***
1993 Когда-то Симона не могла отличить их друг от друга. Кажется, это было так немыслимо давно — где-то в другой, оставленной позади жизни. Это сейчас безошибочное «Билл» по одному звуку шагов и смешливое «Том» в ответ на сердитое сопение в трубке: потревожила, разбудила. А тогда — неуверенно покусывать губы, переводя взгляд с одного на другого: маленькие, мягкие, ни родинок, ни пирсинга, только одинаковый светлый пушок на головах. — Аккуратнее, не покалечьтесь! Билл (или Том?) толкнул брата с присущей детям неосторожностью, и тот шлёпнулся в гору собранных дворником листьев. Секунда, и вот уже по детской площадке разносится рёв, ему вторит ещё один, и Симона подскакивает с лавки, несясь к близнецам. — Я же говорила вам не баловаться! — почти стонет она, поднимая Тома на ноги и грубовато утирая слёзы ладонью. — А ты чего ревёшь? — обращается она ко второму, и Билл испуганно замолкает, беспомощно разворачиваясь к старшему. Теперь молчат оба, только слышны свистящие вдохи и выдохи. — Боже… — шепчет Симона. Обхватив руками узкие спинки, она прижимает сыновей к груди и закрывает глаза. Устала. Как же она, чёрт подери, устала. — Нелегко с двоими, да? — слышит Симона мужской голос и оборачивается. — Сущий кошмар, — признаётся она темноволосому незнакомцу, сидящему на ближайшей к ней лавочке, и мимоходом отмечает рок-журнал в его руках. Близнецы притихают, утомлённые прогулкой и недавней истерикой, и синхронно забираются на лавку. Симона садится рядом, гладит по голове сначала Билла, потом Тома. Те в ответ сонно хлопают ресницами. — Очаровательные малыши, — говорит мужчина и склоняет голову, представляясь. — Гордон. — Симона. Она никогда и ни с кем не знакомилась на улице. — У вас есть дети, Гордон? — вдруг спрашивает Симона, внимательно вглядываясь в его синие глаза. Он улыбается и, вопреки её ожиданиям, качает головой: — Нет.***
2007 POV Tom Больше ранних подъёмов я ненавижу только телефонные звонки. «Трыыын-трыыын» —надрывно, по нервам. На второй секунде хочется схватить аппарат и швырнуть в стену. В этом есть какой-то потаённый садизм: использовать домашний телефон в электронном веке, когда у каждого младшеклассника есть мобильный — что уж говорить о звёздах мировой величины? — Алло-о-о? — привычно растягивает слова Билл. У него мокрые волосы и потёкшая косметика, которую он почему-то не смыл. — Приве-е-ет, Дэвид, — здоровается он с собеседником на том конце провода, а я раздражённо фыркаю. Из одежды на брате только чёрные боксеры, плотно обхватившие ягодицы, и нелепый, почти девчачий топ на бретелях. Будь у Билла грудь, смотрелось бы лучше, но её нет, и он походит на жалкую пародию на девушку. Никогда не понимал, как его можно хотеть. А его хотят: девочки, мальчики, женщины, мужчины. Унисекс востребован, потому что универсален. Впрочем, большинство наших фанаток и члена-то настоящего в руках не держали, так — на картинки глазели сквозь растопыренные пальцы: возраст полового созревания, гормоны. Плакаты, задранные майки, вызывающие выкрики. А он что? Руки-палочки и выпирающие рёбра. Не удивлюсь, если его поклонницы возводят в фетиш даже это. А кому рассказать, что он причмокивает, когда ест, давит прыщи, а из родинки под губой у него торчат два невидимых на фото волоска, так не поверят же. Билл стоит, скрестив ноги, и теребит пальцами тянущийся от трубки провод. У него на ногах резиновые шлёпки, фиолетовые. У меня — синие. — Пока, пока, — весело прощается Билл и нажимает на сброс. Я ловлю себя на мысли, что всё это время пялюсь на его бесконечные белые ноги. — Дэвид, да? — медленно произношу я, наконец поднимая взгляд. — Ну да. Завтра в студию. Восемь утра, — небрежно отзывается брат, проходя мимо, но я цепляю его за локоть. — Что? Мне хочется напомнить ему, что продюсеры не звонят по домашнему телефону, но с губ слетает совсем другое: — Меня бесит твой топ. Билл щурится, словно от яркого света. — Снять? Я пихаю его в бок, а он смеётся, направляясь в свою комнату, слегка покачивая худыми бёдрами. Я массирую пальцами шею под дредами и думаю о том, что мой близнец вопиюще асексуален.***
