*** ***
– Ну же, – слышит Шерлок из-за зарытой двери. Он мечется перед хлипкой защитой из МДФ и не может сдержать страха, клокочущего внутри. Джон, уставший и разбитый Джон, ушел наверх, прихватив с собой тишину, боль и… нож. Настоящий заточенный нож. Нож, которым можно порезать многое, в особенности – вены. Шерлок не уверен, что Джон на это способен, но Холмс привык брать все возможные варианты событий и рассматривать каждый по отдельности. – Ну же! – орет Джон и Шерлок приваливается головой к стене. Она холодная и неприятно пахнет пылью. Так, что хочется чихать. Холмс морщится, концентрируется на звуках и сдерживается. Джон коротко вскрикивает за дверью, и детектив подавляет желание распахнуть ее, выбить остов из спрессованных мелких деревянных волокон и вломиться в комнату. – Ну же… Шерлок, все так же молча, поворачивается к лестнице.*** ***
Джон появляется на кухне к обеду. На нем старая форма с вышитым крестом на плече и таким же, только несколько более вычурным, на груди. На цепочке блестят старые побитые жетоны, фуражка, сжатая в руках, посерела от времени, пыли и афганского солнца. Шерлок завороженно смотрит на подошву массивных ботинок, на их испачканные носы и задники. Грязь въелась в поверхность давно, но даже сейчас Шерлок может предположить – и, конечно, как всегда окажется прав – что испачкал их Джон где-то далеко на юге. Где-то там, где он улыбался от всего сердца и понимал, что жизнь – одна. Где-то там, где он и стал адреналиновым наркоманом. – Шерлок, – впервые за неделю выпаливает Джон. Его голос звучит надломлено и сухо, такая интонация больше подошла бы Майкрофту с его привычной чопорностью, но никак не Джону - человеку, который всегда, несмотря ни на что, абсолютно всегда старается держаться. – Джон? Ты в… – «порядке», хочет спросить Холмс, но понимает, что это будет неуместно. Джон абсолютно точно не в порядке. – Ты пойдешь со мной? – блоггер переминается с носка на пятку и обратно, его руки сжаты в кулаки, а губы – в плотную линию. – «Пойду» куда? Уотсон отворачивается в сторону, рвано выдыхает и распахивает широко рот, задыхаясь. – Гарри, – выдавливает он, – Гарри умерла. Несчастный случай. Так они говорят. Миссис Хадсон, только поднявшаяся к своим ненаглядным мальчикам с тарелкой выпечки, тщетно надеясь, что хлебобулочные изделия развеют напряжение, роняет фарфоровое блюдо и приваливается к стене, зажимая рот рукой. Джон все так же смотрит в сторону. – Я… Да. Конечно. Я сейчас… – Шерлок растерянно моргает. Он и не мог предположить, допустить, что… – Машина придет через полчаса. – Да, конечно.*** ***
Шерлок меланхолично повязывает галстук, прикрыв глаза. Все кажется таким сумбурным, таким ненастоящим, таким иллюзорным, что складывается впечатление, будто они герои какой-нибудь вечерней передачи с нелепыми шутками. Вот он выйдет в костюме, что купил специально для несостоявшихся похорон отца, спросит Джона, подъехала ли машина, и прогремят в тишине гостиной нелепые аплодисменты, а из-за угла выскочит человек с камерой. А все, что происходило неделю на Бейкер-стрит, было всего лишь репетицией одного дня. Вот Шерлок выйдет, спросит, где машина, и попадет впросак. Все будет очень просто и быстро. Шерлок затягивает слишком сильно черный шелковый галстук и слегка оттягивает ворот кроя «Кент». Виндзорский узел кажется слишком вычурным и броским, неуместным, так что Холмс долго стоит перед зеркалом, засунув руки в карманы, разглядывая собственное отражение. Он просто сейчас выйдет, спросит, где машина, и снова окажется средоточием всей нелепости. – Шерлок, машина скоро будет. – Да, конечно.*** ***
