Deathbeds (feat. Hannah Snowdon) - Bring Me the Horizon And the Snakes Start to Sing - Bring Me the Horizon Hospital for Souls - Bring Me the Horizon
***
- Ты видела его? - ничто в его голосе не выдавало волнения. Но только одна Микаса, по еле уловимым нотам тревоги в его голосе и немного прикушенным губам, могла понять, что это спокойствие давалось ему с большим трудом. Микаса молчала. Конечно же, она видела Ривая, видела его избитое лицо и изможденное тело, его безжизненные глаза, устремленные на Эрена, ослабевшую руку, в бесполезной надежде протянутую к нему. Но она так же видела и Райнера Брауна с ехидным оскалом и голодным блеском в глазах. Она не знала, что сейчас ответить Эрену. Было бы слишком по-детски отрицать действительность. Но и утолять его страсть и жажду она не собиралась. - Ты же видела его! Ты видела, в каком он был состоянии! - стало заметно, как дрожит его голос, он уже не мог скрывать своего нетерпения и волнения. - Да, и что с того? Какой сейчас смысл выяснять, видела я его или нет? - ее холодный тон всегда отрезвлял горячую голову Эрена, ее безэмоциональное выражение лица, безжизненные черные глаза всегда вырывали Эрена из цепких лап его горячей крови, отрезвляли, указывали, что делать, а что нет, но сейчас все было бессмысленно, сейчас все мысли Эрена были заняты лишь одним человеком. - Микаса, как же ты не понимаешь?! - почти срываясь на крик вопрошал Эрен. Микаса продолжала молчать. Армин стоял за дверью и все прекрасно слышал. Слышал, как обычно твердый и спокойный голос Эрена начал срываться на крик, слышал душащее молчание Микасы, которое давило своей надменностью и которое можно было практически потрогать рукой, до того оно казалось тяжёлым и осязаемым. У них так сложилось, что только Микаса терпела все крики и наблюдала срывы Эрена, только она видела его в моменты слабости, а Армин всегда стоял за дверью. Он просто не смог бы, да и не хотел все это терпеть и переживать. У него не хватало сил молчать, не хватало сил так же безжизненно смотреть прямо в глаза Эрена и молчать. Где-то в глубине души он очень боялся заглянуть Эрену в глаза. Его душил этот неизведанный страх перед бездной его власти и воли. И поэтому он всегда стоял за дверью. Он все прекрасно слышал. Он прекрасно понимал Эрена. В его сердце бушевал схожий ураган, который разрывал его на части, иссушал, оставляя внутри только безжизненную пустоту. Пять дней назад, в сицилийском порту, какой-то босой попрошайка в грязных лохмотьях, от которого жутко несло, схватил его за плечи, крепко прижимая к себе, и уволок в темную и зловонную подворотню Палермо*. Грубо прижимая к кирпичной кладке, нищий шикал и цокал на Армина, чтобы тот не сопротивлялся. Его лицо парень был не в состоянии разглядеть из-за капюшона, натянутого до кончика носа. Армин видел только его гнилые зубы, кривой, испещренный язвами рот, чувствовал только его зловонное дыхание, от которого хотелось вывернуть все содержимое своего желудка. Пальцы, искалеченные, переломанные и покрытые гнойными нарывами, больно впивались в плечи Армина. Из какофонии непонятных звуков - то низкого и зловещего смеха, то высоких душераздирающих криков боли, Армин все-таки смог разобрать членораздельные слова, от которых он вдруг замер, его руки, доселе неустанно колотившие напавшего в грудь, безвольно повисли, а его глаза уставились в одну точку - гнилой рот нищего. А потом попрошайка, в очередной раз цокнув языком, отпустил плечи парня, кинул ему под ноги сложенный в четыре раза пергамент и исчез. Армин медленно спускался по стене на грязную землю. Получив известия, от которых он на протяжении нескольких часов безутешно бил кулаком в стену, которые вывели его из хрупкого душевного равновесия, он решился на то, чтобы пойти против Эрена, но его осадили. По-дружески, но жестоко. Даже, если бы в письме было сообщение о смерти Жана Кирштайна Гранже, Эрен бы не отпустил Армина, а сам он все равно