Пусть все будет так

      Их первым днем встречи стал день, когда избранная семерка была впервые собрана вместе, на рутинное задание. Тогда они едва знали друг друга. Смотрели косо. Улыбались по-английски строго. Поправляли запонки на манжетах и следили за движением рук. Не доверяя. Ожидая подвоха со стороны каждого, всё пытались найти слабые стороны друг друга, чтобы не поймать нож спиной и не оступиться над обрывом. Но кто-то был не таким. Кто-то на фоне серых стен из общего цинизма был другим... другой. И это то, что он никому не расскажет, просто не сможет выдавить из себя.       Реборн не сводил взгляда со странной дамы с белкой. У неё улыбка была другой, теплой, странной и торчал живот. Ему было не понять: почему здесь, на сборе сильнейших душегубов, присутствует беременная женщина. Будущая мать - убийца? Это глупо. Что за лицемерие? Так тогда казалось киллеру. Но она просто предлагала всем печенье, как-будто это посиделки за вышивкой. Да что за идиотизм. Не замечала гнетущей атмосферы, кружившей облаком в душной комнате, заставляя непреднамеренно искать кровных врагов.       - Вы не хотите? - И к нему она поднесла корзинку от которой исходило тепло, а сама женщина будто бы светилась изнутри. Её голос обволакивал солнечным саваном плечи.       - Я не люблю сладкое, - бросил неосторожно Реборн, лишь бы она поняла, что тихой и домашней атмосферы просто быть не может. Он скинул мнимое наваждение и рефлекторно напрягся.       - Правда? Тогда как насчет кофе? Я сделала очень вкусное эспрессо.       Она не понимает, она не хочет понять его слов.       - Кажется, ты не понимаешь, я хочу сказать... - его монолог оборвали.       - Если ты мне не доверяешь, может, мне выпить первой, Киллер-параноик-сан? - она улыбнулась, солнечно, ярко, сшибая начисто все заслоны вихрем, поднявшимся с чуть опущенных ресниц. Заражая непоколебимым спокойствием и верой в узорную вышевку. Реборн негодовал и вовсе. Ее взгляд был чист. Светел. Глаза полные материнской доброты и нежности, и, на доли секунды, он опешил. Это было поражение. Киллер поверил. Киллер разжал кулак. Чуть позже киллер узнал её имя и все стало совсем плохо: Луче - что означает "свет". Оно ей подходило. Оно принадлежало ей по всем статьям. Луче так невзначай смогла разогнать всю эту тьму одним своим присутствием, и что делать с порушенной защитой Реборн, в первые, не знал.       - Понял, - удивление сменилось странной неловкостью, так не присущей ему. Теребя свои бакенбарды пальцами, он нагло врал, ведь на самом деле не понять, что заставило его изменить свою точку зрения и рассеять всю ту настороженность, что клубилась в нём до встречи с ней.       - Я попробую его. Так случилось, что я люблю эспрессо.       - Такие милые, - сказала Луче и поставила перед ним чашку с кофе. И только сейчас, когда чашка опустил перед ним, он заметил, насколько болезненно белой была ее кожа. А тонкие пальцы, словно паутинки, которые навряд ли бы смогли выдержать что-то, кроме веса это чашки.       - Твои завитые бочки такие милые.       Маленький Реборн вышел из дома Савады, чуть слышно захлопнув за собой дверь. В голове крутились сотни тысяч вопросов, и ни одного ответа. Прошлое его уже не ломало, больше надрывало корки шрамов. Своим появлением шахматноголовый разбередил старую рану, которая еще кровоточила, но в суматохе дней ее боль слегка притуплялась. Но вот, в который раз, оставшись наедине со своими мыслями, Реборн не мог найти себе место. В голове было слишком много для спокойного существования.       