«...И Тьма поглотит тебя». (с)
- В столице восемнадцать часов, – тихое шуршание радиопомех перебил бодрый голос диктора. – В ближайшие пять минут наша служба новостей ознакомит вас с главными событиями этой среды. О введении очередного налога высказались сегодня депутаты... – неприятное известие прервал шум свободных частот. На следующем канале незримая рекламистка убеждала слушателей приобретать уникальные моющие пылесосы, чуть дальше предупреждали об ухудшении погодных условий, еще дальше надрывно пели о неразделенной любви. Вздохнув, Кенджи нехотя выключил радио, впустив тем самым в теплый салон щедрую порцию тишины, приправленную приглушенным дорожным гулом. Прислушался. Автомобиль, замерший на перекрестке, чтобы вежливо уступить путь маленькой желтой машинке, вел себя вполне мирно: звуков посторонних не издавал, притормаживал плавно, деликатно – точь-в-точь так, как и положено представителям его класса. «Хоть одна хорошая новость», – устало подумал мужчина, погладив эргономичный руль: со времени ремонта прошла неделя, но владелец темно-серого авто все еще осторожничал, придирчиво оценивая результаты оперативного вмешательства. Проблемы с тормозами не пустой звук, тем более – в преддверии непогоды, когда аварийность на дорогах стремительно возрастает. Если честно, аварий Кенджи побаивался: в одной из них еще в студенческие годы погиб его товарищ, большой любитель стритрейсинга, вечно отмахивавшийся от мудрых советов. Сынок влиятельного бизнесмена любил играть со смертью и однажды, как ни прискорбно, доигрался: во время ничем на первый взгляд не примечательного ночного полета в его машине отказали тормоза, без очереди отправив дерзкого гонщика прямиком к праотцам. С тех пор Кенджи перестал разделять мужское увлечение автомиром, даже сейчас, спустя годы, выезжал куда-то нечасто и внимательно следил за состоянием своей машины, особенно – за тормозными колодками. Но не только нелюбовью к дорогам аукнулась та трагедия: посидев и обдумав маячившие на горизонте перспективы, подающий большие надежды финансист решился забрать документы из престижного вуза – и это на третьем курсе обучения, при отличных рекомендациях преподавателей! Вот так вот попросту перечеркнул обеспеченное будущее, чтобы посвятить себя служению Богу, да еще, к слову, христианскому. Кошмар для семьи потомственных брокеров, едва ли не молящихся на Токийскую фондовую биржу! Микроапокалипсис. Отец Кенджи, успешный финансист, даже не сомневался, что старший сын пойдет по его стопам и в свой час исправно примкнет к торговому сообществу – в точности, как их деды, дядья и прочие родственники. Поэтому, узнав о таком вольнодумстве, сперва слухам не поверил, а потом, в личном разговоре, всячески пытался образумить молодого человека, утверждая – ни много ни мало, – что тот «предал дело семьи». Словесный поединок окончился бесславным патом: каждый остался при своем, зато отношения безнадежно испортились, что, конечно, не могло не огорчить миролюбивого Кенджи... Но что поделаешь? Не приносить же собственное будущее в жертву отцовской прихоти? Это несерьезно. И неправильно. Единственным, кто сразу и безоговорочно поддержал поступок будущего священника, стал его младший брат Хироши, в те времена как раз успешно поступивший на факультет финансовой аналитики. - Тсукаса, – сказал он, обратившись к старшему школьным прозвищем: с ранних лет выдуманные имена накрепко пристали к ребятам, – твоя жизнь только твоя, тебе решать, какой она будет. Никого не слушай и знай: ты всегда можешь на меня рассчитывать. - Спасибо, Хизуми, – в ответ Кенджи по-дружески обнял брата, стараясь не думать, что, скорее всего, Хироши таким образом просто убирал с дороги лишних конкурентов... Тсукаса всю жизнь боролся с собственным цинизмом и старался верить в искреннюю братскую