не смог бы сбежать. Но внутри него все горело, ощущение потери больно ударило его под дых, и, не давая шансов восстановиться, тут же снова ударило ногой по животу. Эта неожиданная пустота, которая полностью вобрала его в себя, окутывая колючим холодом и раскаленной болью, они не давали ему покоя, но и силы его покидали. Единственная причина, по которой Армин до сих пор оставался с Эреном, это то, что в письме не было написано о смерти дорогого Армину человека. Нападение, пленение, жестокое обращение. Но он был жив, и только одно это понимание согревало его душу, давало надежду на еще одно свидание, на то, что он вновь ощутит аромат его терпкого парфюма, нежный шелк его волос, сильные объятия и необходимое ему тепло. Армин сейчас прекрасно понимал Эрена. Прошло уже три месяца с того момента, когда пришло последнее донесение о Ривае. Он совершенно четко мог описать то, что сейчас творилось в душе Эрена, когда он увидел его живого и израненного: эти болезненные яркие краски страстного желания схватить руку Ривая и притянуть в свои объятия, жгучая боль, которая жарким огнем разливалась в грудной клетке, колючее осознание реальности. Армин готов был поклясться, что тогда, когда Эрен обнажил свою саблю и понесся на Райнера с перекошенным от ужаса и ярости лицом, даже Микаса не смогла бы его остановить. Да будь он на его месте, он бы тоже не остановился. Но Эрен сдержался. Армин, правда, не понимал, как можно было сдержаться, как можно было в очередной раз потерять. Но Эрен всегда оставался Эреном, и он никогда не знал, что творится в его голове и о чем или ком болит его сердце, кроме как сейчас, прекрасно слыша его дрожащий голос и спокойствие, срывающиеся на крик. Микаса молча смотрела на Эрена и продолжала очень умело сдерживать свои порывы высказать ему все, что уже давно лежало у нее на душе. Она никогда ему не говорила о том, как же сильно жаждет смерти того, кто его предал, как сильно она желает видеть страдания на искаженном болью лице Ривая, его крики и мольбы о пощаде. Но она никогда не выскажет это в слух. Она будет продолжать молча смотреть на то, как Эрен ходит взад и вперед по комнате, заламывая назад руки, будет молча наблюдать за тем, как боль, вперемешку с яростным гневом, оседает на дно его бездонных глаз, как тускнеет их блеск, как все то, что кипит и бушует у него внутри, будет искажать его походку, придавая его обычно размеренному шагу новый, непривычный, рваный ритм. Ни один мускул не шелохнется на ее лице, ее грудь будет так же равномерно подниматься и опускаться, и снаружи Микаса будет подобно холодной, безжизненной статуе, которая только и делает, что наблюдает с высоты своей безвременной статности и безмятежности. Но внутри нее будет бушевать такой же ураган, сметающий все на своем пути. - Мы не будет менять план, - уже более спокойно проговорил Эрен, поднимая глаза на Микасу, которая, прикусив губу, крепко сжала эфесы своих клинков. Эрен подошел и вопросительно взглянул на нее, пытаясь понять, в чем причина ее сдержанной ярости. - Лучше бы он сдох, - тихо проговорила Микаса. Холодные, злые и безжизненные слова тяжелым бременем упали на плечи Эрена. Он сперва опешил - он просто не ожидал, что ему придется когда-нибудь услышать именно эти слова. Он, конечно, прекрасно знал, что Микаса питает тихую ненависть к Риваю. В толпе зевак, мимо которых его проводили к плацу для казни, он четко увидел ненависть в ее глазах. И он ее прекрасно понимал, точнее, он смог бы понять, но не желал. Он не желал видеть в ее взгляде этой жестокости к человеку, который для него был немного больше, чем он сам для себя. Он знал, прекрасно знал и видел эту ярость и ненависть в ней, но не ожидал, что Микаса бросит ему в лицо подобное оскорбление, что она когда-нибудь сможет решиться произнести их вслух. Эрен на удивление спокойно и сдержанно улыбнулся и со всего размаха ударил ее по щеке. Звонкое эхо повисло в комнате, оставаясь