы имеете в виду, жертва собственной жизни ради жены и ребёнка? — Именно. — Пайк поднимает взгляд от своих карт и смотрит на Леонарда. — Подобной слабости нет места на Флоте, даже среди предателей. Маккой кивает, хотя и остаётся при своём мнении. Игра затягивается, и Маккой, утомлённый этой неясностью, начинает жалеть, что не выбрал покер, особенно, когда Пайк в очередной раз покрывает все его карты и благодаря этому получает шестьдесят восемь очков в сумме, в то время как Маккой получает испарину. Карьера в аду вырисовывается всё более отчётливо. Леонард тасует карты и думает, что по крайней мере последние минуты своей свободной жизни постарается испытать терпение Пайка. — Но вы так и не ответили на вопрос: почему именно Кирк, сэр? — Хорошие гены, — отвечает Пайк с улыбкой, бросая взгляд на Джима. — И отличное воспитание в одной из лучших колоний для несовершеннолетних. Но по большей части из-за него самого. Я увидел его, поговорил с ним, ну, вы понимаете. Это был некоего рода тест-драйв, который он прошёл. — Ясно. — Вот теперь Леонард изо всех сил старается концентрироваться на игре, а не на разговорах. — Это не то, о чём вы думаете, Маккой. Хотя он без сомнений смазливый мальчик. Нет. Я просто привёл его в шаттл и показал ему звёзды. До этого он был лишь в грузовом отсеке корабля, когда его перевозили на шахты. А я показал ему, что он может на самом деле увидеть с корабля. И тогда я понял, что он сделает всё — абсолютно всё, — чтобы снова увидеть это чудо. Это желание не такое, как подавляющее большинство страстей, управляющих нашей Галактикой, Маккой. Оно очень редкое, и благодаря ему можно свернуть горы. Одновременно с последней фразой Пайк выкладывает десятку червей, и Маккой понимает, что изо всех карт эта — та, что нужна. Он берёт её дрожащей рукой, проверяет несколько раз и говорит: — "Джин". Он снова в игре. Леонард надеется на ободряющий взгляд от Кирка, но, когда поворачивается к капитану, тот смотрит в другую сторону. — Хорошо, Маккой, — сухо говорит Пайк. — Будет мне уроком за то, что я предался ностальгии. Маккой поднимается, чтобы налить себе воды, чувствуя себя странно, будто бы он как дома в капитанской каюте, но едва ли он может своевольностью унизить Кирка сильнее, чем это уже сделал Пайк. Адмирал, разумеется, отыгрывается, и после следующих нескольких туров у него восемьдесят два очка, в то время как у Маккоя только семьдесят пять. Если у кого-то из них будет "экспресс" или "джин"*****, все закончится. И Леонард, уже измотанный и плохо соображающий от напряжения, не может не думать о том, чтобы это случилось поскорее. — Итак, вы показали Джиму звёзды и сделали ставку на то, что он пройдёт всё, лишь бы дотянуться до них, — говорит Маккой прежде, чем Пайк начинает сдавать карты. — Преданность, которая... — Леонард подбирает слова. — Разве она отличается от той, за которую поплатился его отец? — Вы не поняли. — Пайк мгновение медлит, ловит взгляд Маккоя и удерживает его, одновременно положив колоду на стол с глухим звуком как удар молотка по крышке гроба. Леонард сглатывает и кивает. Теперь он всё понимает. Пайк говорит о любви — слабости рабов, подчинённых планет и сказок. Пайк нашёл способ использовать её, сделать двигателем своих амбициозных планов, а Кирк — топливо. Одно дело, когда это чувство направлено к звёздному небу и кораблю, несущему его к тем самым звёздам. И другое дело, когда она ведёт к простому сельскому доктору с его привязанностью к Земле, тихой жизни и склонностью к самопожертвованию. Если Пайк убьёт Маккоя сейчас, Кирк возненавидит его. И раз уж Леонард явно дал понять, что скорее умрёт, чем оставит Кирка, то единственный способ избавиться от него — превратить во что-то, в чём не будет нужды. И