Красное Древо

Ар-Фаразон был в ярости. На сей раз мятежники потеряли всякий стыд, намалевав свой знак на дворцовой стене. Кто, какой невероятно дерзкий тип осмелился на подобное оскорбление величества? Совершенно ясно, что проникнуть к самому дворцу мог лишь кто-то из слуг, но это было настолько же храбро, насколько преступно и глупо: бросить вызов государю, так явно, так откровенно? Строго говоря, это были лишь рисунки. Однако за авторами их охотились, как за настоящими преступниками... В тот день, когда в отстроенном Храме на виду у всех жителей столицы сожгли Белое Древо, на площади перед Храмом какой-то наглец закричал: - Погибло Белое Древо! Отныне король избрал своим знаком Красное! Кровавое Древо, Огненное Древо, Жестокое Древо, Красное Древо! Наглеца казнили, конечно же, однако пользы это не принесло. Красное Древо рисовали всюду — на стенах домов, на мостовых, на прибитых в самых неожиданных местах листах пергамента. Рисовальщиков иногда ловили, но чаще они уходили безнаказанными. Ар-Фаразон исходил злобой. Красное Древо казалось ему жесточайшим оскорблением. Соглашаясь с тихими советами Зигура, не устававшего твердить о заговоре и о готовившемся мятеже, он утверждал самые суровые приговоры виновным. И даже себе самому не сознался бы Ар-Фаразон в том, что на самом деле он знал: это вовсе не знак бунтовщиков. Никто из рисовавших не замышлял ничего против короля. Они лишь говорили о заливших Нуменор потоках крови, о неумеренной жестокости Владыки. Но именно этого король признавать не желал. Он не мог быть неправ. Кровь продолжала литься на плахах, полыхали костры. Цвело Красное Древо.