POV Georg Каулитцы заходят в студию одновременно, а мне не приходит на ум ничего умнее, чем назвать их сладкой парочкой. Билл усмехается, Том показывает мне средний палец, а я думаю о том, что эти двое — самые независимые друг от друга близнецы, какие существуют в природе. «Мы с Томом всегда вместе», — беззастенчиво врёт младший в интервью, и мне смешно, потому что я знаю, какие отношения между ними на самом деле. «Привет-пока-передай-соль». Всё остальное — удачный пиар. Они привыкли. Мы привыкли. Густав не любит разговоров на эту тему, но я твердо уверен, что игра игрой и остаётся. Невозможно скрываться в свете камер двадцать четыре часа в сути.***
2002 За окном лило как из ведра. Весна выдалась мокрая, дождливая, вся сплошь свинцовая, серая, металлическая — из дома не высунешься. За окном сплошная пелена ливня, небо непроницаемое, по стеклу — ленивые разводы. А наутро, когда дождь кончится, земля, которой не коснулся асфальтоукладчик, будет мягкой и чавкающей, словно готовясь разверзнуться и поглотить ни о чем не подозревающего пешехода с головой. Билл водил пальцем по ковру, отчаянно скучая. — Ну, долго ещё? — нетерпеливо поинтересовался он, разворачиваясь в сторону кровати. Том устало вздохнул. — Если бы я мог выбирать для себя продолжительность болезни, то давно бы это сделал, —ответил он, словно объясняя прописную истину несмышлёному ребенку. Близнец надул губы, решительно поднялся с пола и, преодолев расстояние в пару шагов, плюхнулся на постель к брату. — Зарази меня тоже, — потребовал он, ложась на бок. Том недовольно отпихнул его от себя. — Еще чего не хватало. Не хочу, чтобы мне влетело от мамы. — Я скажу, что сам виноват. — Ага, как же. Тома знобило. В висках гулко пульсировала кровь. Выпитая полчаса назад таблетка медленно переваривалась в пустом, по сути, желудке. Он изнемогал, путаясь непослушными конечностями в скомканных одеяле и простыне, но не жаловался, стоически терпя все неудобства. — То-ом, — тихонько позвал Билл, придвигаясь ближе, скользнул ладонью по влажной от пота спине, прижался, утыкаясь носом в позвонки. — То-ом, — ещё тише, приподнимаясь на развороченной постели. — Ну, чего тебе? — со вздохом отозвался старший. — Зарази меня-я-я, — вновь заканючил Билл, обнимая брата повыше рёбер. — Уйди, неудобно, — Том поморщился, отпихивая его от себя — углы и кости, и подбородок неприятно впивается в плечо. — Жарко. — Это всё температура, — заявил младший, просовывая ногу между его колен, притираясь, словно сглаживая шероховатости и преграды между их телами. Том выдохнул. — Свали, а? Билл не успел удивиться грубости его тона: дверь открылась, и в комнату вошла мама. — Это ещё что такое? — спросила она своим высоким голосом. — А ну марш к себе! Ещё не хватало, чтобы ты заболел тоже! Билл скатился с кровати, неуклюже задев угол тумбочки, скривился, потирая плечо, и вышел из комнаты. Он вернётся сюда ночью, когда Тому надоест перестукиваться по стенке.***
POV Bill Ненавижу самолёты, ненавижу-ненавижу-ненавижу. Сидишь себе в салоне, как идиот: прогуляться не прогуляешься, в иллюминаторе одни облака, трясёт, тошнит, и это лишь часть неудобств. Кому какая разница, фобия у тебя или прихоть; не хочешь — не лети, а потом объясняйся перед тысячами фанатов из-за отменённого концерта. «Простите, я всего лишь боюсь летать». Ха-ха. На самом деле, мне давно всё равно на популярность. Хотелось примитивного: узнавания на улицах и фотографий на афишах. Я это получил, пора на заслуженный отдых. Не знаю, кого я обманываю. В самолёте жарко. Музыка в томовых наушниках играет так громко, что я слышу отдельные слова. Какой-то англоязычный рэп. Никакой смысловой нагрузки, сплошные тунц-тунц и немелодичный речитатив. Вот уж действительно на любителя. Мне скучно. Том спит так сладко, что его тут же хочется разбудить из вредности. А потом нажаловаться на какую-нибудь ерунду. Будь у меня такой брат, как я, я бы давно сомкнул руки на его горле. Томми терпеливый. Грубый иногда, самоуверенный, да и бахвальство это пустое бесит. На самом деле посрать. На многое посрать, когда он вот так пододвигается ближе к подлокотнику и сонно кладёт голову на моё плечо. — Прилетели? — хрипло, не размыкая век. Я глажу его по запястью, слушая подушечками пальцев успокоенный дрёмой пульс. Мой собственный зашкаливает. — Спи, — шёпотом.***