любовь. Впрочем, дальнейшая дружба убедила Тсу в том, что сей цинизм не имел никаких оснований: несмотря на совершенно разные сферы деятельности, ребята общались едва ли не каждый день, причем главным инициатором этих встреч неизменно оставался Хизуми. Его приезды в маленький приход быстро обросли вереницей разнообразных слухов. Незнающие прихожане посмеивались: мол, погряз в грехах «коммерсант», раз так зачастил к священнику. Кто-то приплетал сюда местную мафию, некоторые недвусмысленно вспоминали про молодость обоих фигурантов и свободную мораль нынешнего поколения. Правда, когда выяснялось, что импозантный мужчина – родной брат пастора, сплетникам оставалось только вздыхать, обронив напоследок «понятно», обычно – разочарованно. Несмотря на поддержку Хироши желание помириться с отцом у Кенджи не пропадало. Прошли годы, но, к несчастью, отец все так же гнул свою линию. И если когда-то он обладал гибкостью, успешно применяемой в работе, то с годами, увы, безвозвратно ее утратил, превратившись в упертого старого сквалыгу, не признававшего даже доводы жены – опытного бухгалтера, – утверждавшей, что финансовая стезя не подходит чересчур доброму, учтивому Кенджи. Отец слишком любил сына, чтобы смириться с настолько нелепым выбором, и надеялся, что однажды... Правда, неделю назад о старых дрязгах пришлось позабыть, как, впрочем, и о личных интересах: близких людей примирила беда. Вот и сейчас Кенджи даже не думал о недавних ссорах и, наплевав на свою нелюбовь к автомобилям, игнорируя предупреждения о надвигающемся циклоне, кратчайшими путями спешил в больницу. К их общему любимцу и баловню. К Хиро.***
Это случилось семь дней назад, в серый, ничем не примечательный вечер, интересный, пожалуй, лишь парой-тройкой мировых новостей. Накануне то и дело барахлящие тормоза в машине окончательно вывели Тсукасу из себя: на очередном повороте его едва не вынесло на соседнюю полосу – счастье, что дорога оказалась пустынной! Отправив железного коня в мастерскую, Кенджи, к собственному стыду, совершенно позабыл, что завтра должен посетить приход своего знакомого. На счастье, помощь предложил брат, без колебаний одолжив Тсу личный транспорт, поэтому, справившись с делами, старший прежде всего хотел заглянуть к Хиро, чтобы вернуть тому ключи, поблагодарить да и побеседовать заодно. Странно, но на звонок по домофону никто не ответил. Хмыкнув, Кенджи порылся в карманах, открыл дверь подъезда самостоятельно и совсем скоро, поднявшись на нужный этаж, оказался в сумрачной элитной квартире. За порогом ощутимо пахло речной сыростью, было темно, тихо и почему-то холодно, будто бы целый день по жилищу разгуливал сквозняк. Тсукаса вздрогнул и осмотрелся. Нет, каких-либо явных причин для беспокойства мужчина не заметил: все предметы лежали на законных местах, следов проникновения в дом тоже не наблюдалось, но неприятное волнение, закравшееся в душу пастора, отчего-то не желало ее покидать... - Хизуми! – на всякий случай позвал Кенджи, решительно зажигая свет и переступая порог гостиной. Молчание. «Опять малявка что-то удумал», – рассердился Тсу, в который раз спросив небеса, почему некоторые люди не взрослеют. Правда, зрелище, открывшееся спустя секунду, отбило у него всякое желанье шутить: на полу, посреди комнаты, опрокинувшись навзничь и широко раскинув руки, без сознания валялся Хироши – ожившей картинкой из английского детектива. Охнув, Кенджи бросился к брату, похолодевшими пальцами обхватил бледную шею, пытаясь прощупать пульс... Хвала небесам, парень был жив, правда, дышал поверхностно, слабо, но все же дышал, что сразу сняло с сердца Тсу тяжелый камень. Однако тут же стало ясно, что ничего не ясно: на теле Хиза не было никаких внешних повреждений – ни ран, ни кровоподтеков. Разве только следы на запястье... Будто