Боль на двоих

      Стеклярус на декоративной подушке впивается в щёку, ранит нежную бледную кожу, оставляя на ней тонкие полоски-царапины. Пальцы пытаются ухватить шёлковую простынь, комкают её, но она слишком скользкая и непокорная, не даётся. С таким же успехом Джафар мог цепляться за воздух, но всё бесполезно. Он падает в чужую темноту, сам согласился на эту жертву, а то, что он пытается ухватиться за прохладную ткань — знак не сопротивления, а того, что хриплых стонов уже недостаточно, чтобы выразить... Что?       Страх, обожание, покорность, или... Любовь? Он и сам не знает. Какая-то непонятная смесь чувств, и иногда она словно парализует, не даёт сбежать, даже когда Синбад совсем не похож на себя, как сейчас. Когда он позволят себе быть жёстким, грубым.       Син ведь эгоистичный, словно избалованный ребёнок. Ломает даже любимые игрушки, прежде чем использует полностью. Но это тоже маска, как и личина бескорыстного добряка, которую дано увидеть лишь нужным людям. Настоящего Правителя Семи Морей знают немногие. Он так же эгоистичен, иногда жесток, только вот больно ему от этого, от вынужденной лжи и слёз ломающихся под его недрогнувшими пальцами игрушек. Ему больно, и он срывается, очень редко, и Джафар может пересчитать эти разы по пальцам одной руки, но он помнит каждый из них.       В такие ночи в спальне с горой подушек у него появляются новые шрамы, царапины от нетерпеливых пальцев и жадных поцелуев-укусов. Они заживают совсем быстро, но вот следы-отражения в душе от них остаются надолго. После этих ночей у него жутко болят колени, которые каждый раз разъезжаются по скользким простыням. В эти ночи Син берёт его, как случайную шлюху из дорогого борделя, вжимая в кровать, и Джафару иногда до боли в шее приходится поворачивать голову вбок, чтобы ухватить искусанными губами воздух, а не ткань, обтягивающую подушки.       Это больно. И пусть потом Джафар стонет от удовольствия, сначала он всё равно вскрикивает от боли — в эти ночи Синбад не тратит время на подготовку, на долгие ласки. Просто берёт то, что принадлежит ему.       Это больно. Не Джафару, Синбаду. Больно от осознания того, что, несмотря на всю жестокость и резкость, Джафар всё равно покорно отвечает на его поцелуи, позже, когда пелена слепой злости напополам с желанием спадает, оголяет другие чувства, не такие грязные.       Забота, благоговение... Любовь? Возможно. Синбад не знает. Но когда Джафар, измотанный, обессилено откинувшийся на подушки, губами осторожно забирает из его пальцев кусочек рахат-лукума, аккуратно слизывая с них сладкую сахарную пудру, он всё-таки не выдерживает и спрашивает:       — Больно?       И, укладываясь рядом и утыкаясь носом во впалый живот, он чувствует, как тонкие пальцы, зарываясь в его спутанные волосы, ласково перебирают мягкие прядки.       — Теперь нет.       И Джафар говорит правду. Ему не больно. Вместе с Синбадом — не больно.