Доёрзался

— Да вы, блядь, издеваетесь, — шипит Химчан, красноречиво сверкая глазами и беспардонно тыкая пальцем в стоящего рядом парня, с невозмутимым похерфейсом оглядывающего едва ли не дрожащего от страха перед клиентами менеджера отеля. Дорогого, мать его, отеля. Лучшего отеля на, мать их, Карибских островах, чтоб им гореть синим пламенем. — И это называется пятизвёздочный сервис?! Менеджер продолжает умильно хлопать своими широкими европейскими серыми глазками и упорно сжимает и без того тонкие губы в ровную белую линию. Химчан негодует. — Да как вам вообще хватило наглости провернуть свои грязные делишки… со мной?! Я столько денег заплатил! Верните мне мои деньги, или я за себя не отвечаю… Парень, стоящий рядом с ним, заинтересованно дёргается и, кажется, даже позволяет себе дерзость усмехнуться. Химчан, будучи в запале, его подозрительных телодвижений абсолютно не замечает и продолжает распаляться дальше, с каждым новым словом повышая интонацию ещё на четверть тона — ещё немного, и он вообще перейдёт на ультразвук. Менеджер, судя по откровенному ужасу в глазах, без понятия, как этот переход предотвратить. Парень рядом с Химчаном пренебрежительно фыркает — не так громко, чтобы привлечь внимание менеджера, но достаточно, чтобы чуткий химчанов слух уловил странный звук, который выбесил его еще больше. Химчан в два счёта перебрасывает внимание на источник шума и с садистким удовольствием обрушивает на него волну своего гнева праведного (и совершенно справедливого, прошу заметить). — Мне вот интересно, — спокойно перебивает его парень на середине тирады, и Химчан аж давится воздухом от такой наглости. Его собеседник незамедлительно этим пользуется и ехидно добавляет: — Ты вообще в курсе, что долбанных полчаса тут распаляешься на корейском, а мы как бы в англоговорящем отеле? Химчан теряет челюсть где-то в районе широкой бежевой плитки, которой выложен пол ресепшна. — А ты раньше сказать не мог?! Парень жмёт плечами и демонстративно невинно поднимает взгляд к потолку, за что Химчану очень сильно хочется его ударить. Однако он с трудом, но сдерживается и просто цедит сквозь зубы: — Ёндже-ши, порой мне хочется вас убить. Но если дома мне не позволяли правила компании… Ёндже-ши тут же возвращается с небес на землю и изгибает умильную (издевательскую) улыбочку на пухлых губах. Желание врезать по этой самодовольной роже резко возрастает в разы. — Чан, мы же не на работе. Можешь просто звать меня по имени, я разрешаю. «Да засунь ты себе это разрешение знаешь куда!» — очень, очень хочется проорать Химчану, одновременно с чувством прикладывая симпатичное личико об собственное колено, но он — вот ведь чудеса выдержки — опять сдерживается и вместо ответа расплывается в такой же саркастичной улыбке. — Я не собираюсь жить с тобой в одном номере, Ю. Если ты до сих пор не понял, то разъясняю для тупых: Я. Не. Собираюсь. Жить с тобой. В одном. Грёбаном. Номере! Ёндже делано равнодушно жмёт плечами. — Тебе сказали еще полчаса назад, Чан. Больше свободных номеров нет. Поэтому предлагаю компромисс: ты валишь обратно в Корею, а я с удовольствием провожу тут пару неделек и возвращаюсь вслед за тобой… Обещаю привезти фотки и даже открытку с изображением Джека Воробья — они тут особенно в ходу. — Ёндже нарочито дружелюбно скалится, без капли страха предполагая, что его собеседник уже наверняка мысленно выбил ему все зубы. Но повыводить Химчана, его горячо любимого коллегу, с которым они работают в одной конторе фактически бок о бок уже два года, — как он может упустить такой шанс? Правильно. Упускать он его совершенно точно не намерен. Химчан с шумом выдыхает воздух сквозь зубы, отчего слышится лёгкий свист, и резко, на пятках, поворачивается обратно к замершему и притихшему менеджеру отеля. Ёндже заинтересованно выглядывает из-за его плеча и про себя усмехается: наверняка на фоне взрывного характера Химчана он сам кажется просто небесным ангелом. Приятное сравнение, прямо душу греет. Химчан глубоко вздыхает и, про себя посчитав до десяти, начинает постепенно излагать суть своей