Нежный закат

На район Инудзури опускался алый закат, окутывал дома и полуразрушенные хижины в алые тона, оставлял отблески на стенах и листьях деревьев, опускал в сердца жителей, огрубевших от тягот повседневной послежизни, связанной с нищетой и опасностью, надежду на что-то лучшее, светлое, более доброе. Редко в Инудзури выпадали такие закаты, не кровавые, заливающие небеса алыми брызгами, которые на следующий день могли залить и землю, а нежно-розовые, как персики в садах у богачей, налитые спелостью летнего дня. Облака застыли в небе, не тронутые ветром, похожие на клочья ваты, но не грязной, не обагрённой кровью, а нежно-нежно белой, слегка с оттенком розового. Улицы пустели, торговцы расходились по домам, шумно суетясь, громыхая лотками с товаром и проклиная всё, что было в их послежизни, и эту дорогу, сбитую вдоль и поперёк, и надвигающийся вечер, который своим приходом лишь продлит их страдания, и этот чудесный закат, и небо, и друг друга. Каждый думал только о том, как бы выжить самому, выгрызть из чужого горла лучший кусок, продлить своё существование, которое они так ненавидели. Лотки толкались друг о друга, их владельцы сквернословили; торговец яблоками с силой толкнул свой лоток так, что он покачнулся, и пара фруктов упала на землю, оставшись незамеченной для владельца. Яблоко подкатилось к ноге Ренджи, он поднял его, обтёр о рубаху и с наслаждением вгрызся в плод, откусывая сразу половину; рот наполнился кисло-сладким соком. Довольно осклабившись, Абараи повернулся спиной к рынку и посмотрел на закат, невольно пытаясь осмыслить, понять, постичь, что за чувство плещется в его сердце, когда он смотрит на это розово-нежное небо и обрывки облаков, что теплится в его душе, что за загадочная мелодия звучит в ушах? Ренджи не мог понять, не мог ухватиться за ту самую ниточку, что вела его размышления. Кажется — вот она, протяни руку, схвати и зажми в горсти, ан нет. Ниточка всякий раз ускользала, не предоставляя и шанса себя распутать. Но ведь по-настоящему сильных парней, в чьё число записывал себя красноволосый, не должен волновать какой-то там закат, пусть даже достойный кисти величайшего из художников. Огрызок яблока выпал из руки; Ренджи сердился, сам не понимая, почему. Почему его, чёрт возьми, так волнует этот закат? Сжав кулаки, Абараи оглянулся в поисках однокашников, таких же бродяг и воришек, как он, но понимал и то, что надеется увидеть только одну черноволосую макушку, фиолетовые глаза и задорную улыбку; где же Рукия? Ренджи ужасно хотелось её увидеть, до боли в мышцах хотелось, просто видеть её и знать, что она существует, что не растает в дымке этого заката. Ляпнуть что-то глупое, почувствовать, как она ударит его в бок, рассердить её и улыбаться про себя гневному её личику, которое приобретало совершенные черты, когда Рукия сдвигала брови. Так получилось, что среди их руконгайской банды девушка была одна-единственная, и каждый из бродяг ловил себя на мысли, что, пусть у них и нет официально избранного вожака, негласной предводительницей является именно эта ясноглазая девчонка, которая ростом едва дотягивалась каждому до плеча. Ренджи гордился тем, что стал ей ближе остальных, надеялся на то, что со временем Рукия увидит в нём не только друга, но эти мысли Абараи в себе подавлял, почему-то опасаясь их, опасаясь открыть Рукии свои чувства, будто тогда она, такая сейчас бесконечно родная, станет ему чужой. Летний вечер был тёплым, как парное молоко, за день нагретая лучами солнца земля отдавала своё накопленное тепло воздуху, ночь предстояла жаркая, удушливая. Ренджи пошёл прочь от рынка, наскучив шумихой. Рукии там всё равно не было. Сегодня они ночуют в лесу недалеко от посёлка, на поляне, которую давным-давно облюбовали для ночлега в летние ночи. Лес встретил Ренджи прохладным ветром, что поднялся к закату; пролетел по листьям, шурша ими и нарушая дневной безветренный покой; листья шумели укоризненно, будто пробуждённые ото сна, роптали на ветру, трепеща, подвластные его воле. Ренджи шёл всё глубже в лес, к реке, босым ступням было прохладно от тенистых троп. Хотелось умыться, смыть с лица пыль, жару, пот и яблочный сок, что остался на губах. Река блестела из-за деревьев, закат отражался в ней, отчего вода казалась розовой, волны бежали куда-то, шептались, плескались… Сначала Ренджи показалось, что река поёт, потом он услышал в голосе до боли знакомые нотки. Выглянул из-за дерева, стараясь не дышать, и застыл на месте, невидимый, неслышимый, скрытый тенью лиственницы, не в силах поверить в то, что видит. В реке, спиной к нему, стояла Рукия, она купалась. Нехитрая одежонка была сложена на берегу в аккуратную стопочку, девичье тело было обнажено, худенькая спина изящно изогнулась, лопатки выпирали на ней, поясница выгнулась, ягодицы на вид казались удивительно упругими, Ренджи готов был поклясться, что на вкус они такие же, как недавно съеденное яблоко. Узкие бёдра, удивительно хрупкие плечи… Как обладательница такого хрупкого тела может быть такой сильной и выносливой, переносить все тяжести их бродячей жизни, да ещё быть одной из первых? Абараи сглотнул, рассматривая плечи Рукии, что качались в такт её нехитрой песни. Шейка девушки соблазнительно изгибалась, к ней прилипла мокрая прядь чёрных волос; Ренджи поймал себя на том, что страстно желал бы впиться губами в эту шею, оставить следы тысячи поцелуев на нежной коже, ощутить её яблочный вкус… И ему стало страшно от того, что она сейчас может его заметить, волшебство мига нарушится, Рукия испугается, ударит его, убежит и перестанет ему доверять. Потерять её доверие — страшнее смерти, страшнее нищенской послежизни, страшней всего. Ренджи не стал искушать судьбу долее, и скрылся за лиственницей, переводя дыхание, которое вдруг стало непомерно тяжёлым, будто он долго и много бежал. Ладонью прижав собственное выпрыгивающее из груди сердце, Абараи покинул реку. К поляне, где все друзья уже собрались, Рукия вышла весёлая и посвежевшая, с мокрыми кончиками волос. Они ужинали печёным картофелем, перебрасывая горячие клубни в ладонях; Ренджи не сводил взгляда с Рукии, сидя рядом с ней и чувствуя ни с чем несравнимый запах свежести, исходящий от тела подруги. Рукия оперлась спиной ему на грудь, и Абараи боялся дышать, чтобы не спугнуть её, как птицу с ветки. Но девушка не отстранялась, Ренджи заглянул ей в лицо — Рукия заснула, сморенная жарой, худенькая грудь тихо вздымалась. Абараи осторожно коснулся её плеча, устраивая поудобнее. В ту самую минуту он понимал, что обладает наибольшим сокровищем в своей послежизни, гораздо большим, чем деньги и слава. Пусть Ренджи не может признаться ей, но она тут, рядом с ним. А что ещё надо?