кто-то сжимал его, пытаясь выкрутить руку. Но одежда цела, на ограбление не похоже: дорогие часы, запонки, цепочка, даже увесистый перстень – подарок отца на двадцатипятилетие – на месте. Вот только сам Хироши бледен, точно покойник, и кожа холодная, синюшная, как у утопленника... Кенджи попробовал позвать брата, слегка встряхнул его, приподнял, но тот не отреагировал: видимо, обморок был слишком глубоким. Тогда священник расстегнул Хизу воротник, ремень, манжеты и, быстро набрав номер скорой, продиктовал адрес. До прибытия неотложки Тсукаса не знал, что и думать: Хироши с детства подводило здоровье, поэтому предположения, теснясь в голове, буквально громоздились друг на друга. Увы, но внятного ответа на вопрос «что стряслось?» священник так и не получил. Хизуми забрали в больницу. Придя в себя под капельницей, он, по словам медперсонала, сначала ошарашено огляделся, задав стандартный вопрос «где я?», а потом, несколько раз уточнив, жив ли он, наконец успокоился, буркнув напоследок нечто нелестное в адрес безымянного «психа». Кого он так назвал, Хиз не уточнил, в дальнейшем упорно отмахиваясь от расспросов. В тот же день молодого человека перевели в отдельную палату, где отныне ему предстояло проводить время в покое и тишине. Правда, события памятного вечера как были покрыты мраком тайны, так и не прояснились: что произошло до приезда Кенджи, Хироши совершенно не помнил. Был на работе, отправился домой через парк – дальше точно отрезало. Повреждений не обнаружено, разве что подозрительный след на правой руке, но ведь это сущая мелочь. Больного беспокоила слабость, головокружение, боль в мышцах, общее недомогание. «Давление снижено, пульс учащен, температура субфебрильная, частичная амнезия... – перечислял терапевт, листая карту странного пациента. – Ничего однозначного». Врачи, осматривавшие Хиза и сверявшие результаты анализов, лишь руками разводили, не решаясь поставить точный диагноз. По их словам, виной случившемуся, скорее всего, являлся стресс, а также перенапряжение и отсутствие нормального отдыха. Все чаще в речи докторов мелькало упоминание синдрома хронической усталости – современного бича «офисного планктона». И в этом была доля правды: дерзкий Хироши, унаследовавший от отца не только деловую хватку и стремление побеждать, но и фамильное упрямство, вот уже много лет буквально всего себя отдавал бирже. Хизу было за тридцать; амбициозный и смелый, он ценил деньги куда больше морали и в погоне за выгодой не знал устали. Правду, наверно, говорят те, кто утверждает, что трудоголизм – это болезнь, но младшему отпрыску семьи потомственных биржевиков нравилась подобная жизнь. Незаметно молодой брокер по уши погряз в работе, не замечая, что все его дни сводятся к постоянному стрессу, напряжению, ежесекундным колебаниям курсов... и, похоже, в итоге «выгорел». Потому что у каждого есть предел. В свое время отец не слишком радовался рьяному стремлению Хиро пойти по его стопам. Братьев разделяли всего два года, но старшего всегда воспитывали куда строже, готовили к будущему, младшего же баловали, стараясь оградить от лишних забот. Хизуми был болезненным ребенком, поэтому родители, посоветовавшись с врачами, записали его в секцию, и несколько лет он увлеченно занимался борьбой, однако в качестве продолжателя традиций Хиза никогда не рассматривали, и не только из-за здоровья. Нрав Хироши как нельзя лучше подходил бирже, – подобное упорство стоило поискать! – в учебе отпрыск преуспевал, но отец видел: характером младший пошел в мать, он чересчур эмоционален, долго и тяжело переживает неудачи, а значит, стрессовая работа не для него. Увы, упрямый парень принял решение самостоятельно и назло всем занял место в машине под названием «биржа». Теперь злосчастный трудоголизм довел его до больничной койки. Кенджи