Гроза

На улице уже час громыхала гроза невиданной силы. Молнии сверкали то тут, то там, грозя повалить одно из деревьев рядом с избой на отшибе. В избе было тепло и уютно, несмотря на то, что в горнице в одном месте с потолка капала вода. "А крышу надобно бы починить…" - мельком думал мальчик лет четырнадцати, напряженно вглядываясь в шумящую за окном бурю. Ветер гнул к земле верхушки огромных сосен, будто хотел сломать пополам многолетние деревья. Ваня не знал точно, сколько им лет: сосны были огромными и попирали верхушками небо столько, сколько он себя помнил. Мальчик слышал, что дубы, например, могут жить и до ста лет, но насчет сосен был не уверен. Он ждал сестру, уехавшую еще утром, и, когда началась гроза, стал всерьез беспокоиться. Он был младше Ольги, но, как единственный мужчина, считал себя главой семьи, а значит, за всех должен был переживать и за всех был ответственен. Маленькая Наташа преспокойно спала на печи (известное дело, что мАлым на печи, где тепло, самое место, равно как и старым), шум проливного дождя и раскаты грома за окном ее совершенно не пугали. Наташа никогда ничего не боялась, особенно, если брат был дома. Но сам Ваня боялся очень многих вещей. Сейчас он боялся только одной: что со старшей сестрой то-то случилось. Как знать, может быть, Олю гроза застала в лесу, где темно и страшно, или в поле, где дождь идет стеной. С нее станется попасть в беду… Гром очередным раскатом накрыл домик на опушке, а молния ударила где-то совсем рядом. - У, бесовка, и где только ездит по такой буре?! - в сердцах возмутился мальчик. Но беспокоился он совершенно напрасно. Сплошная завеса дождя за окном слегка раздвинулась, и показался силуэт коня, несущего своего всадника прямо к дому. Конь был вороной, черный от самых глаз до кончика хвоста, без единого светлого пятнышка и имя имел соответствующее. Коня звали Вороном. Это был злой и своенравный мерин, изредка пугавший своим норовом, даже саму хозяйку. Ольга вошла в избу мокрая с головы до пят, растрепанная, но со счастливой улыбкой. Счастьем светились ее глаза и все лицо, и даже вода, капавшая с кончиков волос, была полна молчаливого, с трудом сдерживаемого восторга. Ваня напустил на себя побольше строгости. - Где ж ты шлялась столько времени, смутьянка ты эдакая?! По что нас с Наталкой пугаешь? Ольга заулыбалась еще радостнее и потрепалась брата по волосам мокрой и холодной рукой. - Ну что ты, Ванечка, ругаешься, как дед старый? Воронок-то у нас совсем застоялся. Не полезно ему. - Воронок у ней застоялся… А то, что брат у ней весь извелся, это так, глупость! Вымахала девка - мужиком стала! Ни кос тебе девичьих до пояса, ни скромности, ни почтения! Выросла девка, называется! Одно название от девки осталось! - Ну, Ваняш, чего ты и правда? Завел старую песню, - Оля тряхнула коротко стриженными волосами и с обидой посмотрела на брата, который был ниже ее почти на голову. Ваня всегда, когда отчитывал сестру, припоминал ей и остриженные волосы, и мужские портки, и непододобающее поведение. Мальчик и впрямь считал себя в семье за отца, и Ольга с таким положением вещей мирилась. Впрочем, это смирение, пожалуй, было в ней единственной чертой, за которую брат ее хвалил, пусть и молча, не высказываясь вслух. - Не ругайся, Ванюш. Погляди лучше, что мне Демид-кузнец сделал! - Ольга скинула с плеча мешок и вытащила из него настоящую саблю, чуть изогнутую, как принято у степных кочевников, - Нарочно под мою руку! Иван восторга сестры по поводу сабли не разделил, даже стал еще серьезнее и суровее, как настоящий отец. - Тоже мне, игрушку нашла! Ухват тебе надо было просить, а не саблю! Вон, на Натку посмотри. На тебя-то глядючи, что из нее вырастет? Еще один мужик в сарафане?! Наташа, как бы в подтверждение слов брата, завозилась на печи и забормотала: - Фу, Олька, какая ты… Слова Наташи неожиданно развеселили и брата, и сестру: Ване совсем расхотелось ворчать, а у Оли отлегло от сердца, не будет больше брат браниться сегодня, успокоился. - Вот видишь, Ванечка, какая Наташа у нас! - рассмеялась Ольга, - Правду говорят, что брат и сестра - одна сатана. - Тьфу на тебя, богохульница. Будешь мне тут еще имя лукавого всуе поминать… Маленькая Наташа сползла с печи и, прошлепав босыми ногами по холодному полу, обняла брата за пояс, а Оля, холодная и мокрая, хоть выжимай, обняла их обоих. Небо за окном прояснилось, а дождь стал капать реже. Громовые раскаты переместились куда-то за лес, а молний и вовсе не было видно. Старые сосны молчаливо помахивали лохматыми лапами на ветру, как бы одобряя примирение ребят. Они знали, что примирение это ровно до того момента, пока Ольга снова не оседлает строптивого Ворона и не ускачет в ночь через поле далеко-далеко за реку, чтобы погрозить существующим только в ее воображении разбойникам саблей, которую Демид-кузнец выковал ей не понятно зачем. Сосны знали, но все равно махали. Знал и Ваня, знал не умом, а сердцем, потому что свободный нрав его сестры не могла укротить никакая брань. Оля тоже знала, но молчала, потому что не хотела разозлить брата еще больше, чем он разозлится, когда она все же ускачет. Даже маленькая Наташа, и та знала, но, как и брат, сердцем, а молчала, потому что пока не очень понимала, как облечь в слова смутные подозрения. Все они знали, что если не сегодня, то завтра Ольга сорвется с места, прыгнет в седло и ускачет, забыв о всех запретах, а потом так же, как и сегодня, вернется веселая, полная невыразимым счастьем свободы. Но это будет потом, уже завтра. А сейчас дождь почти перестал и можно будет бегать по мокрой траве или с большим лукошком, одним на всех, пойти в лес по грибы. А это куда важнее.