Дороги

Дороги были широки и пустынны. Сорок семь ронинов шли, ведя под уздцы своих лошадей. Шли пешком, не торопясь и не медля. Шли навстречу своей смерти. Новость о том, что они сделали, летела впереди них по всей Японии. Случайные встречные - крестьяне, купцы, прочие путники - торопились расчистить им путь, всадники в знак уважения спешивались. И все, как один, опускались на колени. Мике не раз предлагали сесть на коня или в паланкин - так было бы более к лицу перемещаться наследнице великой провинции. Но она упорно отказывалась и продолжала идти во главе колонны рядом с Каем и Оиши, и ее белое кимоно казалось еще белее на фоне их темных и грязных одежд. Иногда ее маленькие пальцы ловили большую, загрубевшую, но теплую и знакомую ладонь того, кто шел бок о бок с ней. Того, кто наконец нашел ее после года отчаяния и разлуки. Слишком поздно. Не показывай никому своих слез. Это было последнее, что завещал ей отец. Она ни разу не заплакала в замке Киры. Она не имела права плакать сейчас. Все, что она могла - держать самого верного из своих подданных за руку, пока судьба не отняла его снова, на этот раз - навсегда. Впереди замаячил быстро скачущий всадник. Ронины и Мика остановились в ожидании - было несложно догадаться, что он направляется к ним. Когда он приблизился и спешился, сердце девушки невольно сжалось - она узнала одного из гонцов Ако. Мужчина сделал несколько шагов к ней - и упал на колени. Это было не просто выполнение пункта этикета, но порыв, который не было сил, да и не хотелось сдерживать. Будущее провинции было туманно, но видеть ее, дочь любимого князя, свободной и невредимой оказалось уже огромной радостью. - Моя госпожа, - сдавленным от волнения голосом проговорил он, глядя в землю. - К нам прибыл гонец из Эдо. Сёгун готовится отбыть в Ако. Завтра к полудню он будет у нас. Умиротворение, вызванное видом знакомых цветов родной провинции, развеялось, как дым. Мика задержала дыхание, чтобы ненароком не выдать себя. Завтра сёгун вынесет приговор и все, на что могут надеяться сорок семь ее бесстрашных спасителей - это право на достойную смерть. Завтра за свою смелость и преданность все они будут награждены казнью, и она ничего не может поделать. Возьми себя в руки, дочь князя Асано. Помни, кто ты. - Хорошо, - наконец справившись с отчаянием, сказала она. - Скачи домой и передай: пусть Ако готовится встретить гостя. Я прослежу за приготовлениями, как только прибуду. Гонец поклонился ей до земли, встал и, вновь оседлав коня, ускакал прочь. А Мика впервые за весь день поняла, как устала. Вдобавок к тому, что они вышли из замка на рассвете и шли без остановок, мысль о завтрашнем дне легла на ее плечи тяжелым грузом. - Правительница Асано, - негромко обратился к ней Оиси. - Не прикажете ли остановиться на ночлег? Лошади устали, и мы не доберемся до Ако к ночи. Действительно, уже темнело. Оставалось немного, но преодолеть этот отрезок до наступления темноты шансов не было. Мика обессиленно кивнула: - Поступайте, как сочтете нужным, Оиси. Я всецело вам доверяю. Она хотела бы сказать ему, что благодарна, что никогда этого не забудет, но слова не шли у нее с губ. Не зря, должно быть. Это был не тот поступок, за который можно отблагодарить пустым красноречием. А рядом стоял тот, с которым слова и вовсе были излишни. Самурай не по званию, а по духу. Человек, чье благородство и верность не имели ничего общего с происхождением. Мужчина со странными, печальными глазами и такой же судьбой. Ее сорок седьмой ронин. Они сидели у костра вдвоем, и никто не смел им мешать. Мика расположилась на походном стуле - эдаком импровизированном троне, Кай - просто на земле, сложив руки на коленях и задумчиво изучая их взглядом. Они молчали. Все и без слов было ясно. Девушка приложила все усилия, чтобы забыть об этом страшном "завтра" и просто наслаждаться тем, что имела: Кира мертв, она свободна, и тот, кого ее душа полюбила