красным следом на щеке девушки. Микаса лишь немного пошатнулась. Удар заставил ее отвернуть лицо. Спустя мгновение она вновь посмотрела прямо в глаза Эрену, приложив ладонь к месту удара, слегка наклонила голову вперед*, отдавая честь, и вышла. Встретившись взглядом с Армином, она ничего ему не сказала, только, проходя мимо него, вложила в его руку свернутый в четыре раза лист пергамента. В открывшуюся на мгновение дверь, Армин увидел спокойное и немного равнодушное лицо Эрена, который смотрел на них. Он прекрасно видел, как Микаса передала записку Армину. Он усмехнулся. Он чувствовал, как по стеклу его души пошли толстые трещины; в ушах был слышен мерный, уверенный бой сердца и бешеный ток его крови. - Давай, Армин, ты этого так давно ждал, - эти слова были сказаны, наверное, слишком спокойно, потому-то Армин и не сдвинулся с места, а лишь опустил голову. Эрен только усмехнулся, хотя прекрасно понимал и Армина, и свою несдержанную злость. Он уже винил себя за сказанные слова, но не собирался их брать назад. Армин и сам это прекрасно понимал. Блондин крепче сжал в кулаке пергамент. Слова Микасы, которые всегда читались ее глазах и о предназначении которых Эрен всегда страстно желал обмануться, совсем его подкосили. Он подошел к большому оконному проему, которое вместо стекла закрывалось деревянными расписными ставнями с ярким восточным узором и с красивым рельефным рисунком, потянул щеколду вверх и раздвинул створки в разные стороны. Влажная духота и жар шумного Триполи стеной повалили в комнату. Сотни плоских крыш бедняков, покрытые желтыми от солнца листьями пальм, высокое безупречно голубое небо и нещадно палящий диск раскаленного солнца, - все это не приносило спокойствия. Спертый и жаркий воздух только больше угнетал обстановку, а шум и гам многолюдных базаров только и делали, что вносили смятение и неразбериху в чувства. Микаса вышла из старого полу-обветшалого здания, в котором они решили укрыться, и быстрым шагом направилась вглубь пучины кишащих людьми переулков. Прикрыв лицо капюшоном, она, словно тень, мелькала среди прилавков торговцев, среди толп зевак и военной стражи, ее движения напоминали некий страстный танец: тихой поступью по грязным улицам, средь безликих глупцов, бесшумным дыханием среди громких криков и оживленных споров. Щека еще немного болела, горела раскаленной обидой и непониманием, капелька запекшейся крови застыла на нижней губе. Ее чаша была переполнена. Остановившись перед фасадом красивого здания, украшенного морской фреской и перламутровым барельефом, она отодвинула тяжелый затвор и постучала четыре раза. Через мгновение заскрипел металл открывающегося затвора с внутренней стороны двери, в щели появилось загорелое или грязное лицо с кривой полоской тонких иссушенных губ, испещренных язвами. Микаса приподняла руку, что-то показывая, тот лишь, звеня засовами и ключами, открыл дверь, осмотрелся по сторонам и впустил ее, быстро закрывая за собой тяжелую дверь. Микаса шла следом за сгорбленной спиной человека, он был одет в какие-то оборванные тряпки, весь грязный, и от него нестерпимо несло гнилью, помойкой и скисшей рвотой, но ей было плевать на это. Они поднялись по узенькой лестнице, а на самом верху, когда они добрались до площадки перед тяжелой дверью, человек резко обернулся к Микасе и, приставив к ее горлу резной кинжал, улыбнулся беззубой улыбкой и потребовал, чтобы она сдала все свое оружие. Она не видела его глаз, но видела только испещренный язвами рот, который расплывался в омерзительной ухмылке. Микасе ничего не оставалось, кроме как безмолвно повиноваться, и с невозмутимым лицом она позволила себя обезоружить, вздрагивая от каждого прикосновения холодных рук к своей коже и от мерзких возгласов провожатого. Оставив свое оружие на маленьком стеклянном столе, она поправила плащ, сделала шаг вперед, переступив порог тени и света, и вошла в просторное, залитое ярким белоснежным