просьбы на так себе английском; менеджер его внимательно слушает, приоткрыв рот (видимо, так ему удобнее распознать непривычное хреновенькое произношение чересчур экспрессивного иностранца, а может, он просто спит с открытыми глазами, ведь сон — лучший способ справиться со стрессом), Ёндже же слушает вполуха, параллельно успевая строить глазки симпатичной девушке, сидящей с планшетом на диванчике неподалёку (бесплатный вай-фай объединяет людей!). Когда Химчан получает отказ (а что он его получит, Дже не сомневался ни секунды), слышится громкий разочарованный стон и далее — отборная корейская брань. Ёндже брезгливо хмыкает и делает маленький шажок назад: связываться сейчас с Химчаном, когда он на таком взводе, — крайне опасно и чревато незапланированными травмами. Логично предположить, что уезжать обратно в Сеул ни один из них не хочет — всё-таки зарплата не сказать чтоб огромная, и потому оба долго копили, прежде чем смогли себе позволить перелёт аж на Карибы на две недели — дабы истратить выпрошенный у начальства отпуск под ноль. Логично предположить, что они явно не ожидали, что в кои-то веки их обычно полярно разные вкусы сойдутся до такой степени, что они остановят выбор даже на одном отеле. Логично предположить, что всё не могло быть так просто и обязано было стать еще хуже — ровно в тот момент, когда выяснилось, что бронь номеров почему-то не сработала (удивительное совпадение обстоятельств, не правда ли?), и оба парня оказались в той неловкой ситуации, когда-либо дели один оставшийся свободный номер на двоих, либо — руки в ноги и вперёд, самолет до Сеула ждёт не дождётся. Логично предположить, что настроение у обоих сейчас, мягко говоря… так себе. — Я не поеду обратно, — твёрдо и уверенно отрезает Химчан, на что получает полный пофигизма взгляд и демонстративный широкий зевок. — Я тоже. Так значит, у нас будет одна кровать? О, к слову, закон подлости порой любит отыгрываться по полной программе — номер-то как бы двухместный, но в базе данных отеля обозначен как «люкс для молодожёнов». Вот такая вот незадача. — Сволочь ты, — грустно тянет Химчан и решает посверлить собеседника гневным взглядом еще с пару минут, для порядку. Когда круглые страшные глаза не прокатывают, он со вздохом достаёт портмоне и вытаскивает из него кредитку. Менеджер озадаченно дёргается, когда ему в руки впихивают одновременно две кредитки (Ёндже, как порядочный ангел, решил последовать примеру будущего сомнительной приятности соседа и тоже полез за бумажником). Химчан недовольно хмурится, практически сводя брови на переносице и чуть морща нос, и его грозный вид явно стимулирует менеджера передвигаться резче: секунда — и он уже у компьютера, разбирается с ранее цапнутыми у клиентов паспортными данными и оплатой номера. — Но… Вы оба мужчины. — Тут до него наконец доходит тот вопиюще возмутительный факт, с которым Химчан и Ёндже уже успели с грехом пополам смириться. — А номер для молодожёнов… — А у нас медовый месяц, — ловко вставляет Ёндже прежде, чем Химчан успевает развернуть за считанные секунды новую истерику, снова в итоге сто процентов сведённую бы к тому, как всё плохо и как ему не везёт, и вообще, Ю Ёндже, это ты, скотина, во всем виноват. — Мы заранее отмечаем — а потом в Париж, брак регистрировать, а то работа, плотные графики, и расписаться-то некогда. Но знаете, мой милый такой буйный после перелёта, нервы и клаустрофобия, все дела… Не могли бы вы ускориться и отдать нам ключи? Химчан, что странно (и даже пугает слегка), молчит. Ёндже неверяще вскидывает брови и косится на него краем глаза — так и есть: выпал в осадок, весь, от кончиков пальцев до жгуче-чёрных коротко подстриженных волос. В принципе, Ёндже на это и рассчитывал, иначе бы не рискнул. Но пять минут в тишине — это уже здорово, учитывая, что от вдохновенных воплей Чана у парня порядком разболелась голова. — Скачи, ненаглядный мой, — ухмыляется Ёндже, насильно втискивая мимикрировавшему под статую Химчану электронную карту-ключ и ручку от его же чемодана. — В номере проорёшься, там звукоизоляция хорошая, хоть