2005 POV Jost Какими бы взрослыми ни казались дети, им не объяснишь, что зачастую приходится идти против их воли не потому что так хочется, а потому что так надо. Два на два, личные антихристы и надзиратели в одном лице. При них нельзя проигрывать. Каждый день — проверка на прочность. Не оступиться — всё должно быть на высшем уровне. Внешний вид — свежий, будто и не ты не спишь ночами; настроение — супер, будто и не с тобой вчера ссорилась любимая девушка; общительность, открытость, дружелюбная улыбка. Тщательно завуалированный фарс — располагать и приближаться, не подпуская к себе. Правило номер один. Я осознал свою уязвимость в первую же неделю. — Я не буду. — Я не хочу. — Мне не нравится. И еще сотни «не». Косящие карие глаза, сердито надутые губы, поблёскивающее колечко пирсинга в брови. Воспоминания о нём, пятнадцатилетнем, сотканы из разрозненных лоскутков, словно старое бабушкино одеяло. Тогда не было уверенно распрямлённых плеч и выглядывающего лучика татуировки-звезды. Не было и нынешнего меня: усталого, измученного, тридцатипятилетнего, умудрённого нажитым опытом. Острая приправа — собственные ошибки. Горчит. — …Ты представляешь, они пели вместе со мной! Слово в слово, будто заучивали тексты наизусть! А я стоял и улыбался так, что скулы сводило. Думал вообще замолчать — и без того эхом отзывались. Билл тараторит без умолку, экспрессивно размахивая руками — я только и поспеваю, что отставлять попадающиеся на их пути предметы. Щёки мальчишки горят, глаза блестят, будто подменённые драгоценными камнями, колени — я вижу — мелко подрагивают. Ещё не отошёл от экстаза выступления, ещё не до конца выпил нектар из признания толпы. — А пото-о-о-ом… — Воздух в лёгких кончается, и мой маленький вокалист бессловесно распахивает рот, словно вытащенная из воды рыба, вдыхает полной грудью, закашливается. — Тише, тише, успокойся, — шепчу я, подавая Каулитцу бутылку минералки без газа и таблетку: сам не успокоится, ночью не уснёт из-за бурлящего в крови адреналина, не дай бог сорвёт завтрашнее выступление. Это будет неприятной запинкой в начале удачно стартовавшей карьеры. Билл проглатывает горький кругляшек, запивая его тремя жадными глотками воды, и падает на спину. Кровать у него мягкая и пружинистая. В Магдебурге таких не было, да, Билли? Он лежит с закрытыми глазами. Щёточка ресниц на щеке, приоткрытый рот, грудь мерно вздымается под плотной тканью футболки, колени расслабленно разведены в стороны. Ещё минута, и будет пускать пузыри. — Давай-ка спать, герой дня. — Я стягиваю с него кроссовки, отчётливо понимая, что теперь он не то, что не разденется самостоятельно — даже не сдвинется с места. Каулитц мычит и дрыгает ногами, помогая мне справиться с обувкой, а я чувствую себя неожиданно глупо. Видел бы меня Хоффман — посмеялся бы от души. Продюсер и его певец. Только деловые отношения. Лязгаю пряжкой ремня, расстёгиваю тугую пуговицу, молнию, стягиваю с худых бёдер узкие джинсы, дальше, к коленям, снимаю совсем. С майкой Билли справляется сам, откидывает её на пол и возвращается в исходное состояние. Из краешка губ течёт тоненькая дорожка слюны. Я смотрю на молочно-белые бёдра («Дэвид, он же ребёнок, чёрт возьми!») и едва сдерживаюсь, чтобы не подползти ближе, прижаться ртом к чувствительному местечку под коленкой, пощекотать языком. Он бы вздохнул и вплёл пальцы в мои непослушные клочковатые волосы, а я бы преданно смотрел на него, даже зная, что не видит, и накрыл бы губами небольшой бугорок под боксерками, прямо через ткань. Он бы вздохнул судорожно и запрокинул голову, а я бы утолял его подростковый голод ласками, пока он не попросил бы остановиться. Или продолжить чем-то более серьёзным. Из собственных мыслей меня выводит голос Тома. — Долго ты будешь тусоваться в нашем номере? Я словно в полусне поворачиваю голову и благодарю всех известных мне богов за то, что у меня хватило разума не осуществлять свои безумные фантазии. — Уже ухожу, — примирительно поднимаю руки я и двигаюсь к двери. Том сторонится, пропуская меня, и кивком желает спокойной ночи. Я отвечаю тем же. Если бы я не знал, насколько прохладны отношения между близнецами, то подумал бы, что Том ревнует. Сказки о неразлучности и почти мистической связи между ними всегда были только сказками. Я стараюсь вдолбить себе это в голову, наблюдая («Подсматривая, Йост»), как старший избавляет брата от побрякушек и заботливо укрывает одеялом. Целый год я хожу к психотерапевту и больше не вспоминаю о маняще разведённых бёдрах.***