солнечным светом помещение. С потолка свисали расписанные гобелены, украшенные бисером и стеклярусом темных цветов, стены были отделаны резным деревянным массивом, яркие восточные краски вырисовывали загадочные мотивы и сказания. Комната была уютной и мягкой, но в ее углах таились темные тени, которые пугали своей неизвестностью. Посреди комнаты лежало множество мягких напольных подушек, обитые бархатом, шелком и ситцем, они создавали нечто наподобие трона, на котором в положении полулежа восседал сам Райнер Браун, напротив него сидел какой-то купец, разодетый в шелка, с белоснежной куфией* на голове, придерживающейся черным эгалемом*. Он оживленно что-то рассказывал, жестикулировал, размахивая в воздухе упитанными пальцами, увешанными многочисленными золотыми и серебренными перстнями с драгоценными камнями. Позади Райнера стоял Бертольд Фубар, который, как только Микаса переступила порог, обратил на нее свой пристальный взгляд, наклонился к Райнеру и прошептал что-то на ухо, при этом крепко сжимая ладонь на рукоятке своей сабли. Хозяин дома поднял голову и взглядом указал Микасе, чтобы она проходила дальше. Повинуясь жесту рукой, откуда-то из тени появилось два вооруженных человека, взяли купца под руки, подняли его, и потащили к проходу. Когда они проносили его мимо Микасы, он жалостливым взглядом, явно молящим о помощи, посмотрел на нее, но она даже не повернулась в его сторону. Как только за купцом закрылась дверь, послышался приглушенный вскрик, а потом раздался глухой звук падающего на пол тела. - Госпожа Микаса Аккерман! - Райнер расплылся в широкой приторный улыбке. - А мы вас уже заждались. Как поживает господин Рескатор? - Райнер, прищурив глаза, встал с мягкого ложа и, подойдя к ней вплотную, наклонился, двумя пальцами заправил выбившуюся прядь ее волос за ухо и, обдавая ее кожу горячим дыханием, прошептал: - Или мне его называть господин Эрен ЙегАр? Микаса не шелохнулась, только холодок пробежал по спине от этого горячего дыхания по ее коже, которое если и не пугало, то неприятно заставляло дрожать всем телом. - Как вы изволите, так и называйте, господин Райнер Браун, - ее голос казался слишком холодным и бесцветным, это выдавало ее волнение. - Расслабьтесь, госпожа Аккерман. Вы у нас почетный гость, а на Востоке, если с гостем во владениях хозяина что-то случится, то душа нерадивого хозяина обязательно попадет в ад, - мерзко улыбнулся Райнер. Он отошел от нее и вновь водрузился на свой мягкий трон. Райнер протянул руку, приглашая ее сесть рядом с собой на мягкие бархатные подушки. Каждое слово Райнера неприятный эхом отдавалось в голове у Микасы; особенно это его "госпожа Аккерман". Каждая буква ее имени грубо врезалась в ее сознание, разрывая нити самоконтроля и спокойствия. Она чувствовала, как липкая и склизкая паутина обволакивала ее, сковывала и лишала воли и сил сопротивляться. Не обращая внимания на протянутую к ней руку, она прошествовала к ложу и села, скрестив по-турецки ноги. Вся ее поза выражала внутреннее напряжение, которое проявлялось в ее слишком выточенной ровной осанке, в сжатых в кулак ладонях. Весь ее силуэт был острее ее клинков. Казалось, что можно было порезаться о ее тень, если случайно зайти на нее. - Вы как всегда холодны, моя дорогая Микаса, - усаживаясь перед ней, принимая расслабленную позу, улыбался хитрой улыбкой Райнер, он внимательно смотрел на нее, изучал ее острые черты лица. Как только звуки его голоса достигли Микасы, ее зрачки немного расширились, что-то внутри порвалось, но она только сильнее сжала кулаки, безмолвно покоящиеся на ее коленях. - Так вы все-таки согласились, как я вижу, - это не ускользнуло от его пристального взгляда, и он уже понял, как можно сломить ее дух. Оставалось понять, а нужно ли это делать. - Да, - лаконично проговорила она. - Честно, я не ожидал увидеть именно вас. Я думал, придет другой Иуда, ведь у него больше поводов, - подмигнул Бертольду