Eager

— Так и что же про тебя пишут в газетах? — Кит мерно (и нервно?) покачивает ногой, туда-сюда, туда-сюда, белый атлас широкой штанины мягко переливается в тусклом свете бара — завораживает, глаз не отвести. — Что-нибудь интересное, наверное? Мик держит паузу; ждет, пока Кит попросит бармена повторить, а тот смешает в невыносимо блестящем шейкере престранный, ледяной и головокружительный напиток — медленно, с достоинством, как и подобает в самом фешенебельном заведении порочного Лондона. — Вовсе нет. — Мик делает наконец глоток из запотевшего бокала — выпивка пронизывает пищевод охлаждающим вихрем, бьет в голову, перехватывает дыхание. Четыре с половиной секунды на то, чтобы справиться с ударной дозой, не потерять человеческое лицо и даже получить своеобразное удовольствие от того, что наконец-то снова можешь дышать. — Ровным счетом совершеннейше ничего. — Я так не думаю, — Кит выпрямляется на стуле. Темные волосы падают на лицо — поправить бы, руки чешутся. — Тебе показать? Или сам поймешь, о чем я? — Сделай милость. Свет из художественно покосившегося абажура падает наискось. На лице Кита причудливые тени — глазницы кажутся более темными и впалыми, очерк скул непривычный и резкий. Серьга в ухе, Мик готов поклясться, тихо звякнула — настолько резко Кит дернулся, потянувшись за своей сумкой. Кто этот живой рок-н-ролл во плоти? Куда делся угловатый почти подросток с застенчивым взглядом исподлобья и неубедительными попытками изображать плохого парня? — Раз. — Газета со шлепком опускается на барную стойку. Бармен не реагирует. Это очень хороший бармен, надо думать. Вышколен, как и подобает. Мик смотрит на заголовок, смотрит, смотрит и смотрит — и не знает, смеяться ему или еще что. «Мик Джаггер и Дэвид Боуи: звездные друзья и коллеги или зарождающийся роман?» Это получилось как-то само. Правда. Честное слово. Это всегда подкрадывается незаметно, а если ты еще и знаешь человека всю сознательную жизнь, то остается еще меньше поводов что-то заподозрить. Мир галопировал в бешеном темпе, сминая судьбы и руша жизни, люди рождались и умирали, воевали и выступали за мир, ненавидели друг друга, целовались и занимались любовью, а Мик Джаггер в оцепенении одиноко сидел на залитом солнцем полу в пустой съемной квартире и спрашивал себя, какого, собственно, черта… Кит Ричардс — боже праведный, как? .. В слове из пяти* букв Мик находит горе и счастье, холодный разум и безумие, пожирающий все огонь и сверлящий холод — лицо негодующе вспыхивает при одной мысли об этом, а руки дрожат. И губы. Губы тоже дрожат. У него-то, у Мика, который плакал последний раз в двенадцать лет? .. Просто у Кита темные глаза, постоянно влажные, и застенчивая улыбка, и худая спина, и тонкие ноги и ключицы, голос негромкий, а фразы едкие и порой злые, и нет, вовсе он не похож на девушку, даже Брайан Джонс похож на бабу больше. Вот ведь загадка — все эти гейские штучки ограничились для Мика яростным отбиванием от недавних горячих домоганий пьяного Эндрю Олдэма, тоже, кстати, вполне себе натурального. Ему, Мику Джаггеру, вроде как всегда нравились девушки. Правда, у тех, что ему нравились, он как-то не подмечал ни разлета бровей, ни манеры курить, ни острых локтей и плеч — все это не было существенным. А теперь — теперь существеннее некуда. Весь мир теперь именно из этого и состоит. Вот только Кит влюблен в музыку и в Линду. А Мик влюблен в Кита, совершенно-совершенно точно. — Какого черта, Мик, нахуй, Джаггер? Зарождающийся… роман с этим педиком? В газете во всех красках обрисовывалась полусмазанная фотография — какой-то криворукий папарацци снял, как Мик положил голову на колени Дэвиду Боуи. Кит в сердцах хлопает газетой по стойке. У него подрагивают ноздри, если он злится, и верхняя губа тоже дергается. Мик ухмыляется — о, он знает, как выглядит со стороны его фирменная усмешка. Чтобы воспроизвести