еще до того, как узнала значение слова "любить", сидит напротив. Ей казалось, сквозь треск поленьев в костре, негромкую речь сидевших поодаль самураев и водопад собственных мыслей она слышит, как бьется его сердце. Смелое, чистое сердце, которое уже никогда не сможет принадлежать ей, потому что совсем скоро остановится. - Скажи что-нибудь, - не выдержав, произнесла она. Кай неторопливо поднял на нее взгляд, и ей стало трудно дышать. Почему из всех людей в Японии она должна была полюбить именно его? Такого близкого и далекого, странного, родного, такого печального, такого обреченного... - Что вы хотите от меня услышать, госпожа Асано? - тихо спросил он. Она с детства любила его голос: в нем, как и в его обладателе, было что-то чужеродное и притягательное. - Не знаю, - она неуверенно повела плечами, затянутыми в белое свадебное кимоно. Скорее бы уже переодеться. Она на всю жизнь возненавидела белый еще в тот день, когда ее отец вышел на сэппуку, облаченный в сияющие белизной одежды смерти. А завтра - или послезавтра, если сёгун даст приговоренным время подготовиться - сорок семь ее достойных вассалов наденут белое и умрут в нем. Мику пробрала дрожь. Какими бы кругами не ходили ее мысли, все возвращалось к одному. Пытаясь справиться с наступавшим отчаянием, она упрямо добавила: - Что угодно. Скажи мне, что ты чувствуешь? Кай улыбнулся - едва заметно, но этого хватило, чтобы ей стало теплее. С тех пор, как они перестали быть детьми и играть вместе, он почти не улыбался. - Я очень счастлив, - еле слышно ответил он. Мика потупилась, чтобы сдержать слезы. - Ты ведь скоро умрешь, - с дрожью в голосе прошептала она. Ронин кивнул, и казалось, все ужасы мира - ничто против его спокойствия. - Все мы умираем рано или поздно. Но умереть, зная, что вы свободны и в безопасности - самое большое счастье, на которое я могу рассчитывать. Сердце, казалось, вот-вот разорвется. Почему, ну почему в этом мире так мало справедливости?! Так ничтожно мало, что отважные должны умирать от собственной руки, и даже самые достойные не могут надеяться на счастье с теми, кого любят. К ним подошел Оиси. Заслышав шаги, Кай выпрямился и положил руку на рукоять катаны, но мгновенно успокоился, когда ронин заговорил. - Простите, госпожа, - поклонился он. - Могу ли я поговорить с... - он запнулся, не зная, как лучше назвать своего товарища по оружию. Кай спрятал усмешку. За эти несколько дней отношение к нему среди самураев Ако полностью изменилось, но они до сих пор не знали, с чем его едят. Ничего, скоро это станет неважным. - С Каем? - пришла на помощь вассалу княжна Асано, смутив обоих мужчин этим простым, дружеским обращением. - Конечно, Оиси. Поклонившись, Кай встал на ноги и отошел от костра. - Что ты хотел? - спросил он, когда они отошли, но ронин медлил с ответом и только поманил спутника за собой, прочь от обочины дороги, в сторону темнеющей на фоне звездного неба стены леса. Лишь когда они достигли опушки, а звуки лагеря и отблески костров остались далеко позади, он повернулся к товарищу и коротко отчеканил: - Беги. Повисло недолгое молчание. - Прости, я тебя не понял, - наконец признал полукровка. Самурай досадливо вздохнул - ему явно не хотелось тянуть время. - Да нет, понял. Ты - воспитанник тэнгу, ты сможешь выжить в лесу. Ты не обязан умирать вместе с нами. Кай долго смотрел на непроницаемое лицо немолодого воина, подыскивая нужные слова. Набрал полную грудь воздуха, а с выдохом спросил: - Оиси, скажи мне... неужели после всего этого тебе жаль для меня достойной смерти? Невозмутимые черты самурая наконец дрогнули. - Ты знаешь, что это не так, - с жаром сказал он и, немного поколебавшись, признал: - Я говорил с остальными. Никто из нас не хочет твоей гибели. - Почему? - Ты молод. - Твой сын моложе меня. И не только он. Кураносукэ подавил вздох при упоминании о Чикаре - единственном своем наследнике, которого он отнял у матери и