Райнер. - Перед вами я, жду ваших предложений, - не обратила внимание на его слова Микаса. - Всегда о делах, как же скучно, - показушно вздохнул Райнер, поднял руки вверх и хлопнул три раза в ладоши. Где-то позади Райнера, из множества теней, которые скрывались в углах просторной комнаты, открылась потайная дверь, и двое рослых моряков втащили в комнату связанного по рукам и ногам Ривая. - Вы же за этим пришли? - улыбнулся Райнер. Моряки кинули Ривая на середину комнаты и вернулись туда, откуда и вышли. Бертольд подошел к пленнику, взял его за волосы и, приподняв, поставил на колени. Как только Ривай увидел острую, прямую осанку Микасы, он попытался вырваться, но Бертольд крепко сжал его волосы и, замахнувшись ногой, крепко приложил его коленом по челюсти. Ривай застонал, и, как только Бертольд разжал руку, выпуская его, упал на пол, выплевывая сгустки крови и выбитые зубы. Микаса даже не повернулась в сторону Ривая. Пальцы сильнее сжались, но она оставалась неподвижной. - Нет, - сухо проговорила она, - не за этим, - ее тихий холодный голос звонким эхом разносился по просторной комнате. Каждое слово, каждая интонация ее голоса глубоко врезались в плоть Ривая, разрезая ее как острый клинок. Он не мог понять, он совершенно не принимал этой реальности, где человек, которому Эрен доверял свою жизнь, так нагло и в открытую его предавал. - Дрянь, - зло прошептал Ривай, поднимая голову и харкая кровью. Капли крови попали на подушку, на которой сидела девушка. Микаса не шелохнулась. Райнер, слегка удивившись, внимательно наблюдал за ситуацией, которая ему была весьма на руку. - Хооо, как интересно, моя дорогая, - расплылся в уродливой улыбке Райнер, - Значит, вы не за ним. Вы меня удивляете и расстраивайте все мои гнусные планы. - Я пришла за Жаном Кирштайном Гранже. Вот плата, - проговорила Микаса, доставая из-под полы своей накидки желтоватый свиток и кидая его на подушку рядом с рукой Райнера. Пират взял свиток, раскрыл его и внимательно начал изучать; приторно-сладкое выражение лица сменилось на его привычное, суровое и напряженное. Через какое-то время он свернул свиток, поманил к себе Бертольда, что-то шепнул, протягивая ему свиток, который рослый брюнет вложил во внутренний карман своей темной накидки, и вновь вернулся к беседе с Микасой. Его лицо очень переменилось: если до этого в его глазах сверкали азартные огоньки коварства и притворства, то сейчас в них горел яростный огонь, жаждущий мести и крови. - Я принимаю вашу плату, - проговорил Райнер. Откуда-то из тени снова появилось двое коренастых моряков, подошли к Риваю и, взяв его под руки, подняли. Безвольно повисшие ноги касались пола, и поэтому у Ривая была точка опоры для начала сопротивления. Он начал вырываться, пытаясь освободиться. Но моряки не обращали на его потуги внимания, они крепко сжимали его руки и не давали свободы действия. - Дрянь! Как ты посмела его предать! Как ты посмела! Я тебя убью! - в исступлении орал Ривай. - Микаса! Я убью тебя! Необычно оживленное поведение пленника очень поразило Райнера. Тот непобедимый блеск в глазах его узника сейчас горел всепожирающим пламенем ненависти и злости. Наконец он увидел его душу, свободолюбивую, могучую, но переломанную. Изувеченную до неузнаваемости, но продолжавшую орать и вырываться, оказывать сопротивление, ибо по-другому эта душа не могла. Райнера завораживало подобное действие, его будоражила картина непокорности, его возбуждал этот свободный и яростный дух, который бы в одно мгновение Райнер мог окончательно сломить и не оставить ничего, кроме душащей его пустоты. Ривай, будучи в изувеченном и ослабленном состоянии, все-таки смог нанести пару метких ударов по лицу одного из них. С трудом удерживая под руки пленника, моряки все-таки увели Ривая, но его крики не стихали, он продолжал желать смерти той дряни, которой он раньше доверял, которой до сих пор доверяет Эрен. Он никогда ее не простит. Но с каждым