Но в гостиной не оказывается жилистого парня с камерой, какие обычно и бывают на тех вечерних передачах, что смотрит Джон, свернувшись на диване и зажав руками горячую кружку. Горячими руками горячую кружку. В просторной комнате, заваленной всяким хламом, царит непривычная горькая тишина. Она настолько плотная, что кажется, будто ее можно потрогать руками, раскрытой ладонью, попробовать на вкус. Джон стоит сгорбившись у окна, смотря куда-то вдаль, словно один из героев-романтиков тех самых утопических книжек, что лежат в комнате Джона в тумбочке у кровати. Его руки дрожат, а левой он сжимает бедро, словно этот жест может хоть как-то успокоить. – Джон, я… – «готов», хочет сказать Шерлок, но не может. Словно дар речи пропал вмиг. – Да, Шерлок, я знаю, ты готов. – Джон отворачивается от окна, мазнув растерянным взглядом по стене, обвешанной записками, фотографиями, документами и прочим, и устремляет взор на Шерлока. Он осматривает его костюм, галстук, недоверчиво приподнимая бровь, и кивает. – Хорошо выглядишь. Ты… тебе идут галстуки. Холмс хмурится, не понимая, что происходит. И озарение сродни изумительно яркой вспышки молнии в тяжелых свинцовых облаках грозы: Джон не может принять, что сестра мертва. Что он больше не сможет позвонить Гарри в полпервого ночи, пьяный и недовольный судьбой. Что он больше никогда не услышит грубого баритона и не встретится с ней в баре, и они больше никогда не поссорятся на тему количества выпитого ею пива. Что он просто больше ее никогда не увидит. Шерлок смотрит нахмурившись из-под бровей, вспоминая, как было ему после смерти отца. Ведь этап неприятия — это только начало. Только самое начало.*** ***
На улицах светло, тихо, спокойно. Машина мягко едет по дороге, перенося внутри огромную ценность. Две реликвии Лондона и Британии в целом. Одна – Великое Сердце, вторая – Гениальный Разум. И Великое Сердце сегодня, 29 сентября, дало трещину.*** ***
С кладбища дует холодный ветер. Шерлок ежится, вжимаясь в спинку потертого кожаного сидения, и поднимает ворот пальто. Он морщится и хмурится, кусает губы. Длинные пальцы пианиста дрожат и цепляются за края пальто из грубой шерсти с такой силой, что костяшки даже не белеют, а синеют. С щек пропадает алый румянец, и это так завораживает, словно с кроваво-красной розы срывают лепестки, раскидывая их по поверхности плоского изображения окружающего. Ведь весь объем забрал холодный ветер с кладбища. Шерлок зажимает глаза и трет их кулаками до того, что чувствует, как кожа век начинает взбухать от прилившей крови, а глаза – ныть. Он ненавидит кладбища. Все эти помпезные кресты, вычурные надгробные плиты, словно и тут, в царстве смерти, люди стараются переплюнуть друг друга. Он ненавидит толкающиеся золоченые буквы гравировки «Уильям Авраам Холмс». Он ненавидит выражение скорби под ними. Он ненавидит кладбища. – Шерлок, – доносится словно сквозь толщу воды, – Шерлок, с тобой все в порядке? Милый Джон даже сейчас волнуется за него. Вполне возможно, что это его успокаивает. Эту версию надо обдумать. – Шерлок, прекрати тереть глаза. Они опухнут. – Со мной все в порядке, Джон. С нами все будет в порядке. Шерлок морщится, потому что холодный ветер пробрался своими цепкими лапами даже под пиджак.*** ***
Джон стоит рядом с Кларой около простого надгробия из черного гранита и выглядит словно… словно… словно маленький потерянный ребенок. Его прищуренные глаза глядят в никуда, опущенные плечи давят на позвоночник и заставляют согнуться, исковеркать гордую осанку военного, прошедшего войну. Клара жмется к Джону и плачет, сморкаясь в кружевной носовой платок. Джон поглаживает ее по плечу и коротко дышит. Шерлок чувствует себя третьим лишним. Человеком не к месту. Гроб Гарри опустили на шесть футов вниз и укрыли земляным одеялом час назад. Полчаса назад Джон сказал речь. Десять минут назад у Клары случилась истерика. Джон утешал ее уже десять минут и делал это так мягко, так правильно, что Шерлоку хочется закричать от бессилия, от злобы, ведь он так не сможет, ведь когда Джон свыкнется с мыслью о смерти сестры… у него тоже будет истерика.*** ***