не опозоришься снова перед людьми. Химчан громко фыркает, угрожающе раздувая ноздри, и, одарив нового соседа по номеру многообещающим взглядом опытного убийцы по найму, стрелой летит к лифтам. Ёндже закатывает глаза и подхватывает свой чемодан. Напоследок он бросает взгляд на уже известные ему диванчики, но девушка почему-то продолжает увлечённо тыкать в сенсорный экран своего планшета и совсем не обращает на него, Ёндже, внимания. Парень грустно вздыхает, понимая, что, наверно, она просто услышала разговор про люкс для молодожёнов, и ставит в уме галочку отомстить Химчану за несостоявшееся знакомство/флирт/неплохой вечер/а может, даже и ночь, если бы повезло. ~~~ Ну, что сказать? Жизнь — штука странная, полна неожиданностей со всех сторон. Абсолютно со всех. И подлянки она умеет готовить просто мастерски, если очень захочет. А хочет она, как правило, в самый неподходящий для того момент. Химчан уже порядка получаса рассекает красивый, дорогой люксовый номер широкими шагами и периодически нервно дёргается, бубня себе что-то под нос. Что-то явно нецензурного характера. С широкой двуспальной кровати, щедро украшенной подушками в виде плюшевых розовых задниц сердечек, за ним лениво наблюдает развалившийся на животе Ёндже. — Поверить не могу, что это случилось со мной! — поражённо восклицает Химчан, останавливаясь на секунду и смакуя озвученную мысль с крайне сосредоточенным выражением лица. Ёндже небрежно чиркает ручкой, зажатой в пальцах, по странице в раскрытом блокноте, ставя очередную галочку — кажется, около пятнадцатой по счету: именно столько раз он слышал эту фразу за последние полчаса. — Неужели я заслужил такую подлость в столь долгожданный отпуск? Ёндже слюнявит кончик указательного пальца и флегматично переворачивает страницу, чтобы поставить на следующей ещё одну галочку к нескольким ранее проставленным. — Почему из всех людей на планете это оказался именно ты?! Ёндже снова переворачивает страницу и ставит симпатичный крестик. — Я так и знал, что нельзя было возвращаться за плавками, не посмотревшись перед уходом в зеркало! Ёндже приподнимается на локтях, цепляет с изголовья кровати одну подушку-сердечко размером поменьше и аккуратно укладывает рядом с собой, прямо в горку из еще четырёх таких же подушек. — Ты мыслишь шаблонно, — резюмирует он, вдоволь наглядевшись на подушки и в итоге разваливаясь прямо на них с блаженной улыбкой довольного кота. — Хоть бы что-нибудь новенькое придумал. — Не похоже, что ты разделяешь мое недовольство, — рычит Химчан в ответ, на что получает щелчок пальцами в качестве привлечения внимания, красивый выброс изящной руки со множеством кожаных тонких браслетов на запястье в воздух и далее — весьма ожидаемый неприличный знак. Ёндже зевает, и спустя пару секунд его рука плавно плюхается обратно на кровать. — Я просто не такой нервный, тебе давно пора это признать, Чан. — Ты просто сволочь, которая мечтает отравлять мне жизнь одним своим существованием, — парирует Химчан и, недовольно надув щёки, подтягивает к себе красивый резной стул с бархатной мягкой спинкой. — И это тоже, — спокойно соглашается Ёндже и, подперев голову руками, вперивает изучающий взгляд в соседа. — Чан, а, Чан? Химчан бурчит в ответ нечто невразумительное, что его собеседник расценивает как намёк на продолжение вопроса. — Ты будешь спать на полу, ты в курсе, да? — Ещё чего! Это ты будешь спать на полу! — справедливое возмущение тут же эхом рикошетит обратно. — Я не могу, у меня сколиоз, — почти радостно оповещает Ёндже, на что получает недоверчивый прищур глаз и, внимание… красивый «ччирк!» пальцем поперёк шеи. Красноречиво, ничего не скажешь. — Не держи меня за дебила, пожалуйста, у тебя идеально ровная спина. Ёндже с шумом выпускает воздух из надутых секунду назад щёк и роняет голову на сложенные вместе руки. Ну, попробовать всё равно стоило, что не получилось — это уже другой вопрос. ~~~ Конечно, им опять-таки повезло, что они прибыли в отель ближе к вечеру. Конечно, за те два часа, что они провели в номере, периодически лениво друг с другом