2007 В студии было жарко. — Неужели тут нет вентилятора? — простонал Билл, обмахиваясь тетрадкой с текстами. Та не особенно годилась на роль веера, но это было лучше, чем ничего. Саки ушёл за питьём ещё десять минут назад, да так и пропал. Матерились всей командой, смачно и со вкусом. — Дэ-эвид, почему мы не могли остаться в предыдущей студии? — спросил Билл, сдувая лезущую в глаза чёлку. Йост тяжко вздохнул: данный вопрос прозвучал уже в третий раз за последние полчаса. — Потому что помещение сносят. — А мы не могли им заплатить? Георг заржал. — Тебе совсем мозги расплавило, походу. Билл поморщился и кинул в приятеля ручкой, но промазал. Саки встречали, как народного героя. Бутылки с минеральной водой разошлись в момент. Том едва не поперхнулся, почувствовав ощутимый тычок под рёбра. — Хули ты пихаешься? — развернулся он к Георгу. — Ты б за ним присмотрел, — усмехнулся тот как-то по-особенному хитро и кивнул на Билла. Словно в полусне, Том перевёл взгляд на брата. Младший распластался на диване, съехав на край и широко расставив ноги. Майка доползла до самых рёбер, открывая впалый живот. Рука с бутылкой застыла у губ; под тонкой кожей шеи ходил кадык — глоток, ещё один. Георг карикатурно поиграл бровями. Том напал без предупреждения — просто толкнул его, больно наподдав локтём. — У тебя что, на брата моего стоит?! — зашипел он, вздёргивая подбородок. И огляделся, поздно спохватившись, что его могут услышать, но нет: переговаривались продюсеры, шутили охранники. Билл невозмутимо читал надпись на этикетке. — Ты, блядь, чего? — ошарашенно спросил Георг. Том тряхнул головой. — Извини. — Тебе бы на свежий воздух: видать, у близнецов мозги плавятся одновременно, — заметил Листинг. Том неуверенно улыбнулся и вдруг наткнулся глазами на брата. Тот, не сводя с него гипнотизирующего взгляда, медленно облизывал губы. В недрах студии зазвонил чей-то телефон.***
2004 — Глянь! Том отвёл взгляд от экрана, где шла кровопролитная бойня между его персонажем и персонажем Густава, и тихо присвистнул, увидев разворот протягиваемого Георгом журнала. — Нихрена себе сиськи! — Ты на эту посмотри, — довольно произнёс Листинг, переворачивая страницу. Том заухмылялся, вперившись глазами в изображение фигуристой блондинки на фоне пальмовых листьев, и откинул в сторону джойстик от PlayStation. — Я тебя убил, — кинул ему Густав, резво расправившись с соперником двумя комбо. — Срать, — отмахнулся Том. — Ты глянь сюда!.. Все трое склонились над журналом, одинаково распахнув глаза. Георг выругался и лёг на ковер, сжимая себя сквозь плотную ткань джинсов. — Трахаться хочу — сил нет. — Найди себе тёлку. Они не заметили, как в номере появился Билл. Прошёл мимо друзей, плюхнулся в кресло, лениво потянулся за пультом и переключил AV на один из кабельных каналов. Женщина на экране принялась увлечённо расписывать преимущества одного стирального порошка перед другим. — Хочу такую, как с обложки, — мечтательно произнёс Георг. — Да, да, — подхватил Том. — В бикини. Или как там называются эти трусы с нитками на заднице? Билл закатил глаза. В его собственном списке целей не было места приземлённым мечтам.***
2007 POV Tom — Томми. — Мм? Открывать глаза не хотелось. Сна не было, лишь тёплая нега, обволакивающая тело и сконцентрировавшаяся где-то в животе, у пупка. Грело и отупляло, как отупляет лень. Мысли отсутствовали, дезертировав куда-то в дальние отделы мозга, к которым у меня не было доступа. Я повёл рукой в сторону, натыкаясь ладонью на приятную гладкость спины. Матово, персиково, изгибы и впадинки. Губы невольно расплылись в улыбке. — Томми, — снова позвала она, и я приоткрыл глаза. Темнота обступила нас со всех сторон, заключив в мягкий кокон. — Мне пора. — На работу? Она кивнула. — Куда ж ещё. Я перевернулся на спину и потянулся, поджимая пальцы на ногах. — Когда ты уже свалишь. Пока ты со мной, тебе не нужно беспокоиться о деньгах. Она невесело хохотнула. — Ты сам себя слышишь? «Пока». Мы оба не любили эту тему. Сначала мне не поверили. Том Каулитц, неизлечимый бабник, каждую ночь трахающий новую девочку — и вдруг с постоянной подружкой? Нонсенс. Огласку