А сегодня очень жарко. Даже слишком. Пыль кружилась в воздухе, оседая на лице ребенка. Неприятный запах выхлопных газов, от проносящихся мимо редких машин, бередил ноздри. Лай соседской собаки, раздражающий, нетерпимый. Матовый воздух доносил разговоры людей, которые были ничуть не тише этой псины. Городская суета. Разодранный эгоизм. Когда для него это стало таким неприятным? Когда он перестал ждать перемен? А в лесу сейчас, наверное, прохладно. Царит божественная тишина и воздух чистый.       Белые облака, плывущие по небу, едва ли заслоняли жаркое, летнее солнце, бившее по окнам золотой лепниной лучей. Когда падающий свет касался листьев на деревьях, те казались прозрачными, словно были они зелеными фонариками, которыми украшался праздник дьявольского летнего зноя. Крохотная синица слетела с бледной ладони Луче и унеслась к своим еще не вылупившимся птенцам. Ее жизнь была столь коротка, но птица летела, дальше, к своей судьбе. Кого-то она напоминала Реборну, но он смолчал. Чувство покоя и умиротворение блуждало на сердце Луче, и словно настоящее небо, она разнесла эту тишину лесной чащи в души своих спутников.       Покой свернулся у ног, но затих, затаился в раскате птичьих криков.       Со отвесной скалы сорвался огромный валун и покатился вздувая пыль. Косая, скалящаяся тень нависла над Луче, отражаясь в глазах синей лучиной страха. Но не за себя, конечно, за ребенка, которого она носила под сердцем. Улыбка пропала с губ. Пуля просвистела прямо над ухом, и валун разлетелся крошкой по ветру. Звук выстрела пронесся эхом, замирая на последней ноте у их голов. Это был Реборн.       Даже тогда он был сильнейшим из всей семерки.       Сорвавшийся с места Фонг запрыгнул на дерево для того, чтобы лишний раз убедиться, что с птицей и ее детищами все в порядке. И он был прав. Лал Мирч облегченно вздохнула, и поляну вновь окутала тишина. Но только не в душе одинокого киллера. Ведь всего на миг его сердце какого-то черта дрогнуло. Стоило лишь подумать, что драгоценный свет погаснет, оставив их опять наедине с собственной тьмой, чьи цепкие пальцы вились у чернильных сердец и не хотели отдавать их души миру без вечного страха, миру, где не надо было держать под шляпой оружие, в слепом ожидании бойни. Он еще раз посмотрел на Луче. Она вновь спокойно улыбалась, безмолвно благодаря за спасение. Холодная рука коснулась плеча, и Реборн позволил приподняться уголкам губ, поддавшись мгновению, из промозглой мглы протягивая невидимые руки, в то время как его собственные сжимали пистолет. Всего-лишь мгновение. Не более. А у неё запястья тоньше птичьих лап, и вены плели кружево под кожей. Но и не менее.       У него было все, все что могла желать душа: деньги, лучший алкоголь, красивые женщины, недвижимость, ветер в голове, в ушах Бах, но какой в этом всём был смысл? Он мог бы принять ее с ребенком, лишь бы она ушла с ним. Он хотел этого. Правда, хотел. Ни о муже, ни о потенциальном отце ребенка она даже не обмолвилась словом, лишь с улыбкой всегда качала головой, увиливая от вопросов. А безропотный киллер сходил с ума с полуоборота. То, чего он так хотел - получить не мог и питье превращалось в яд. И женщины были страшнее кикимор. И дома превратились в казеные конуры. Она верила в судьбу, ради которой готова была пожертвовать собой и своим народившимся ребенком. А это никогда и рядом не стояло с мировоззрением Реборна.       Он не знал, как дошел до моста, не мог никак вспомнить пути. Воспоминания тяжелым грузом лежали в душе и выглядывали из его зрачков. Покрытая пылью рана пульсировала и ныла. Это детское сердце было слишком маленьким, чтобы вместить всю ту тоску, что рвалась наружу из пустых глазниц, прямиком сквозь его мнимое каменное спокойствие. Он поднял взгляд на небо - и вновь память ударила ножом. Удар был точным, быстрым и слишком хорошо знакомым. Он никогда не верил в судьбу.       