переругиваясь (просто у Ёндже не было настроения препираться с чересчур активным Химчаном, у которого от недовольства проснулось шило в заднице, и в конце концов он попросту заперся в ванной), они не успели решить проблему со сном. И — боже, как прозаично! — всё-таки в итоге они вынуждены делить одну кровать на двоих. Химчан дёргается, ёрзает и пытается перетянуть одеяло (которое широкое, но по иронии судьбы и логике люкса для молодожёнов находится в номере в единственном экземпляре) на себя, но раз за разом встречает активное сопротивление в виде довольно сильного тела, занявшего вторую половину кровати. Ёндже вообще не особо мёрзнет по ночам, он парень горячий (как он сам утверждает) и именно по этой причине спит в одних шортах, но вот одеялом делиться упорно не хочет (хотя обязан, оно вообще-то общее!). Химчан же, напротив, относит себя к вечно мёрзнущим индивидам, которых надо греть-греть-греть всеми подручными средствами и действиями (ну, тут уже зависит от того, кто конкретно занимается процессом обогрева). Но суть в том, что Химчану жизненно необходимо заполучить одеяло — а его нагло отбирают каждый раз, когда он пытается стянуть себе уголочек! — Делись, — шипит парень и беспардонно тычет указательным пальцем в оголенное горячее плечо с левой стороны от себя. Ёндже дёргается и плотнее укутывается в одеяло, чем немало возмущает своего соседа. — Эй, гони одеяло, я сказал! — В шкафу ещё одно должно быть, — голос у Ёндже спросонья хриплый и звучит ниже, чем обычно, так что Химчан сначала даже вздрагивает от неожиданности, но потом к нему возвращается былая уверенность (а вместе с ней — и поразительная особенность везде и всегда выяснять свои права). — Почему я должен идти? Сходи и возьми для себя, а это отдай мне. — Ой, Чан, задрал, просто подними зад с кровати и сгоняй за одеялом, если тебе так надо! — Ёндже, судя по тону, уже явно злится, и его можно понять: за день они оба жутко вымотались, долгий перелёт плюс проблемы с регистрацией в отеле, да и выяснение отношений целый вечер — сил не осталось уже ни на что. Ну ничего, думает Химчан, неохотно стекая с кровати на пол и плавно двигаясь по стеночке в сторону большого шкафа в другом конце номера, он ему ещё отомстит, когда подвернется удобный случай, Ёндже ему ещё будет эти одеяла пачками таскать, он ещё… От полета фантазии на тему, что конкретно он заставит сделать соседа в качестве мести за плохое с собой обращение, Химчана останавливает стена. Нет, серьёзно, он, увлёкшись, совершенно забывает, что видимость в номере, мягко говоря, под вечер отвратительная, лампы кое-кто запретил включать (потому что при свете Ёндже, видите ли, заснуть не может), а в номере полно всяческих препятствий вроде стульев, журнальных столиков, пуфиков, ковриков и чёрт знает чего еще… ну или вот стен, странным образом выпирающих в самых неподходящих для этого местах. Химчан воет раненым ламантином, потирая ушибленный лоб, теряется в пространстве и в итоге растягивается на полу, запнувшись о коврик и сопровождая свой полёт максимально искренними словесными оборотами, которые его резко проснувшийся окончательно мозг выдает с поразительной скоростью. Со стороны кровати слышится возмущенное ворчание, и секунду спустя мягким розовым (розовым, блин!) светом загорается настенное бра со стороны половины кровати Ёндже. Сам Дже поднимает растрёпанную макушку и, сонно щурясь, пытается разглядеть уже тихо похныкивающего от собственной неловкости Химчана. — Ну ты и… а, ладно, воздержусь от комментариев, — вздыхает парень, в то время как Химчан уже потихоньку начинает собирать растёкшееся по мягкому ворсистому ковру тело воедино и пытается подняться хотя бы на четвереньки. Впрочем, скоропостижное решение не комментировать меняется в корне, стоит Ёндже чуточку прищуриться и внимательней оглядеть соседа. — Чан, ты идиот. Ты в курсе, что ты себе лоб разбил? — Я не виноват, что тут стены такие твёрдые, — обиженно сопит Химчан, кое-как усаживаясь на попу и аккуратно касаясь лба кончиками пальцев. И правда, небольшая ссадина — в розоватых отблесках