обрек на гибель. После его смерти Ика останется совсем одна. Стараясь не думать об этом, он выдвинул самый главный аргумент: - Но... госпожа Асано... - Оиси, - спокойно, но твердо прервал его Кай. - Ты должен знать, что чувства правительницы Ако - не предмет для обсуждений. Какое-то время на окраине леса было тихо. Двое мужчин стояли под сияющим звездной россыпью небом, глядя друг на друга. Наконец Оиси предпринял еще одну попытку: - Ты не самурай... я имею в виду, по званию. Ты не клялся князю Асано. - Мое имя стоит в нашей общей клятве рядом с вашими. - Но на тебе нет обязательства... - Вот именно, - возразил Кай, и, видя недоумение на лице ронина, пояснил: - Я был предан ему, потому что был благодарен. Я мстил за него, потому что не мог иначе. Я не самурай, и ни один кодекс не может меня принудить. Лишь моя собственная совесть, но ее хватило. Оиси склонил голову, невольно дивясь этой иронии: тот из них, кого они считали невольником, чем-то вроде челяди, оказался единственным, кто не исполнял долг, а следовал своему сердцу. - Ты прав, - наконец сказал он. - Прости нас. Было неправильно предлагать это. В глазах Кая сверкнул огонек. - Я знаю, что вас к этому подтолкнуло. Но за вами нет никакой вины передо мной. А если бы и была, так ее точно искупать не стоит... - он прищурился с шутливым вызовом. - Если, конечно, смерть бок о бок с безродным полукровкой - не слишком большое унижение для самураев. - Замолчи, - с легкой улыбкой покачал головой Оиси. - Ты ведь знаешь... - Да. Знаю, - мужчина помолчал немного, затем добавил: - Ступай к остальным. Передай им, что я благодарен и отказываюсь. Я побуду здесь еще немного. Ронин кивнул и не спеша удалился, оставив его одного. По крайней мере, шагая к кострам лагеря, он так думал. Кай проводил товарища взглядом и пару мгновений стоял в тишине, прежде чем повернуться лицом к лесу и тихо сказать: - Я удивлен. Лес ответил непоколебимым молчанием, но того, кто провел в нем свое детство, было не так легко обмануть. - Я удивлен, мой учитель, - чуть громче повторил полукровка. - Еще не слышали о таком, чтобы Карасу Тэнгу подходили так близко к окраине. Заметив среди деревьев едва уловимое глазом движение, он прищурился и подошел ближе. Шагнув под сень леса, Кай опустился на землю, положил перед собой мечи - свой и Башо, чтобы продемонстрировать мирные намерения. Ему не пришлось долго ждать: спустя мгновение тень, мелькавшая среди деревьев, обернулась желтым вихрем, а тот, в свою очередь, осел прямо перед ним в виде неземного существа, похожего на монаха, с птичьим лицом в странных морщинах и глубокими карими глазами. - А разве слышали когда-нибудь, чтобы они спасали брошенных умирать детей? - спросил Повелитель Тэнгу, глядя на своего блудного сына. Кай прислонился спиной к стволу дерева, рядом с которым сидел. - Зачем ты подслушивал? - спросил он. Демон слегка склонил голову на бок. - Мне хотелось знать, о чем может говорить наш выкормыш с этими смешными людьми. Тебе стоило согласиться на их предложение. Мужчина нахмурился. - Я отказался, и это дело решенное. - Но ведь это глупо, - мягко заметил тэнгу. - Ты сбежал от нас ради жизни. Так живи. - Я жил. - Как раб. - Как человек. Я поступал так, как считал нужным, и принимал решения, за которые готов отвечать. Я жил среди людей и был человеком, что бы ты или они не говорили об этом. Повелитель лесных духов помолчал, изучая его своими проницательными глазами. - Ты очень вырос, маленький Кай, - вдруг сказал он, и полукровка с удивлением отметил в его голосе печаль. Но еще удивительнее было то, что тэнгу сказал дальше: - Еще не поздно последовать совету твоего друга. Возвращайся к нам. Я клянусь, что мы примем тебя. Тебе стоит лишь пожелать. - Я до сих пор не могу понять, что заставило вас сделать это, когда я был младенцем, - с горьким смешком возразил уже давно не маленький Кай. Дух переплел длинные узловатые пальцы и уперся в них