А в лесу было тихо. Владычица ночи Нюкта вступила в свои права твердым шагом. Покрывала каменные массивы гор темнотой своих одежд. Остужала хрустально чистые ручьи дыханием. Реки превращались в её холодную кровь. Ветра не было, он не расчесывал локоны царицы ночной тишины. На опушке леса стоял деревянный дом. Свет в окнах уже не горел. Но двое полуночников не спали.       Молодая женщина в длинном белом наряде раскачивалась в кресле качалке и смотрела на черноту неба, усыпанного миллиардами танцующих звезд. А рядом с ней, облокотившись на, кажется уже любимую и родную, кстати, тоже, стену и скрестив руки на груди, словно каменный страж, стоял молодой мужчина в черном костюме. Реборн скрывал свой взгляд под полями шляпы и всё никак не находил себе места. Ладно его жизнь, она и так уже испорчена кровью, промозглым одиночеством, и никотином. Но...       - Ты уверена, Луче? У тебя ведь такая важная роль в семье, - говорил он тихо, едва слышно. Укор звучал в грубом голосе. Он не хотел принимать её решение - присоединиться к семерке. Она хоть понимала, какая судьба будет ждать её потом? Хотя и в её семье, смерть шагала бы за ней следом, но хоть не так. Не с проклятием на судьбе.       - Да, знаю, но это моя судьба, и я не могу от неё убежать       Ответ не заставил себя ждать. Чуть качнувшись в кресле она посмотрела на Реборна. Взгляд Луче был полон уверенности, без единой соринки сомнений. В голубых глазах не было ничего, кроме точки и его отражения. Слишком сильная воля была внутри этого хрупкого тела. Слишком быстро бежала кровь в капиллярах. Она была слишком сильной. Он не желал ей такой судьбы, но и не пытался отговорить - это бесполезно.       - Я не верю в судьбу, - Он усмехнулся беззлобно, иронично. - Но, думаю, что смогу поверить в твои слова.       - Спасибо, - Улыбка слетела с губ, и она опустила взгляд, поглаживая свой живот, в котором теплилась чья-то маленькая жизнь и уже билось крохотное сердце. - Мне все равно, что будет со мной, но, я не могу допустить, чтобы у этого ребенка была такая же судьба.       - Ты можешь оступиться, - снова корил он её за решение, за бессилие, за себя. Хоть она и не виновата в том, что засыпать с каждым днем всё сложнее. Луче лишь покачала головой, всё понимая, всё принимая, скрывая горечь в своих словах:       - Звезды будут двигаться, вместе с моей судьбой и твоей.       Она единственная приняла свою судьбу.       Звезды действительно знают всё, даже тот невидимый мир, что расцветает в комке сердце. Только мир Реборна был скуден и открываться не спешил. Потому, что в судьбу он не верил и не сможет никогда поверить в этот откровенный бред. Он еще раз осмотрелся: вокруг не было ни души. Ему надо было бы связаться со своим бывшим учеником, но время ещё есть. Необходимо успокоиться. Вымученный вздох драл горло, а в голове всплывал снова этот пыльный образ из пустоты: бледное лицо Луче, закрытые глаза. Её кожа была холодной, будто каменной. Её руки не двигались. Её ресницы не дрожали. Её губы молчали. Дыхания не было, но не только у нее, в миг осознания страшного - по всем критериям - факта, дыхание перехватило и у самого Реборна.       