ее сейчас, требуется изрядный запас прочности и самообладания. — Неужели ревнуешь? — Конечно. Еще скажи «завидуешь». Да черт же тебя дери, Мик, — горячие руки тяжело ложатся на плечи, и даже такое касание порождает на коже шквал тактильных ощущений, — сам не заботишься о своей репутации — нас с ребятами хотя бы не позорь. Я лично не хочу, чтобы кто-то думал, что Роллинг Стоунз гонятся за модой и занимаются, — тяжелый выдох прямо в лицо, — занимаются этой пидарасней. Кит сокрушенно качает головой, укоризненно смотрит исподлобья. Он, видно, здорово набрался, пока ждал Мика в баре. — Имеешь что-то против? — Чушь собачья это всё, — ворчливо говорит он. — Да? — Ну да, да, конечно… Нельзя заниматься… этим в погоне за популярностью, Мик. Это против природы. Точно тебе говорю. Как-то перед глазами все закрутилось в немыслимое тошнотворное торнадо — звон струн расстроенной гитары, хохот, пение, дым от чьего-то косяка, пестрые наряды, стены неизвестно чьего дома, щедро залитые вином. Кто хозяин вечеринки, что они все вместе такое принимали, что аж пол под ногами будто проминается, а в ушах оглушительный свист и грохот? .. Как так все повернулось, что они с Китом оказались вдвоем на диване самой дальней комнаты, притиснутые друг к дружке горой какого-то хлама, почему рука Мика доверительно обвивает чужую горячую, влажную от пота шею? Такое случается — тебя словно включают, и ты не можешь вспомнить, что делал минуту назад. Невидимая сила пробудила в Мике сознание одним ярким импульсом — и он судорожно глотнул воздуха, задохнулся, боясь представить, что совершил сейчас что-то непоправимое. Да, да, ведь он только что как будто в красках излагал Киту что-то небезынтересное. Тот молчал и смотрел на Мика, безмятежно улыбаясь и морща нос. От него пахло водкой, травой и чипсами с уксусом. Зрачки на пол-лица, в улыбке полнейшее умиротворение. «Так ты у нас педик? — Кит, озадаченно моргнув, вдруг захохотал и уткнулся лбом в плечо Мику. — Прямо… педик, да? И я тебе нравлюсь?» Мик покачал головой, затем, передумав, кивнул — не один раз и не два, словно в такт какой-то своей внутренней музыке, и его рука скользнула по чужой спине. О, дурман и бессилие — сейчас до неприличия было смешно даже от того, от чего должно бы стать очень страшно. «Я тебе… Ни хуя себе, — он снова усмехнулся и расплылся в улыбке. — У тебя холодная рука, Мик. Мне щекотно.» Холодная рука была на бежевом джемпере Кита, а сейчас вдруг оказалась под ним — пальцы жадно ощупывали каждую косточку позвоночника, гладили каждый миллиметр влажной кожи. От наркотиков ли все вокруг плыло, или же просто мир проходил сквозь призму трепещущего напряжения? — Ты, что ли, позвал меня, чтобы просто поговорить о грязных сплетнях в желтой прессе? Мик курит, уставившись в одну точку и ритмично пиная металлическую трубу, прибитую внизу вдоль барной стойки. Он давно обещал себе завязать. Вредно для голоса и для легких. Вот только сейчас проще поглотить ударную дозу никотина и смешать с этиловым спиртом, чем второй раз в жизни испытать острый приступ откровенности. — Не буду врать, в основном — да. Это важно для всех, Мик. Ты что, и в самом деле путаешься с Дэвидом Боуи? Непонятно, ждет ли Кит ответа: он затягивается, выдыхает дым прямо в полированную поверхность стойки, пепел осыпается с сигареты прямо на пол, волосы свешиваются вниз, закрывая лицо. Пауза долгая — настолько долгая, что ровно за это время можно было бы, пожалуй, и кое-что рассказать. Трепет, что ежесекундно пронизывал Мика поначалу, куда-то улетучился с годами, сосущая черная дыра в груди затянулась — осталось только болезненное ощущение старой зарубцевавшейся раны, чего-то, про что нельзя забыть, но к чему можно привыкнуть. — Может… — от резкого движения стойка чуть дергается, — может, вы еще и трахались? »— Мик… — расширенные зрачки казались еще больше, если смотреть