мгновением его голос становился тише и глуше, уже нельзя было разобрать яростных слов, и, как только его голос совсем стих, Микаса невольно глубоко выдохнула. - Адмирал французского флота будет ждать у вас, - спокойно проговорил Райнер. Правда, от былого спокойствия и размеренного превосходства в его голосе не осталось и следа. В его глазах играли зловещие огоньки. Движения стали более несдержанными, и сама его поза говорила о неуемном желании немедленно начать действовать. - С вам приятно иметь дело, госпожа Аккерман, - немного криво улыбнулся Райнер, протягивая ей руку для пожатия. Микаса слегка наклонила голову на бок, немного укоризненно посмотрела на руку Райнера, молча встала и направилась к выходу. - Надеюсь, вы выполните свою часть договоренности, - тихо проговорила Микаса и закрыла за собой тяжелую дверь. Забрав свое снаряжение, сильнее закутавшись в плащ, она спустилась по темной лестнице; в спину ей что-то хохотал беззубый рот убогого нищего. Она вышла на улицу и быстрым шагом устремилась в центр шумного города, растворяясь во множестве ненужных приземленных лиц. На ее душе было холодно, внутри все сжималось от боли и истерики, которые она никогда не допустит показать. В голове мелькали образы четырехлетней давности, когда она впервые встретила Эрена, когда он спас ее, когда она четко осознала, что именно этому человеку она обязана жизнью, свободой и всем, что она имела сейчас. Сделав глубокий вдох, она невольно обнаружила, что улыбается, а по щекам текут неведомые ей холодные дорожки слез. Быстро вытерев их полой плаща, она сильнее сжала ладонь на рукояти меча. Когда Микаса вышла, Райнер подозвал к себе Бертольда, который стоял в темном углу комнаты, готовый незамедлительно среагировать на любые движения, которые могли бы угрожать Райнеру. Бертольд подошел, положил руки ему на плечи и крепко сжал. - Ты же прекрасно понимаешь, что это значит? - рука Райнера скользнула по запястью своего помощника, крепко и больно его сжимая. - Да, - лаконично проговорил Бертольд, наклонившись к Райнеру, обжигая его шею горячим дыханием. - Слишком хорошо понимаю. Настало твое время, - прошептал он, припадая шее, вбирая губами его кожу и тут же прикусывая. Пальцы Райнера на запястьях брюнета сжались еще сильнее, впиваясь ногтями в грубую смуглую кожу, оставляя красные следы кровавых подтеков. Армин сидел в кресле, сложив ногу на ногу, руки покоились на его груди. Он все обдумывал их план и то, что сегодня произошло. Микаса впервые позволила себе такое, а Эрен впервые поднял на нее руку. Все было чересчур неправильно и слишком эмоционально для этих двоих. После ухода девушки уже прошло больше часа, а Эрен еще не выходил из своих покоев. Армин не волновался, но обстановка была сильно напряженной, он чувствовал это в воздухе, который в одно мгновение стал невыносимо тяжелым и густым, его было невозможно вдыхать, и было постоянное чувство недостатка кислорода, от которого кружилась голова и темнело в глазах. За входной дверью послышалась какая-то грубая возня. Какие-то споры и резкие окрики незнакомых голосов. Армин резко подорвался с места, его ладонь легла на тонкий эфес шпаги. В комнате Эрена послышались быстрые шаги и металлический звук сабли, освободившейся от ножен. Он резко распахнул дверь и остался стоять в проеме наготове. Эрен кивнул Армину, чтобы тот достал шпагу из ножен и тоже был наготове. Входная дверь резко открылась, мышцы Армина и Эрена непроизвольно дернулись, но они остались стоять на месте. То, что они увидели, повергло их в шок. В комнату ввалилось двое смуглых коренастых турка, а под руки они вели перебинтованного Жана Кирштайна Гранже. Послышался приглушенный звук упавшей на пол шпаги, быстрые и легкие шаги Армина и его неразборчивая сбивчивая речь. Турки, ехидно усмехаясь, бросили свой груз на хрупкие руки Армина, и, заливаясь смехом, указывая пальцем на Эрена, проговорили: - Во время аукциона. Он ждет тебя.