решили не давать. Катрин лавировала между почасовой работой и нашими свиданиями, не светясь на публике, но не была готова ехать в турне. Мы наслаждались возможностью видеться во время моего пребывания в Гамбурге. Время было как никогда скоротечно. — Когда ты вернёшься? — прошептал я, привлекая её к себе, уже одетую. Она погладила пушащиеся на висках волоски и поцеловала меня в лоб своими горячими сухими губами. — Вечером. Я обнял её за талию, стискивая чуть сильнее необходимого. Она была той, кто удерживал меня в реальности. — Я… Катрин не успела договорить: дверь бесцеремонно распахнулась. Вспыхнул свет. Я недовольно зажмурился, отползая обратно к середине кровати. — Привет, — глупо поздоровался Билл, уставившись на замершую Катрин. — Как дела? — Когда ты научишься стучаться? — процедил я, сжимая край одеяла до побелевших костяшек. — Или ошибся комнатой? — Мне приснился кошмар. — И дальше что? Повисло гнетущее молчание. Тихо тикали часы на прикроватной тумбочке. — Я уже ухожу, — подала голос Катрин, подхватывая с кресла сумку. — До вечера. Брат посторонился, пропуская её в коридор. — Какого чёрта, Билл? — спросил я, когда дверь за Катрин захлопнулась. Скажи я на полтона выше и сорвался бы на крик. Только не истерить. Билл в два прыжка оказался у кровати, забрался на неё и прильнул ко мне, прижимаясь своим тощим, одетым в лёгкую пижаму телом. — Томми, — извиняющимся тоном прошептал он, и я с горечью отметил, что его «Томми» совсем отличается от «Томми» Катрин. В её голосе никогда не было этой порывистости. Я не знал, в чью пользу очко. В груди вскипело. — Иди на хуй. Я отцепил от себя руки близнеца и лёг на бок, отвернувшись. Ну же, покажи, что тебя не обделили мозгами. — Ну извини. — Билл лёг позади меня, обнимая руками, и я с кривой усмешкой понял, что да, обделили. — Я правда не хотел помешать… — Вали отсюда. — Томми… — Мне повторить? Я развернулся. Первым, за что ухватился мой взгляд, были подозрительно блестящие глаза Билла. Он что, ревёт? Почему-то это окончательно вывело меня из себя вместо того, чтобы смягчить. — Какого хрена ты постоянно врываешься, когда мы вдвоём? Тебе что, негде больше потусовать? Отправляйся в клуб, болтайся где-нибудь с парнями, но оставь нас в покое! У меня тоже есть личная жизнь, и мне не нужно твое участие в ней, уясни ты наконец! Билл смотрел на меня, не мигая, а потом просто поднялся на ноги и ушёл, аккуратно прикрыв за собой дверь. Внутри меня обосновалась непонятная мне самому пустота. Я хотел, чтобы он съязвил, накричал, демонстративно обиделся, может, даже разбил что-нибудь. Покорность была страшнее любой другой реакции. Это не было ссорой — это было разъяснением позиций. Я был прав. Билл слишком привязан ко мне, чтобы это было комфортным.***
1998 Билл с силой захлопнул ногой дверь и швырнул рюкзак в угол. Внутри него клокотал гнев — невыносимый, жгучий, всепоглощающий. Всё, что ему хотелось — это в исступлении бить посуду и рвать занавески. Злость накатывала волнами, чередуясь с по-детски смертельной обидой. В конце концов, это было просто вопиюще несправедливо — растащить их с Томом по разным классам! Кому могла прийти в голову такая глупость? Неправильно, несправедливо, нечестно! Об этом даже в законе сказано, так какого чёрта?! Разувшись, Билл пнул ботинки в сторону нежащегося на половичке Казимира, прошлёпал в кухню… и оторопел. Обеденный стол из светлого дерева, разлитое по полу молоко, сильная спина, обхваченная женскими ногами, скрип, стоны, низкое гудение холодильника, закипающий чайник, виднеющиеся из-за широкого плеча отчима мамины локоны… Билл пулей вылетел в коридор, бегом устремился наверх, в пару секунд преодолел высокую лестницу и ворвался в комнату. Сердце неровно билось где-то у горла. Не то, чтобы он не знал, чем занимаются взрослые, оставаясь наедине, но уж точно никогда не видел этого воочию. Том вот наверняка видел, на кассетах или в журнале — у младшего не было сомнений в осведомлённости близнеца. Признаться, его самого никогда не интересовал данный вопрос. Увиденное привело Билла в шок, отрезав все ощущения. Словно неосторожно опрокинули ширму, вместо того, чтобы чуть-чуть отодвинуть. Так началось его половое воспитание.***