света виднеются красные капельки. Ёндже широко зевает и неохотно, но спускает ноги с кровати. Шарит рукой в верхнем ящике прикроватной тумбочки и, нащупав бутылочку с антисептиком и ватные палочки, с кряхтением отбрасывает одеяло в сторону. Всё-таки удачной идеей было разбросать вещи по их новым — на ближайшие две недели — местам ещё с вечера, а то сейчас бы пришлось и в чемодан закапываться, искать средства первой медицинской помощи… — Поверни голову к свету, я обработаю, — командует Ёндже, приземляясь на корточки рядом с пострадавшим. Он ловко вскрывает купленный перед поездкой антисептик и, разорвав упаковку с ватными палочками зубами, пропихивает одну в горлышко бутылочки. Химчан морщит нос и неприязненно щурится. Ёндже, заметив его выражение лица, возмущается: — Что? Тебе хватает наглости ещё и сопротивляться?! Я, между прочим, в кои-то веки решил проявить к тебе свою несказанную доброту и… Химчан прерывает его недовольный монолог, просто вырвав из рук антисептик, и подносит горлышком ближе к носу, демонстративно шумно принюхиваясь. — Оно так и должно пахнуть… кажется, вишней? — изгибает он брови в недоумении, а Ёндже фыркает и пытается отобрать бутылочку обратно. — Какая вишня, у тебя галлюцинации после падения, что л… — тут до носа доходит слабый, смутно знакомый аромат, и Ёндже замирает, так и не отвоевав себе антисептик назад. — О, и правда вишня. Погоди… вишня? Химчан, воспользовавшись его замешательством, цапает бутылочку к себе и подносит к глазам, пытаясь прочитать название. И дальше для наблюдающего за ним Ёндже начинается просто потрясающее светопредставление, смешанное с удивительно искренней актёрской игрой: Химчан сначала бледнеет, потом зеленеет, потом краснеет и, в довершение эффекта, мрачнеет до такой степени, что Дже становится даже немного жутко. Он не успевает предотвратить, несомненно, яркий финал постановки: баночка летит куда-то в сторону и, судя по звуку, во что-то врезается. Её содержимое медленно растекается по полу блестящей прозрачной массой (массой?! Погодите-ка…), сильно отдающей чёртовым вишнёвым запахом. У Ёндже, отследившего взглядом весь полет антисептика, вплоть до изящного приземления, начинает дёргаться правый глаз. — Ты сдурел?! — Если ты собрался использовать для дезинфекции ЭТО, то я, пожалуй, воздержусь от твоей помощи. — Химчан снова красный, как рак, и пытается встать, что ему удаётся подозрительно легко. Ёндже же трясущимися (то ли от шока, то ли от злости, то ли от отчаяния, так сразу и не разберёшь) руками тянется к треснувшей пластиковой бутылочке. Что-то тут нечисто. Он слышит, как за его спиной Химчан с громким вздохом уваливается обратно на кровать, так и не взяв себе второе одеяло. Пальцы Ёндже замирают в считанных миллиметрах от своей конечной цели — а вот взгляд чётко цепляется за название растёкшегося содержимого (и это явно не антисептик, как он поначалу думал). Дже заторможенно моргает, а потом вдруг прыскает и закрывает себе лицо, кажется, тоже слегка покрасневшее, руками. Номер для молодожён полон скрытых коварностей… и подарков от чересчур инициативного персонала. — Чан, я не знал, что они запихнули это в ящики, я просто перепутал бутылки в темноте, правда… — Просто думать надо прежде, чем делать, — слышится недовольное бухтение с кровати, а Ёндже наконец-то поднимается на ноги и справедливо решает, что убрать беспорядок, который они тут учинили, можно и утром. (Но окно, чтобы выветрить вишнёвый запах, он всё-таки открывает.) В качестве извинения перед Химчаном Ёндже всё же основательно шарится в своей тумбочке, с удивлением обнаруживая в ней ещё парочку полезных для молодожёнов вещиц (и без всякого стеснения откладывает их в самый дальний угол, чтоб больше уж наверняка ни с чем не спутать), и извлекает оттуда уже свой антибактериальный пластырь, который с чувством выполненного долга прилепляет соседу на лоб и для верности ещё легонько прихлопывает сверху. Рассерженный Химчан, уже успевший задремать под одеялом соседа (ну да, Ёндже было лень отбирать одеяло обратно, ему, в общем-то, и так