Стеклянная Амелл

Амелл погладила себя под толстой шерстью плаща, под стеганой синей с серым волшебничьей робой. Ей все еще было больно, болел живот, и все внутри болело, но скоро должно было пройти. Амелл перевела взгляд на сенешаля, стоявшего на крепостной стене. Вэрел сложил руки на груди и задумчиво смотрел вниз. Седые волосы, обрамлявшие его лицо, были похожи на заиндевелую траву. Сенешаль поприветствовал Амелл кивком. Ей показалось, что он сказал «доброе утро, Страж-Командор», — но она не слышала слов, только видела, как шевелятся губы. Доброе. Утро. Страж. Командор. Слова — как гвозди в крышку гроба. «Девочка моя», — шевелились губы. Амелл почти не слышала слов, только видела его рот, красивое, не старое еще лицо, обрамленное седыми волосами. Она запускала пальцы ему в волосы, целовала в лоб, прижимала его голову к груди после того, как он умирал в ней; прерывисто вздыхала, представляя, что они — муж и жена; что в другом месте, в другой стране, в другом городе и в другой жизни, в которой она не была бы Стражем, а он — ее сенешалем, они могли бы... Амелл пошатнулась и оперлась рукой о стену, вцепившись пальцами в живот. Она не сразу сообразила, отчего так горячо и липко: по ногам текла кровь, затекая в сапоги и противно в них хлюпая. Началось. — Командору плохо! — чьи-то руки подхватили ее, уложили на плащ, понесли. Амелл просила позвать Андерса, только Андерса, обязательно — Андерса. Никто к ней не подойдет, кроме Андерса, потому что только Андерс знает, зачем страж-командор ездила на пустоши за травами. Никто не должен знать, никто, слышишь? — Никто и не узнает, — пообещал Андерс. Он велел положить Амелл на стол, выгнал всех и двери запер. Под столом мяукнул кот. — Тише, сэр Ланселап, — Андерс задрал ее робу, разорвал пропитавшиеся кровью нижние юбки. Амелл кусала губы, пытаясь подавить рыдание, застрявшее в горле, словно кость. Дункан ничего ей не сказал. Почему Дункан ничего ей не сказал, почему не предупредил? Из-за этого Амелл пришлось все делать в последний момент. Когда она готовила снадобье, то залила огонь и разбила реторту: хорошо, что у Андерса нашлась новая. — Я-то буду молчать, но шила в мешке не утаишь, — напомнил Андерс. — Просто делай... что должен, — пробормотала Амелл, перекатив голову на бок. Теперь она видела стену из неприветливого серого камня и пыльный витраж — рыцарь играет на лютне для своей дамы, у его ног — боевой пес, в гриф лютни воткнут цветок, в глазах у рыцаря любовь. В глазах у рыцаря нет любви, в глазах у рыцаря стекляшки. Рыцарь сделан из стекла, и Амелл казалось, что она тоже сделана из стекла, и если пошевелится — разобьется вдребезги. Ее лоно исторгало кровавые ошметки. Нерожденный выходил кусками — крохотное, непохожее еще даже на ребенка существо, свернувшееся у нее под сердцем, словно улитка, оказалось изъедено в бурое месиво. Андерс молчал. Под столом опять тревожно мяукнул сэр Ланселап, но на лицо Андерса уже ложились синие отсветы: он проговаривал первые слова заклинания. Перед глазами у Амелл поплыло, и она крепко зажмурилась. Она снова видела Вэрела — как наяву: он шел перед ней и показывал Башню, рассказывая, как в случае чего ее лучше оборонять, что укрепить, а что и на камни для катапульты растащить можно. Вэрел прихрамывал на правую ногу, еще не до конца оправившись после нападения. Амелл сказала, что если он хочет ее впечатлить, не вышло: она не впечатлена. Сенешалю следует сначала вылечить колено, а потом уже гулять по замку. Вэрел посмотрел на нее, невесело улыбнулся и сказал, что, при всем уважении, Амелл ему в дочери годится. Он не собирался ее «впечатлять», но как она верно подметила, он — сенешаль; а у сенешаля есть свои обязанности. Амелл посмотрела на Вэрела — внимательней, чем следовало бы — и сказала, что сенешаль, верно, привык перечить эрлу Хоу. Но перечить Стражу... Вэрел перебил ее и сказал, что он не перечит. Он выполняет свой долг. Но иногда, когда эрл мешает сенешалю выполнять свой долг, сенешаль должен ему об этом сказать. В лицо — а как же иначе? Глаза у Вэрела были чудесные, цвета гречишного меда. А волосы совсем белые, как будто бы зима пришла на пасеку. Амелл отвела взгляд, как словно бы рассердившись, но когда снова заговорила с ним, заговорила как ни в чем не бывало. Она сказала, что уже увидела замок. А если Вэрел хочет вылечить колено, она может... — Это не мое дело, я знаю, знаю, — сказал Андерс, когда закончил. — Но все-таки — почему? Амелл попыталась убрать прилипшие волосы со лба, но слишком поздно вспомнила, что у нее все руки в крови. Она думала о Круге, о матерях, разлученных с детьми. Дункан говорил, что дети Стражей отсылаются на воспитание в Вейсхаупт, но... Но как по Амелл, так все одно — что Круг, что приют в Белой Крепости. — Так лучше. — И почему так лучше? — не сдавался Андерс. Он наклонился над Амелл — ершистый, встрепанный, — вытирая ладони об какую-то тряпку. В комнате пахло кровью и железом. — Я выросла в Круге, — Амелл попыталась сесть и Андерс ей помог. — И я... Амелл попыталась договорить, но заплакала. Андерс обнял ее, и она уткнулась носом ему в плечо.