шахты на Арагоне-7 справятся с этой задачей на все сто. Несколько недель под землей превратят доктора в жалкое создание с пустыми глазами, не стоящее ни любви, ни даже жалости. И всё же это ничего не меняет. Маккой не врал, когда говорил Кирку, что ни о чём не жалеет. Возможно, Джим и не говорил ему всей правды, потому что этого не хотел Пайк, но теперь всё встало на свои места. — Раздавайте, — говорит Маккой, глядя в глаза Пайку, твёрдо и решительно. Игра продолжается, ни быстро, ни медленно. Когда Пайк в очередной раз со шлепком бросает карты на стол, Маккой едва не подпрыгивает. Он даже не пытается посчитать свои карты, просто смотрит невидящим взглядом и надеется, что игра наконец-то закончилась. Тогда он смог бы вернуться к себе в комнату или в камеру, или куда там его отошлёт Пайк, а Кирка бы освободили. Эта ночь слишком вымотала его. — Маккой. — Пайк легонько хлопает его по щеке. — Маккой, вы меня слышите? — Простите, сэр. — Леонард заставляет себя посмотреть на карты. — У вас снова "джин", Маккой. — Что? — наверное, он не расслышал. — Я считал за вас ваши очки, а вы... Не знаю, сколько ходов сидели с "джином" в руках. Вы же понимаете, что это значит? Маккой уставился на него, до конца ещё не осознавая происшедшее. — Это значит, что вы выиграли. — Пайк бросает оставшиеся карты на стол и откидывается на спинку стула, осунувшись, как заядлый игрок, только что вновь проигравший всё, что имел. — Выиграл? — Маккой смаргивает, чтобы избавиться от чёрных точек перед глазами. — Да, Маккой. — Пайк поворачивается к Кирку, глаза которого распахнуты и полны тревоги. Капитан смотрит на адмирала. — Я буду скучать по тебе, Джим. Но я уверен, что оставляю тебя в хороших руках. Пайк медленно поднимается на ноги и указывает на пояс, которым завязан рот Кирка. — Я могу забрать? — Э... Да, конечно. — Маккой чувствует себя так, словно земля перевернулась и звёзды попадали на его голову. Он вскакивает на ноги и неслушающимися пальцами развязывает узел под пристальным взглядом двух пар глаз. Пояс влажный от слюны. Кирк кашляет и сплёвывает. Маккой отдаёт пояс Пайку с чувством, что участвует в какой-то особой церемонии, и с необъяснимым восторгом смотрит, как адмирал повязывает пояс. Пайк подаётся к Кирку и касается его лица рукой. — Я не говорю "до свидания", Джим, я говорю "прощай". Надеюсь, что твой новый хозяин будет ценить тебя больше, чем я. — Он убирает руку с неким подобием ласки. — Ложитесь спать пораньше, мальчики. Завтра в 08:00 встреча офицеров, а вы знаете, как я отношусь к опозданиям. Сказав последнюю фразу, он поворачивается и выходит. Маккой следит за ним взглядом вплоть до того момента, когда дверь закрывается за его спиной с тихим свистом. — Освободи меня, — хрипит Кирк позади. Маккой поворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как перекладина на потолке исчезает и руки Кирка бессильно падают вниз. Маккой едва успевает реагировать на происходящее. С коротким "ах" Кирк падает на пол, морщась от боли в затёкших плечах, к которым вновь приливает кровь. — Твою мать, больно, — бормочет Кирк, растирая затёкшие руки, но, когда Леонард достаёт трикодер, сердито отталкивает его. — Только, блядь, не это. Лучше воды принеси. Когда Маккой возвращается, Кирк залпом осушает принесённый стакан. — Ещё что-нибудь? Джеймс вручает ему стакан обратно. — Что-нибудь покрепче на этот раз. Маккой не двигается, и Кирк раздражённо интересуется: — Ну в чём дело? — После всего, что мы испытали, тебе нечего сказать? — Леонард начинает заводиться — как защитная реакция на всё, что произошло этой ночью. Злость — хороший способ выплеснуть напряжение. — Что сказать-то? Я не был в шоке, если ты об этом, — хрипло заявляет Кирк. — Я думал, ты хоть