неплохо), ещё некоторое время мстительно тычет его пальцем под рёбра (как ребёнок, ей-богу, — думает Дже), после чего усталость даёт о себе знать, и они оба вырубаются окончательно. ~~~ Ну, если с самого начала все пошло не по плану, где гарантия, что со временем оно улучшится? Правильно, никакой гарантии нет. Но, что странно, оно таки улучшается. Весь день они проводят раздельно друг от друга, шарахаясь исключительно по своим делам: Химчан зависает в баре, потягивая слабоалкогольные коктейли (гулять так гулять!) через разноцветные трубочки, а Ёндже плещется в бассейне, периодически скатываясь (кубарем, ага) с водяных горок. Идиллия! Всё прекрасно — ровно до того момента, как им обоим не приходит в головы идея добрести всё-таки до моря, ради которого они сюда, по сути, и приехали. Химчан, будучи слегка навеселе, стреляет шальными взглядами в сторону каждой мало-мальски симпатичной девушки, мимо которой гордо дефилирует в сторону пляжа, а Ёндже в этот момент выруливает из блока, где можно обзавестись сменным полотенцем. Они сталкиваются прямо у спуска к морю и пару минут сверлят друг друга красноречивыми взглядами, после чего каждый делают свои выводы и, синхронно вздохнув, выдают: — Уже пил? — Поделись полотенцем? Ёндже теряется от заданного ему в лоб вопроса, а Химчан мысленно радуется, что успел вовремя перевести стрелки на соседа. — Сходи и сам возьми, — с лёгким удивлением в голосе советует Дже, перебрасывая полотенце через плечо поудобнее. Химчан смотрит на него как-то подозрительно грустно, отчего Ёндже даже становится неловко. Так, самую малость — он ведь всё равно ничего этому безумному парню не обязан, верно? — Ну мы же соседи, мы должны помогать друг другу, — находится с ответом Химчан, и на его губах расцветает до того милая неуверенная улыбочка, что ладони Дже впору строить серьёзные отношения со лбом. Логично, чёрт его дери, думает Ёндже. Химчан же молча ликует, что хоть где-то сомнительной радости соседство ему может пригодиться. Что ему просто лень идти за полотенцем и светиться перед периодически пробегающим там менеджером отеля, тем самым лишний раз вгоняя в ужас и напоминая о себе, он ни за что не признается. Впрочем, Ёндже, судя по скептичному взгляду, который он Чану адресует, всё прекрасно понимает и так. В итоге лень и озадаченность одерживают верх, и к пляжу они спускаются с одним полотенцем на двоих. Ёндже ворчит, что будет вытираться первым, и категорически запрещает Химчану даже приближаться к сухому полотенцу, когда он вымокнет, на что Химчан отмахивается и бодро рапортует: «Не сахарный, потерплю!». Ёндже недоверчиво хмыкает, но изящно сворачивает тему ответным молчанием. А потом — солёные брызги, солнечные блики в отражении водной ряби и прохладная вода сквозь пальцы, — Химчан смеётся и, раскинув руки по поверхности воды, вертится волчком, поднимая вокруг себя маленькие пенистые волны, а Ёндже складывает ладони лодочкой и регулярно окатывает небольшими водяными залпами своего чересчур весёлого соседа. Химчан не злится, ему скорее смешно, но для порядку он картинно хмурит брови и загробным голосом обещает утопить Дже при первом же подходящем случае; впрочем, так красиво начавшееся обещание срывается на писк и истеричный вскрик, стоит какой-то неосторожной рыбёшке подплыть к химчановой лодыжке слишком близко и ткнуться в нее носом. Химчан вдохновлённо скачет на одном месте, сопровождая бурные телодвижения напуганным «Убери её от меня!», а Ёндже громко хохочет, откинув голову и демонстрируя яркую белоснежную улыбку, и сквозь смех вполне себе искренне жалеет, что у него под рукой нет фотоаппарата и что он не может запечатлеть воистину прекрасное лицо напуганного соседа, чтобы потом распечатать и повесить над рабочим столом в Сеуле, настроение себе повышать. Нет, всё-таки — идиллия! Химчан первым выскакивает из моря и заворачивается, словно гусеница-переросток, в широкое жёлтое полотенце прежде, чем Ёндже успевает возмутиться по этому поводу. А когда тот таки начинает разбор полётов, просто молча скидывает с плеча приличную часть полотенца и