Джон вцепляется в края кафедры руками и молчит. Просто стоит и молчит. Ищет слова. – Гарри, – произносит Джон в микрофон и неожиданно отворачивается к священнику, взмахивая руками. – Право, разве есть в этом необходимость?! Священник молча кивает, жестом руки побуждая Уотсона говорить. — Ладно, — Джон коротко выдыхает и проводит по волосам с особенным ожесточением. — Ладно. Боже, я честно не вижу в этом необходимости. Так. Гарри. Я честно не знаю, что сказать. Ты вроде как мертва и услышать меня не можешь. Черт подери. — Джон опирается руками о кафедру, отворачивает голову и дышит глубоко и с хрипом. Шерлок с силой сжимает кулаки, впивается короткими ногтями в кожу до крови, потому что Джону плохо, потому что Джон задыхается. – Гарри. Ты знаешь, я не уверен, что ты это услышишь. Я не знаю, слышала ли ты меня хоть когда-нибудь. Не слушала, а слышала. Я просто хочу сказать… – Джон давится словами, давится вздохами и слезами. – Я просто хочу сказать, что ты была самой прекрасной сестрой на свете. И пусть каждый из находящихся здесь, у твоей чертовой могилы, считает, что ты была самой безответственной женщиной в мире, что ты была пьяницей. Ты была правильной, Гарри. Ты шла вразрез с эти гребанным миром. Гарри, я прошу тебя только об одном: храни нас. Как Господь хранит Королеву, как стены Тауэра* хранят Лондон, храни нас. Не дай нам… – Джон поднимает голову к небу и пристально смотрит куда-то за облака, за плотность воздуха, – не дай нам закончить так же.*** ***
Гроб всю прощальную церемонию был закрытым**.*** ***
Джон не в себе. Он настолько не в себе, что Шерлок боится поднять скрипку и попытаться успокоить верного друга хотя бы музыкой. Настолько, что Шерлок сидит в оцепенении в своем кресле и ждет катализатора реакции. Ведь здесь как с некоторыми химическими реакциями: либо взорвется, либо не прореагирует. Джон сидит в кресле и держит в руках закрытую бутылку скотча. – Тебе не стоит… – начинает Шерлок, но Джон прерывает его тихим шелестом упаковки и ярким звуком откупоренной бутылки. – Мне не стоит пить? Он смотрит мутным взором на друга и прикладывается к бутылке. Джон пьет большими глотками и практически не морщится. Шерлок хочет отвернуться, потому что ему тошно, потому что он просто не имеет право разделять горе с таким человеком, потому что он видит, как кожа капитана сереет. Уотсон подскакивает на ноги и, шатаясь, несется к туалету.*** ***
Джону плохо всю ночь. Его тошнит и единственное, что он может – лежать на холодной плитке ванны и стараться успокоиться. В полпервого Шерлок не выдерживает и входит в маленькую комнатку, затопленную отвратительным запахом. Джон, скорчившись, лежит на полу, его кожа похожа на бумагу – настолько тонкая и бледная. Шерлок ложится за другом, прижимается к нему со спины и кладет узкие ладони на крепкую грудь.*** ***
Шерлок всегда все делал первым. Он первым обнял дорогого человека, когда тому это было особенно нужно. Через месяц первым его поцеловал. А еще через год рухнул. Тоже первым.*** ***
В день смерти Шерлока лицо Джона не выражает никаких эмоций. Он берет нож и запирается в своей комнате.*** ***
С кладбища дует холодный ветер. ___________________________________________________________ * «И если Тауэр падет, то и Британия падет вместе с ним.» ** Если лицо человека изуродовано, то крышку гроба заколачивают с того момента, как труп поместили внутрь.