на них с расстояния в пару сантиметров. — Мик…» В самых постыдных снах и мыслях грезилось, что это может быть плавно и медленно — контакт взглядов, ладоней, наконец, губ. А сейчас крыша, гремя шифером, стремительно унеслась в заоблачные дали, а воздух как-то резко кончился. Мик закрыл глаза, потому что голова кружилась немилосердно. Он целовал Кита — жадно, тяжело дыша, то зарываясь пальцами в его волосы, то гладя по щеке, то неловко зачем-то пытаясь оттянуть горло бежевого джемпера. Возбуждение пронзало тело раскаленным стержнем, и Мик пытался хоть как-то удержаться на краю действительности и не увязнуть в иллюзорном болоте внезапно разверзшейся страсти. Кит, Кит, господи боже — да, это его худые ребра сейчас под пальцами, его горячее лицо рядом, это он позволяет себя целовать и пытается положить Мику руку на плечо, и в это лучше поверить сейчас —, а не собирать по крупицам разрозненные воспоминания и обрывки впечатлений потом. Колено соскользнуло на диван — прямо между ног Кита. Что-то твердое и бесконечно чувствительное мешало ему сдвинуться дальше. «Блядь, Мик…» — Хватит ржать! — лицо Кита болезненно вспыхивает. — Я пытаюсь как-то до тебя достучаться, а ты вдруг смеяться начинаешь. Я что-то такое смешное сейчас сказал?! Мик ложится лбом на прохладный металл, и его плечи неудержимо содрогаются — от хохота и от сдавленной, сдерживаемой боли. До дурноты странно и болезненно смешно слышать все это от Кита. Хриплый недовольный голос накладывается поверх воспоминаний, стеной вставших перед глазами. Больно. Вот так сразу, без предисловий, без прелюдий, без подготовки — было чертовски, обжигающе больно. До сбившегося дыхания, до искр из глаз. Весь мир обеднел в красках, смялся ненужным листком бумаги, был отброшен за ненадобностью в корзину для мусора — не потеряла своих очертаний лишь острая боль. И Кит. Кит, закусывающий верхнюю губу, уставившийся в пустоту широко открытыми глазами, упирающийся руками в грудь Мика, неровными толчками помогающий ему двигаться. Ноги-то как устают, оказывается… Где-то на верхнем этаже с хлопком только что вскрылась очередная бутылка шампанского, приветствуемая радостными возгласами… «Давай лучше так…» — Мик обессиленно повалился на бок, повернулся на спину, каким-то чудом едва не скатившись с узкого дивана. Теперь Кит был сверху — он уперся лбом в место где-то между плечом и головой Мика и тяжело дышал, и дыхание щекотало обнаженную кожу. Эта деталь почему-то вернула в реальность. Немного. Самую малость. «Давай, Кит…» — рука поползла вверх по его спине, гладя лопатки, обхватывая худую шею, взъерошивая волосы на затылке. Черт, как же это все… Кит вздрогнул, словно просыпаясь от летаргического сна. Весь дом, в котором проходила роскошная вечеринка, был отделан по последней моде, мебель новая. А эта комната выбивалась из стиля. Старая, стены облупленные. Диван скрипел. Ритмично, равномерно, как-то гадко — так скрипит мебель лишь в одном случае. Неожиданный поцелуй прервал разрозненные, обрывочные мысли Мика — влажный, горячий, пьяный поцелуй. Губы, щека, подбородок. Джаггер вздрогнул, задохнулся, рефлекторно подставляясь под смазанные, жадные прикосновения — ради одного этого стоило… Ну конечно же. Даже сексуальный маньяк по наитию ищет губы своей жертвы — рефлекс, срастающийся с личностью человека на генетическом уровне. — Ну, а это, по-твоему, что такое? Перед Миком оказывается вторая газета. Заголовок даже замечательнее предыдущего. — Кит, мне, конечно, очень лестно, что ты собираешь всю периодику, где упоминается мое имя, но все-таки… Мик лежал в оцепенении, глядя в потолок и стараясь ровно дышать — четыре часа, пять, шесть… Первые лучи солнца пробивались сквозь неплотно задвинутые шторы, подбородок Кита всё это время упирался в чужое плечо. Мысли упорхнули, как облетают старые листья с деревьев при малейшем дуновении ветра. Он