2007 POV Gustav За что я люблю опен эйры, так это за мощный заряд драйва, свежий воздух и ни с чем не сравнимое чувство всемогущества, когда кажется, будто море по колено и весь мир на ладони. Адреналин, крики толпы, и сама она, словно море в прилив, шумит и накатывает, грозясь снести ограждения. Георг не любит опен эйры: ветер портит укладку. Он, по-моему, помешан на собственных волосах. Близнецам всё равно, где играть: всегда волнуются, независимо от площадки и количества зрителей — будто перед прыжком с парашютом. Закрывают глаза, не дышат, только трясут руками и ногами, словно сбрасывая статическое электричество. Они начали раньше, вдвоём; мы с Георгом присоединились позже. Иногда я забываю об этом. Я слушаю «Муссон», взмахивая в воздухе воображаемыми барабанными палочками — вошло в привычку. Георг валяется на диване, Йост долбит пальцами по клавиатуре ноутбука. Каулитцы сидят на одном кресле. Фургончик маленький и тесный, но нам привычно. Я улыбаюсь, когда Билл, ёрзая на подлокотнике, отбирает у брата один наушник и засовывает себе в ухо. Том недовольно хмурится и бурчит, пихая младшего в бок, а тот смеётся, хватаясь за его плечи, чтобы не упасть, говорит что-то — я не слышу, но могу предположить, что музыкальные предпочтения близнецов опять не совпали. Саки делает знак, что до выступления осталась одна минута, и мы синхронно поднимаемся со своих мест. Георг сонно трёт глаза. Билл пытается заправить за ухо прядь волос, но потом вспоминает, что они уложены, и сокрушённо вздыхает. Том барабанит пальцами по грифу гитары; брови сведены вместе, лицо непроницаемое, словно у игрока в покер. Мы выходим из фургончика. Ноги налиты свинцом, в голове — ни единой мысли. Я делаю глубокий вдох и долго выдыхаю, выпуская весь воздух из лёгких. Я первый. Я оборачиваюсь, одобряюще улыбаюсь и бегу к сцене. А перед глазами стоп-кадр: тонкие пальцы Билла на плече брата.***
2007 Сегодня снова было жарко. Кондиционер работал на полную, гоняя по квартире потоки прохладного воздуха, но все равно не справлялся с царящей в доме духотой. Том открыл холодильник, вытащил бутылку кефира и, открутив крышку, жадно припал к горлышку губами. По подбородку потекли две тонкие белые струйки, закапало на грудь. Он отёр губы тыльной стороной ладони и глухо рыгнул. Голова потихоньку прояснялась. В соседней комнате громко спорили, но сейчас ему было наплевать: похмелье кантовало, заставляя эгоистично забить. Том знал, что не нужно было ехать на афтерпати, но всё равно поехал и напился до беспамятства, а потом обжимался в VIP-кабинке с какой-то пышнотелой девицей. Он весь перемазался в её противном светло-розовом блеске, пропах удушливым ароматом духов и заработал два засоса на шее, которые чудом не увидела Катрин. При одном лишь воспоминании о вчерашнем вечере его едва не затошнило. В кухню вихрем залетел Билл. — Она меня достала, — сходу заявил он, складывая руки на груди. Тому не нужно было задавать наводящих вопросов, чтобы понять, о ком идёт речь. — Чего вы опять не поделили? — устало спросил он, прикладывая к голове прохладную бутылку с кефиром. Виски ломило от тупой ноющей боли. — Скажи ей, чтобы не притрагивалась к моим вещам! — воскликнул Билл, ударяя ладонями по гладкой поверхностью стола. Его голосу вторило хлопанье входной двери. Том поморщился. Скандал с самого утра — что может быть лучше! И вовсе неважно, что «утро» началось для него в три часа дня. — Сам скажи. — Сказал. Результат видишь. Разговаривать не хотелось. Том сделал ещё один глоток кефира и поднял глаза на брата. — Чего ты от меня-то хочешь? Билл вдруг оказался неожиданно близко, словно реальность исказилась, уничтожив лишний метр пространства. — Томпустьонауйдет, — протараторил он, впиваясь ногтями в его плечи и заискивающе заглядывая в глаза. Том ненавидел этот взгляд: так смотрят дворовые собаки, выпрашивая у прохожих кусочек еды. — Отвали, — пробурчал он, оттесняя брата, но Билл изловчился, подлез ему под руку и прижался к груди, словно девочка-фанатка, одержимая мечтой коснуться кумира. — Я не хочу делиться, — заявил он, пряча лицо на его плече. От него пахло кремом и лаком для волос, а ещё полузабытым запахом детства, имбирным печеньем и слепящим глаза солнцем. — Эй, — осторожно позвал Том. Голос почем-то дрогнул. — Не хочу, не хочу, не хочу… — Чего ты заладил? — Не