Он знал: аркобаленно неба живут слишком мало. Они так жестоки, когда, уходя второпях, уносят с собой и то тепло, что когда-то отогрело замершие сердца многих. Так и она ушла. Легко. Непринужденно. В землю. Не успели они и глазом моргнуть, как священник уже отпевал её душу. Но Луче нельзя было ненавидеть даже это. Она словно свеча сгорела, но успела обжечь воском его протянутую ладонь. А может, это Реборн своей рукой затушил эту свечу, так яро пытаясь дотянуться до нее, ненароком, неосторожным словом. Но крышка гроба закрылась. Время вышло. Он просто не успел. Сейчас, после её смерти, наступила тишина, но не такая как на опушке леса, эта было могильной и разрывалась звоном колоколов. Этот свет, что Луче дарила одним своим присутствием, постепенно ускользал, как бы он не пытался его сохранить в памяти. Стоя у ее могилы, Реборн понимал одно: её было слишком мало.       Мертвое тело засыпали землей.       Мертвое лицо больше не улыбалось.       Все тихо уходили, сутуля плечи. Еще в полной мере не осознавая, что это конец, что Луче уже не откроет дверь, не сядет за стол, не скажет ни одного слова. И не будет эспрессо, печенья и вышивки. Да он сам готов взять в руки чертов крючок, если только это вернёт. Если только...       Реборн все так же стоял, теребя то узел черного галстука, то свои бакенбарды, которые ей нравились. В последний раз обернулась Ария, её дитя. Дышать было тяжело, казалось, совсем невозможно. Воздух заперся в легкий и отказывался выходить, свернулся комком и душил. А скольких он убил? Сколько чувств и судеб прервал твердой рукой? Но когда под толщью земли лежала Луче, он готов был сам зарыться в могилу, только бы не покидало это тепло, только бы сказать "пойдем со мной". А на каменном лице не дрогнул ни один мускул, ни одна полумысль не была высказана.       Только когда он остался один, борясь со своим мужеством, Реборн упал на колени.       Река, протянутая на многие и многие километры, переливалась всеми цветами радуги и манила прохладой. Небо в его глазах было еще красным от недавних сражений. Но все закончилось. Проклятие было снято, судьба побеждена. Реборн мог бы ликовать, но не хотел, в отличие от расслабившегося ученика. Но не репетитору его судить. Судья из него плохой.       - Нам больше не страшно проклятие, Луче.       Чуть выше, на другую сторону берега можно было перейти по белокаменному мосту. Девушка стояла, облокотившись на его периллы. Она всегда знала, что мысли Реборна были заняты кем-то другим, кем-то из прошлого, но сделать ничего не могла, прошлое неминуемо и сражаться с ним бесполезно, особенно когда заведомо знаешь о поражении. Её собственные мысли спутались в паучий клубок. Взгляд, устремившийся вдаль, был мутным, как залив реки и белок подернулся глянцем. Казалось, девушка вот-вот заплачет. Только она не плакала. Бьянки не могла позволить слезам выйти наружу. В руке все крепче сжимая мобильный телефон, она не раз думала зашвырнуть его в воду. Просто так, с психу. Ведь женщины столь не логичны, да?       Внизу, у этой самой реки сидел Тсунаеши Савада и о чем-то говорил с её, только её, возлюбленным Реборном. Слышал призрак прошлого? Этой её Реборн. Но в голову приходило лишь сравнение того, что если Тсуна выглядел рядом с ним как старший брат, то Бьянки скорее была его "мамой" со слишком выражающейся педофилией. Ну и что? Разве важно то, что Реборну уже отнюдь не два года. Разве так важно, что его мысли заняты кем-то другим? Разве важно, что боль не залечить даже временем. И разве мы выбираем того, кто сможет прикоснуться к сердцу? Её любовь была безгранично слепа, нелепа и неправильна.       Реборн не винил ее в этом, потому как и сам был слепцом.       Девушка сорвалась с места и побежала к ним, чтобы обнять своего малыша. Девичье сердце не могло ответить ей на вопросы. Ведь даже глаза её сейчас не хотели видеть, а уши слышать, что сердце Реборна было даже сейчас закрыто ото всех и принадлежало могиле Луче.