что-то скажешь по поводу того, что я только что выиграл твою свободу ценой своей, которую я мог бы потерять, если бы отправился... туда. Кирк одаривает его снисходительным насмешливым взглядом, который смотрится по меньшей мере странно, учитывая то, что капитан ещё обнажён. — Не сильно льсти себе. Он всё время играл нечестно. — Нечестно? И я всё равно его обыграл? — Нечестно, чтобы смог выиграть ты. Я же видел его карты. В последнем кону он скормил тебе все карты, который были необходимы для "джина", а когда ты был слишком увлечен мыслями о вечном, растормошил тебя. — Кирк тяжело опускается на свою постель. — Не говори только ему об этом. Я уверен, что у него были свои причины так повести себя, но последнее, что я хочу — чтобы ты считал себя первоклассным игроком в карты. Честно говоря, тебе больше вообще не надо никогда садиться за карточный стол. Маккой опускается на кровать рядом, потому что ноги попросту подкашиваются. — Мда, эти подковерные игры, которые вы ведёте друг с другом, попросту выше моего понимания. Такое ощущение, что всё это — какой-то извращённый способ развлечения. Знаешь, заставить маленького забавного доктора вспомнить всю свою жизнь в ожидании близкой смерти. Так ведь? — Нет. Я никогда не врал тебе, ты же знаешь. Ну... — исправляется Кирк. — Насчёт чего-то важного — так точно не врал. Могу доказать. Кирк поворачивает голову, и Маккой, настолько привыкший к тому, что поцелуи запрещены, едва не отдёргивается. Губы Кирка мягкие, наверное, немного саднят от грубого пояса, которым были завязаны. Леонард легонько прихватывает их своими и толкается языком в его рот, словно пытаясь так без слов сказать: "Сукин ты сын, когда-нибудь ты сведешь меня в могилу". — Ты так и не спросил, трахал ли он меня, — прервав поцелуй, выдыхает Кирк Леонарду куда-то между щекой и ухом. — Неважно. Кирк коротко усмехается, но от этого тихого звука Маккой невольно напрягается. — Опять ты со своими грёбанными благородными принципами. А потом ты скажешь, что тебе всё равно, если я буду спать со всеми подряд. — Мне и правда всё равно. Вся эта игра во власть... — Маккой кладёт руку на плечо Кирка и отодвигает его ровно настолько, чтобы заглянуть ему в глаза. Свободной рукой он оглаживает его запястье, и Кирк непонимающе моргает. — Слушай, Пайк сказал, что накажет тебя, — вспомнив, говорит Леонард. — Что он сделал с тобой, Джим? Ты выглядел полуживым, когда я зашёл. — Ах, это... — Кирк криво улыбается. — Он сказал, что убил тебя. В горле встаёт комок, и Маккой чувствует, что ему тяжело дышать. — И ты поверил ему? — Ну, — откликается Кирк, — похоже, он нас обоих обвёл вокруг пальца. Он хмурится и ударяет кровать пяткой, а потом перехватывает руку Леонарда, сжимая её твердо и крепко. — Я многого не понимаю, Маккой. Тебе придётся объяснить мне кое-что. — Мда, он тебя здорово одурачил. Как и меня. — Леонард сжимает ладонь Джеймса в ответ, словно это единственное в этом мире, что у него есть. — Ну, это я уже понял, — отвечает Кирк, не убирая руки. — Потому и говорю: больше никаких игр. * "двойной орел" - название, вероятно, взято от названия американской монеты равной 20 долларам, чеканившейся из золота в США в период с 1850 по 1933 год. Считается самой дорогой монетой в истории денег. ** кункен - карточная игра, распространенная в Мексике и юго-западной части США. Цель игры состоит в том, чтобы выложить карты на стол определенными комбинациями, чтобы набрать больше очков, чем соперник. *** котильон - бальный танец французского происхождения. **** "джин" - выигрышная комбинация из десяти карт, за которую начисляют двадцать пять очков и сумму очков всех карт противника. ***** "экспресс" и "джин" - комбинации карт, приносящий наибольшее количество очков.