хочу… — Билл! — Не хочу! — закричал он, вдруг оттолкнув его от себя. Том поскользнулся, неловко взмахнул руками, роняя бутылку, и упал на спину, приложившись затылком об пол. Билл остановившимся взглядом смотрел на расползающееся на линолеуме белое пятно. — Блядь, — выдохнул Том сквозь напряжённо стиснутые зубы. — Блядь, Билл... Младший упал на колени, порывисто обнимая близнеца за шею и сдавленно всхлипнул, словно давя в себе рыдания. — Прости. Перед глазами кружился потолок. Билл, отстранившись, продолжал что-то говорить, часто-часто облизывая губы. — Уйди, — простонал Том, запрокидывая голову — лишь бы не чувствовать душащую ароматную смесь из крема, лака и детства. — Том, — шёпотом, в губы. Ожидаемо. Закономерно. Неправильно. Он оттолкнул его грубее, чем следовало. Билл ойкнул, проехавшись ладонью по разлитому кефиру. В глазах его было абсолютное неверие пополам с вопросом. «Как же так, Том?..» Именно в этот момент Том понял, что земля начала уходить у них из-под ног.***
POV Bill Точкой нашего соприкосновения стали телефоны. Привет-пока, бессмысленные разговоры в две минуты. Ты с ней, я — сам по себе. Мои ногти сгрызены под основание. Теперь я радуюсь ненавистным ранее типсам: оказывается, даже такая мелочь может подарить чувство спокойствия. Нервы? Нет, просто ноготь сломался. Я ненавижу ночи, потому что в это время суток мне нечем себя занять, и в голову приходит непозволительно много мыслей. Премии, фотосессии, концерты — не до рефлексий, работа. Ночь — самое страшное время суток. Мне хочется позвонить тебе и вместо волнительного «привет» прошептать: я тебя ненавижу. Задохнуться от ярости, стиснуть обеими руками мобильный телефон, отшвырнуть его в сторону, разбивая о стену, закричать от безысходности — лишь бы не было этого невыплаканного комка в горле. Зачеркивать бесконечные «люблю», заменяя их «ненавижу». Это так просто.***
2007 POV Tom Небо в августе удивительное, не похожее на июньское или июльское. Ночью — непременно звёздное, ясное; днём — пронзительно-синее, усыпанное редкими кучевыми облаками, словно молочный коктейль — сливками. В августе обретаешь потерянное дыхание: дышится неожиданно легко, всей грудью, до абсолютной наполненности лёгких. В августе совершенно не хочется спать. Ведомый интуицией, я преодолеваю пролёт за пролётом, перешагивая через две ступеньки. Лестница ведёт к самой крыше — откинь крышку люка и шагай до края, пока не возьмёт верх инстинкт самосохранения. Я не боюсь высоты, но на мгновение всё равно пугаюсь, чувствуя предательскую дрожь в ногах. Я замечаю Билла сразу: он стоит в паре метров от края. Плечи опущены, ветер треплет чёрно-белые волосы. Картина, достойная кисти художника. — Билл, — окликаю его я. Он оборачивается так стремительно, словно ждал именно меня. На лице толстый слой косметики, улыбка — насквозь фальшивая. За неё проплачены тысячи евро, но на меня она не производит ровно никакого впечатления. — Пошли домой. Мне страшно, когда он стоит вот так — пугающе близко к краю, словно готовый в любой момент сорваться вниз. Я знаю, что он никогда так не сделает, но всё равно боюсь. Шагнув к нему, я хватаю брата за руку и тащу к выходу, ожидая препирательств или просьб оставить его одного, но Билл молчит, покорно следуя за мной. Его ноги босы, и я отдаю ему свои шлепанцы, надевая на ноги, словно ребёнку. — Вот вы где, — улыбается Катрин, сверкая камнями в ожерелье. — Стол накрыт, можно приступать. Билл замирает и больше не двигается с места. Я закрываю глаза, мысленно прося самого себя о терпении. Я не хочу вставать между двух огней, как бы эгоистично это ни звучало. Я не хочу выяснять отношения с братом. Я не хочу ссориться в нашу с Катрин годовщину. Я не успеваю подумать о других «не хочу» потому, что Билл шумно вздыхает и целует меня. Моя девушка хватается за стену и сползает вниз.***