подбородком. - Судьбе было угодно, чтобы ты был еще жив, когда мы нашли тебя, - объяснил он. - И мы увидели в тебе нечто такое, что нас заинтересовало. Мы думали, тебе уготовано удивительное будущее. И ты выбрал быть союзником людей, которые презирали тебя и боялись, и защитником женщины, которая никогда тебе не достанется. В каком-то смысле, - в больших глазах блеснула усмешка, - ты действительно нас удивил. Его воспитанник закрыл глаза, прислушиваясь к странному ощущению в груди. Что за шутка судьбы? Всю жизнь он не видел ни добра, ни ласки, кроме как от двух людей, один из которых мертв, а вторая в этом мире для него потеряна. И вот теперь, когда он смирился и готов принять свою смерть с достоинством, всем вдруг стало важно, чтобы он был жив. Лес молчал. Казалось, каждое дерево ждет ответа. И он последовал. - Теперь у нас с ними одна дорога. Повелитель Тэнгу на миг прикрыл глаза и неуловимым движением поднялся на ноги. - Я ожидал этого, - печально сказал он и отвернулся, готовясь уходить. Но тут Кай его окликнул: - Погоди. Фигура в желтом замерла. - Ты сказал, что я могу пожелать, и вы примете меня. - Это так, - Повелитель Тэнгу медленно обернулся и прочел в глазах своего ученика новую, неожиданную для него самого мысль. - А не мог бы ты исполнить другую мою просьбу? - Какую? Мужчина осторожно вздохнул. С ранних лет приучившись к сдержанности, он не знал, как выразить смятение, вызванное этим странным, почти нелепым желанием. - Я хочу увидеть ее, - выпалил он. - Один раз. Просто увидеть. Узнать, как она выглядит. Он опустил глаза, ожидая насмешки, но тэнгу смотрел на него с выражением серьезным и скорбным. - Хорошо. Кивнув в знак благодарности, полукровка встал на ноги, взял свое оружие и направился обратно к лагерю. Когда он шагнул на окраину, какая-то невидимая сила заставила его обернуться - и замереть, увидев, как зажигаются между деревьями тусклые желтые огни. До его чуткого уха донеслись тихие вздохи, похожие на плач, и пение - такое красивое и печальное, что сердце невольно забилось быстрее, а к глазам подступили слезы. - Что это? - прошептал он, не зная, к кому обращается. Но ответил ему Повелитель Тэнгу - ответил шепотом, и шепот этот словно звучал в каждом дереве, в каждой травинке: - Это лес, Кай. Он прощается с тобой. Иди с миром... сорок седьмой ронин. Мужчина стоял, не считая секунд, слушал, смотрел - и прощался в ответ. Наконец он заставил себя отвернуться и зашагать к горящим у дороги кострам, навсегда оставляя свой первый дом позади. Утро было чистым и ясным, и остаток пути они преодолели, когда солнце было еще низко. Кай не смог сдержать вздоха, когда вдали замаячили врата Ако. Во-первых, потому что это был его второй дом, второй и последний, и здесь его жизнь должна была закончиться. А во-вторых... Потому что Повелитель Тэнгу сдержал слово. Она заметила их приближение издалека, хоть и шла к ним спиной - направлялась в город из ближайшей деревни. Солнце осветило ее усталую от многолетней работы спину, проседь в волосах, изношенную крестьянскую одежду - но, когда она обернулась, стало ясно, что эта женщина не из тех, кому нужны красота и знатность, чтобы запасть в душу. Завидев процессию, она немедленно отошла на обочину и опустилась на колени - как и все, кто знал о них. Но, когда шедшие впереди ронины и Мика почти поравнялись с ней, что-то заставило крестьянку поднять глаза. И замереть, глядя в глаза Кая. Темные, но с необычным разрезом. Совсем как у того гайдзина, который украл ее сердце много, много лет назад. Он тоже ее заметил и был готов. У него была лишь секунда, чтобы поприветствовать, простить и попрощаться одним-единственным взглядом. Темно-карие глаза встретились с черными. Веки опустились. Здравствуй. Кивок. Я прощаю. Глаза открылись и на секунду задержались на окаменевшем от потрясения и боли немолодом лице. И ты - прощай. Они не прошли и двух шагов, как маленькая теплая