набрасывает на возмущающегося. Ёндже удивляется, но полотенце принимает, и несколько минут они идут практически в обнимку, а неловкость ситуации разруливает Химчан, который с недовольной гримасой начинает изливать соседу душу, что, вообще-то, он совсем не любит рыб, они скользкие, пахнут специфично и глаза у них большие, а ещё они моргают редко, чем совсем вгоняют бедного Химчана в ступор. Ёндже прыскает в кулак и риторически удивляется, зачем Химчан тогда вообще поехал на море, но после серии уже привычных тычков под рёбра, в бока и плечи — куда придётся, — поднимает руки вверх и, забавно щурясь от яркого солнца, улыбается. Химчан добродушно фыркает и, пользуясь случаем, стягивает с него полотенце, снова набрасывая целиком на себя любимого. Удивительно, но после водных процедур они так устают, что вечером идти никуда не хочется — хотя персонал отеля и предлагает посетить вечернее шоу с дискотекой, бесплатным эксклюзивным алкоголем (ол инклюзив — полезная штука) и красивыми девушками в бикини (последнее, пожалуй, — самый заманчивый пункт, но нет, ноги устали и тащить своих хозяев развлекаться дальше отказываются). Ёндже по традиции раскидывается звёздочкой на кровати, а выползший из душа Химчан после пары минут бесплодных попыток сдвинуть его с места плюёт на приличия и просто уваливается сверху на мягкое тёплое тело. Нужно ли говорить, что Ёндже моментально подпрыгивает, сталкивает Химчана в сторону и больше никогда не рискует занимать всю кровать целиком? Не нужно, потому что всё как раз наоборот — Ёндже даже ухом не ведёт, хотя Химчан, не веря в провал операции, и елозит по его спине какое-то время. — Ёндже. — М-м. — Я на тебе лежу. — Химчан думает, может, этот парень просто порой слишком тормозит, и ему нужно прямо сказать, без намёков и надежд на чудо? — Я так-то чувствую. И? — очевидно, даже постановка вопроса в лоб не работает. Химчан вздыхает: как, объясните ему, ну как можно настолько пофигистично относиться к жизни? Аж… бесит. А ещё чуточку завидно. Да, самую малость. — Что «и»? Я тебя раздавлю. Ёндже шумно фыркает и закрывает глаза, всё еще не делая попыток как-то сдвинуться с места. Химчан сверлит его макушку крайне недоверчивым взглядом. — Ты, конечно, кабан, Чан, но и я не баба в сорок килограмм, чтоб под твоим весом сломаться. Делай, что хочешь, только не прыгай, пожалуйста, я устал. Губы Химчана растекаются коварной ухмылочкой, не предвещающей ничего хорошего. Что хочет, значит? Прям совсем-совсем что хочет? Ну, Ю Ёндже, ты сам напросился. Сейчас тебе за кабана-то и отомстят… Химчан аккуратно перелезает ему на спину целиком (учитывая, что до этого его ноги всё же находились за пределами тела соседа), топчется коленками и едва не падает, потому что спина у Ёндже неожиданно узкая, и длинные химчановы ноги никак не желают на ней помещаться. Но ценой невероятных акробатических усилий он всё-таки принимает боевую стойку, изловчается и усаживается в позу лотоса, удобно устраиваясь на чужой пояснице. «Я — пушинка», — даёт себе Химчан мысленную установку и начинает издевательски раскачиваться вперёд-назад, стараясь как можно больше мешать соседу мирно растекаться по поверхности кровати и релаксировать. Судя по громкому и раздражённому «Я же сказал не прыгать!», удаётся ему вполне неплохо. Если Ю Ёндже невозможно уговорить, придётся его насильно спихивать на вторую половину кровати, потому что Химчан тоже устал и тоже хочет спать. — А я и не прыгаю, я качаюсь, — спокойно парирует Чан и начинает постукивать кончиками пальцев по ровной, обтянутой белой футболкой с надписью «I love NY» спине (Ёндже её задом наперёд, что ли, надел?), выстукивая незамысловатый ритм. Ритм плавно эволюционирует до негласного беззвучного шедевра, когда химчановы руки начинают сменять одна другую, а запястья летают вверх-вниз так быстро, что будь под пальцами парня не обычная человеческая спина, а клавиатура рояля, он бы выдал что-то из произведений Моцарта или Баха, не меньше. Но, увы, рояля под руками (в прямом смысле этих слов) нет. Зато есть недовольный Ёндже, который