2003 POV Bill Здравствуй, дорогой дневник. Наверное, так следует начинать запись, да? Я никогда не вёл дневников, но сейчас что-то подтолкнуло меня взять ручку и начать писать в этой тетради. Не думаю, что это войдёт у меня в привычку, но чем чёрт не шутит? Сейчас каникулы, и мы с братом отрываемся на полную катушку. Конечно, в тех пределах, какие позволяют стены нашего дома и родители. Мне нравится Сьюзи из параллельного класса, но я не решаюсь подойти к ней. Могу поклясться, что она тоже начнет обзывать меня. Тупой стадный инстинкт. Как же я ненавижу эту грёбаную школу. У Тома опять новая подружка. Ее имя тоже начинается на «С» — то ли Стелла, то ли Софи, не помню. Обжимания, поцелуи, мороженое в кафешке за углом, держания за ручку — всё как у старшеклассников. Мне завидно, потому что у меня никогда не хватит смелости даже подойти к Сьюзи — не то, что поцеловать. Мне любопытно, как целуется Том. Наверное… [зачёркнуто]***
— Билл, не надо. Дыхание обжигает шею.***
2007 POV Tom — Добился? Билл смотрит на меня широко распахнутыми глазами, не мигая. Спина прямая, будто шест проглотил. Я срываюсь на крик. — Добился, блядь?! В голове шумит гул пополам с заевшей на повторе фразой Катрин: «Я больше не хочу копаться в вашем грязном белье». — О чём ты? — голос Билла тихий и ровный, будто не он полчаса назад бил посуду и хлопал дверьми, будто не он целовал мои руки, самозабвенно прикрыв глаза, будто… — Не прикидывайся! — Я сношу рукой вазу с цветами, и та падает на пол, разбиваясь на мириады осколков. Билл вздрагивает, смыкая веки, словно пытаясь убежать в эту мнимую темноту. — Какого хрена? — шепчу я. Он разворачивается и уходит, шлёпая босыми пятками по ковру, ловко огибая осколки. Тишину можно резать ножом. Ну уж нет. Я настигаю его в коридоре, удерживая за локоть, и разворачиваю к себе. — Мы не договорили. — Нам не о чем говорить, Том, — глухо, но чётко. Прячет глаза. Это окончательно выводит меня из себя. Я хватаю его за ворот рубашки, резко дёргая на себя. Голова Билла безвольно запрокидывается, и моему взгляду открывается белоснежная шея с россыпью родинок. Он сглатывает — под тонкой, почти прозрачной кожей нервно ходит кадык. Я повторяю за ним, не в силах отвести глаз, словно загипнотизированный. — Доволен?.. Он криво усмехается. — Более чем. Я рву на нём рубашку, и пуговицы брызжут во все стороны, словно пластмассовый гейзер. Я бью — с силой, по лицу. Его ноги подкашиваются, и мы падаем на пол. Колени вспыхивают болью, но мне всё равно. Билл лежит подо мной, тихий и покорный. Горячий, словно печка. Нижняя губа разбита; глаза безумные, почти жёлтые, как у хищника; на бледной, мерно вздымающейся груди — торчащие пятнышки сосков. Я целую его — в первый раз сам, сознательно, раскрывая языком рот. Он вмиг превращается в оголённый нерв, остро реагируя на каждое движение, и подаётся ко мне — жадно, нетерпеливо, словно только и ждал этого момента. Касания вспыхивают искрами фейерверка, обжигая кожу. Руки гладят, сжимают, царапают, щиплют. Мне сносит крышу; ему, кажется, тоже. Воздуха отчаянно не хватает, глаза закатываются, это слишком, прекрати, не надо. В штанах тесно и жарко, тянет, неправильно, но, чёрт возьми, закономерно. Я хочу его. Под моей ладонью бьётся его сердце, быстро-быстро, словно у птицы. Он задыхается, ёрзая по жёсткой поверхности пола, и обвивает ногами мою талию. Лязгает пряжка ремня; металлический звук бьёт по ушам громче набата. Билл выгибается, и мне хочется хлестать его по щекам, лишь бы стереть с лица отпечаток похоти, затягивающей меня в свой чёрный омут. — Почему? — хрипло. — Почему я? — Ну, Йост меня не хочет, — невпопад шутит Билл. — А ты пробовал? Дыхание — на «стоп». — Пробовал, — помедлив, пробуя слово на вкус, смакуя. И будто чужое, выдохом, сквозь стиснутые зубы: — С-сука. Знаю, что врёт, но ничего не могу с собой поделать. — То-ом, — тянет Билл, хныкая, и я больше не медлю. Я слушаю его стоны и почему-то плачу. Я думал, после этого он отступится. — Ты сумасшедший? — шепчу я, но Билл лишь тянется ко мне, целуя в уголок губ. Меня шокирует подобная нежность, мне хочется бежать без оглядки, но вместо этого я притягиваю брата к себе, устраивая голову на костлявом плече. Я пойму позже. Билл застёгивает джинсы и поднимается на ноги, но я успеваю заметить на его бёдрах тёмные синяки от собственных пальцев. Нахмурившись, я прижимаюсь лбом к его животу. Билл вплетает пальцы мне в дреды. Я знаю: улыбается.***
— Простите, что задержались. Том протиснулся между коробками с аппаратурой и протянул руку, помогая близнецу преодолеть препятствие. Георг удивленно вскинул брови. Йост отвёл взгляд. Густав улыбнулся, кивком приветствуя ребят. Телефоны молчали.FIN