ладонь сжала его руку. - Что случилось? - тихо спросила Мика. Кай даже не удивился: разве могло ее отзывчивое, чуткое ко всякой боли сердце не почувствовать в нем бури? - Ничего, моя госпожа, - легко солгал он, накрывая ее пальцы своими. - Смотрите, вот мы и дома. Это была правда: врата города были открыты, и жители встречали их коленопреклоненными. Правительница Асано вернулась в свои владения. Белый - цвет траура. Белый был им к лицу. Сорок семь лучших мужчин Японии умирали ради своего дома и своего сюзерена, и, казалось, даже кровь не сможет испачкать их белых кимоно, похожих на лепестки лотоса. Вернее, сорок шесть. Едва дыша, правительница Ако смотрела, как юный Чикара покидает ряды приговоренных и садится ближе к зрителям. Уже в следующую секунду она снова перевела взгляд на него. Он был наравне с ними. Перед самой смертью он все же стал одним из них. Боль отступила назад перед красотой этой картины. Потом она вернется, и Мика знала, что проведет без сна не одну ночь, прежде чем снова вспомнит, зачем каждое утро восходит солнце. Но сейчас солнце заливало светом площадку, отведенную для сэппуку, и в его свете белая ткань словно светилась. Сорок шесть сияющих воплощений бесстрашия. Сорок шесть благородных сердец. И одно из них все-таки принадлежит ей. Всегда принадлежало и будет принадлежать, даже когда остановится. Мика тоже была в белом. Ведь белый - цвет траура. Она знала, каким будет его предсмертное хоку. Знала, не читая. И, когда сорок шесть вакидзаси рассекли сорок шесть обнаженных торсов и ее собственную душу, в голове вспыхнули строки, которые она пронесет сквозь годы и выдохнет вместе с последним вздохом. Строки, которые будут вести ее по мирам и жизням к тому, кто поклялся ее искать.

***

- Так как тебе фильм? Билеты на "47 ронинов" уже покоились в мусорнике, но они все еще не обменялись впечатлениями. Только когда уселись в мягкие кресла-мешки в небольшом не-кафе в исторической части города, он наконец удосужился задать этот вопрос. Она пожала плечами. - Не идеально. Но зацепило. - Меня тоже. Помолчали. Пара глотков чая. - Слушай... как думаешь, они потом все-таки нашли друг друга? Смешок. - Ты ведь не веришь в реинкарнацию. - Ну, я-то не верю. Но все-таки... я ведь не Бог, чтобы знать наверняка. Так как ты думаешь?.. - Не знаю. Я ведь тоже не Бог. Улыбнулись. Потом она сказала: - Я бы хотела в это верить. - Наверное, концовка на это и рассчитана. Чтобы гадали... - И надеялись. - И надеялись. Помолчали. - Интересно, их предсмертные хоку... они там реально написаны были? - Прикинь, там какая-нибудь ерунда на японском. Типа "тролль гнет ель". - Ага, или "бобр добр". Засмеялись. Молчали долго. Думали об одном. - Придумай. - Прости, что ты сказала? Задумался. - Ну, придумай. Представь, ты умираешь, вот решил мне хоку на прощание сочинить... - Да перестань, я ведь даже не умею. - Умеешь. Я читала. Ну дава-ай! Смущенная улыбка. - Ну нет... - Ну пожалуйста! - Не делай такое лицо, это запрещенный прием. - ... - Не делай, я сказал. - ... Вздох. - Ладно. Она смеется. Салфетка. Ручка из рюкзака. Строки из головы. Не дольше минуты. - Держи. Только вслух чур не читать! - Угу. Читает. Перечитывает. И снова. И снова. - Еще жива? Улыбка. Слабая. Смущенная. - Это красиво. - Красиво и все? Где мои дифирамбы? - Ты давно это сочинил? - Только что. Для тебя, как и просила. А что? - Ничего... - Да ладно, ты же не думаешь, что я это где-то вычитал? - Нет, что ты. Просто... - ? - Как-то знакомо. Будто я где-то уже слышала такое. Только давно. - В прошлой жизни, что ли? Они смеются, но им не смешно. Им радостно и тревожно. На улице дождь, и никаких лепестков сакуры, и чай у них в чашках из пакетиков, заваренный без премудростей, и разрез глаз вполне европейский, но им радостно и тревожно. Ведь может быть - только лишь может быть, - что они наконец нашли друг друга. Дорогой одной Навстречу друг другу две Кометы летят.