даже чувствовал себя виноватым, начиная с того, что когда-то не отговорил Хиро от профессии брокера, и заканчивая тем, что неделю назад не приехал к нему чуть раньше... Сам не свой от происходящего, пастор чуть ли не каждый день навещал брата, неотступно расспрашивал об обстоятельствах рокового вечера, но лишь сегодня утром запутанное дело, кажется, сдвинулось с мертвой точки. В половину десятого мобильный Кенджи заверещал знакомой мелодией. - Тсу-кун, – раздался в динамике родной обеспокоенный голос, – приезжай сегодня ко мне. Кажется, я что-то вспомнил... И потому сейчас Кенджи, наплевав на свою нелюбовь к автомобилям, игнорируя предупреждения о надвигающемся циклоне, кратчайшими путями спешил в больницу.***
Лиловые цветы на обоях сплетались в замысловатый узор, который, в свою очередь, складывался в полосы. Кровать, тумбочка, шкаф и стулья создавали стандартный и потому успокаивающий антураж маленькой палаты, тонкие жалюзи на окне хорошо пропускали свет. Хироши встретил брата радостно, но в каждом его жесте сквозила болезненная нервозность: пережитый стресс давал о себе знать. - Присаживайся, – спохватившись, Хиз придвинул стул и, убедившись, что приглашение принято, уселся на постели, подогнув под себя ногу и нетерпеливо потирая ладони. Возвращение памяти не на шутку его встревожило. - Думаю, тянуть не имеет смысла, – мудро заметил Кенджи, скользнув взглядом по светлому натюрморту в простой рамке, призванному способствовать восстановлению душевного равновесия. Жаль, к картинке с персиками, крокусами и пухлыми горшочками пациент сидел спиной. – Ты хотел рассказать что-то о том вечере, так? - Так, – Хироши кратко кивнул. – Только сначала я хочу попросить тебя кое о чем. - О чем же? – Тсу приподнял бровь, а собеседник, поежившись, нервно поправил съехавший воротник своей свободной рубашки. - Не думай, что я окончательно свихнулся, – голос Хиро помрачнел. - И? - Без «и». Просто не думай, – подчеркнул брат. Кенджи вздохнул: если честно, он вполне ожидал услышать нечто похожее. - Я вообще не думаю, что ты свихнулся, Хизу-кун, – возразил он. – Ты просто слегка не в себе, как любой человек, переживший срыв, но лечение поможет тебе поправить нервы. - Поможет, ну-ну, – хмыкнул Хироши. – Поправит оно нервы! Пичкают таблетками да уколами, задница уже болит, мать их... Один массаж тоже вот... - Хорош ворчать, Хиз, – Тсукаса прервал его тираду и с улыбкой добавил: – На массаж-то тебе точно грех жаловаться: славная девушка с тобой, дураком, возится. Терпит капризы, между прочим, хотя давно могла попросить, чтобы тебя примерно наказали. Да я бы сам с радостью записался к такой красавице. - Знал бы ты, какие у этой красавицы лапы – двадцать раз бы еще подумал, – буркнул младший. – Костоломка, блин. Ощущения потом, будто по тебе бульдозер проехался. - Ну, это ты уже передергиваешь! - Не передергиваю! Сам бы попробовал поваляться с мое, упырь! - Передергиваешь. И не хами старшим, – срезал его Тсукаса. - Да иди ты лесом, – Хизуми фыркнул. – Дело не в массаже. И даже не в витаминах, не в транквилизаторах и не в прочей хрени, которой меня тут глушат, – внезапно посерьезнев, молодой брокер поднял на собеседника тяжелый взгляд. – Я все вспомнил, Кенджи-кун. И это, – он осторожно взял брата за руку, понизив голос, с подозрением огляделся, словно страшась, что их услышат, – далеко не радужно. - Расскажешь? – тоже шепотом проронил Тсукаса, вдруг ощутив, как волнение Хиза передалось ему, с каждой секундой нарастая, укрепляясь, неотвратимо, виток за витком, опутывая душу сетью дурных предчувствий. Хироши не ответил, лишь медленно кивнул, начиная свою странную исповедь. И чем больше рассказывал брокер, тем навязчивей казалось пастору, точно тьма, мирно спавшая в пыльных углах, незаметно заполняет собой маленькую палату.