не знал, сколько прошло времени, когда Ричардс вдруг вздохнул, открыл глаза и уставился на него. «Мик? Это ты, что ли?» Кивок, потому что на большее нет сил. «Боже, это невозможно. Нельзя столько пить. Что мы делали ночью и кто нас сюда сложил? ..» На подоконнике по-хозяйски прохаживался грязно-коричневый потрепанный воробей. «Я вот ни черта не помню. Что, ты тоже чувствуешь себя отвратительно?» Тошнота подступила к горлу. Желудок сжался. «Даже и не спрашивай, Мик. Даже и не спрашивай.» — Энджела Боуи жалуется прессе на то, что ты спишь с ее мужем, которому не хватает бровей и целомудренности, — тяжелый вздох. — Мик, я понимаю, эпоха декаданса и прыжков в койку к каждому встречному, но, черт возьми… — Да Энджела Боуи вообще интеллектом не отличается, — хмуро и устало говорит Мик. — Меня вот больше напрягает, что она была уверена, что я в нее влюблен и что я посвятил ей песню «Angie». Никто, кажется, не в курсе, что эту песню написал ты. Лицо Кита меняется на глазах — видимо, он так ждал смены темы, что готов уцепиться за любую глупость. Сквозь угрюмую маску «эпохи декаданса и прыжков в койку к каждому встречному» вдруг просвечивает довольная ухмылка. — Глупо вышло, а? — Именно что. «Можно бы и поспать, как ты считаешь?» Великолепный Дэвид Боуи зевнул, откинул одеяло и встал с постели, подошел к окну и задернул занавески — солнце так слепило глаза, что с открытым окном заснуть бы точно не удалось. Дэвид не стеснялся своей наготы: Мик пристально рассматривал ровную спину, натянувшуюся на ребрах кожу, ямочки на крестце, красивые ягодицы, длинные стройные ноги. Рассматривал спокойно, без беспокойства, дерганья и взмокшего лба. Чисто эстетическое наслаждение. Боуи скользнул назад в постель и блаженно вытянулся: комната погрузилась в восхитительный прохладный полумрак, и сейчас, после шести часов разговоров, курения и бутылки мартини на двоих хотелось только провалиться в долгожданный сон. Дверь распахнулась бесшумно, и из полудремы Мика выдернул лишь сдавленный женский вздох. На пороге стояла Энджела Боуи. «О… — невозмутимо пробормотал Дэвид. — Доброе утро.» «Я принесу кофе, » — почти беззвучно пробормотала Энджи и выскользнула из комнаты. Чуть позже издалека донесся плеск воды, звон посуды: похоже, она и в самом деле взялась варить кофе. Ну что же, люди по-разному справляются с потрясениями. Мик вздрогнул от ощущения руки у себя на плече: Дэвид приобнял его, подтянул ближе к себе. От него пахло женским парфюмом и мартини. Очаровательная, чуть пьяная улыбка засветилась в паре сантиметров от лица Джаггера. «Она в жизни не поверит, что мы с тобой не спали, как думаешь?» — он хихикнул, потеревшись щекой о его плечо. Мик пожал плечами. Горячие губы Дэвида скользнули по его ключице, шее, мочке уха, он снова чему-то усмехнулся. «У нас просто не было на это времени. Ты был слишком занят, шесть часов рассказывая мне все о Ките Ричардсе. Кто бы мог подумать, Мик…» Кто бы мог подумать, и правда. Столько лет прошло, а воспоминания о той ночи не то что никогда не сотрутся — даже не потускнеют никогда, совершенно точно. Наверное, должно стать легче — будто перекладываешь часть тяжелой ноши на кого-то другого. Теперь Дэвид Боуи тоже об этом знает. В какой-то степени это объединяет даже больше, чем секс, которого и вовсе не было. — Ну и дел ты натворил, Мик… Даже если у вас ничего и не было — никогда не пойму, с какой целью затевался этот эпатаж. Мик молча улыбается. — Вспомнишь через несколько лет — сам же умрешь со стыда, старик. Мик молча кладет деньги на барную стойку. — Я бы умер, точно тебе говорю… Мик молча спрыгивает с высокого стула, взъерошивает Киту волосы и направляется к выходу из бара, мимо гардероба, мимо швейцара, мимо всех и вся. Никто и вправду не понял бы, если бы его сейчас повторно разобрал приступ нездорового истерического смеха. *пять букв — Keith (англ.)