неожиданно начинает елозить по кровати, и Химчан, удовлетворённо цыкнув, быстро с него скатывается и уваливается рядом, на освободившееся место. — И стоило ломаться? — с улыбкой чеширского кота флегматично тянет он, на что получает пристальный прищур и поджатые губы. Ёндже молчит, лишь смотрит как-то странно-изучающе, отчего улыбка с лица Химчана потихонечку утекает в туман. Парень неуверенно приподнимает левую бровь. — Я тебе сейчас покачаюсь, — наконец многообещающе изрекает Ёндже и, резко поднявшись на руках и упираясь ладонями в кровать, нависает над враз вжавшимся в матрац соседом. Химчан смотрит на него глазами затравленного кролика, отстранённо понимая, что контроль над ситуацией от него уплывает далеко и, кажется, надолго. И если Ёндже такое положение дел устраивает, то вот его, Химчана, — ни капельки. Но кто ж его спрашивает? Ёндже смотрит внимательно, даже как-то жадно, а в глубине его тёмных глаз пляшут шальные черти; он откровенно издевается над впечатлительным соседом, когда наклоняется ниже и кривит губы в сумасшедшей ухмылке, а Химчан шумно сглатывает и судорожно цепляется пальцами за покрывало. Ёндже — сволочь. Очень большая и вредная сволочь, Химчан не устанет ему это повторять и обязательно припомнит все двести тысяч пятьсот пятьдесят пять раз, когда они вернутся обратно в Сеул! А пока они не вернулись… Ёндже сверкает глазами, наклоняясь ещё ниже, и Химчан даже может чувствовать его дыхание на своём подбородке. Сейчас бы фоном не помешала какая-нибудь весёленькая песенка вроде Maroon 5 с их бессмертным хитом One more night, для разрядки обстановки, думает Химчан и тут же ужасается собственной мысли, вспомнив содержание «весёленькой песенки». Нет, парень, думай о хорошем, твой сосед просто проверяет на прочность твои нервы, как и всегда, как и на работе, он просто строит из себя всезнайку и издевается над твоей шаткой нервной системой и хрупкой душевной организацией, это всё временное, это всё пройдёт… Химчан даже слегка зажмуривается (не то чтобы с какой-то конкретной целью, просто чисто на автомате. Да). Будто со стороны он слышит негромкий смешок. Неуверенно приоткрывает один глаз. Ёндже, оказывается, снова отдалился и почему-то улыбается так хитро-хитро, будто только что выиграл в лотерею. На красноречивое «какого хрена всё так?», отчётливо написанное на химчановом лице, он ухмыляется и, ловко оттолкнувшись от кровати, приземляется на пятую точку. — Чан, ты котик. Ты знал? Вопрос настолько странный и по своей постановке, и по сути, которая в нём содержится, что Химчан предпочитает промолчать и дослушать логическую цепочку. Ёндже, очевидно, его понимает и без слов, потому что сквозь ещё один смешок добавляет: — Ты мурлыкал. Вот только не надо списывать всё на свою нервозность, окей? Чан, ты котик. Просто признай это, это сделать проще, чем если мы опять будем спорить три дня подряд, как обычно. Если бы Химчан сейчас стоял на ногах или, на крайний случай, сидел, то он бы уже упал от такой поразительной логичности. Спешно припоминая все аргументы в свою пользу, он хмурится, и на его лице прочно закрепляется такое сосредоточенное выражение лица, что Ёндже не выдерживает и, завалившись на бок, начинает хохотать. — Я теперь тебя буду звать котиком… Грустным ленивым котиком… Химчан слегка краснеет, понимая, что, возможно, сосед принял за мурлыкание его, химчаново, сомнительное пение — идиотская черта воспроизводить тихонечко вертящиеся в голове мелодии вслух, как и полагается истинному победителю по жизни, не подвела и сейчас. Но вовсю ржущий Ёндже Химчана несколько задевает — всё же парень всегда полагал, что поёт если не совсем уж прекрасно, то явно неплохо. А этот… издевается… Как только совести хватает? Химчан, недолго думая, как следует прицеливается и точным ударом пяткой в ягодицу (мягенькую такую, у-ух) отправляет соседа в короткий, но эффектный полёт с кровати до пола. Ёндже охает, когда скатывается с кровати, и рассерженно шипит. Химчан с мрачным удовлетворением косится на его взъерошенную макушку и ехидно подмечает: — Ну и кто из нас теперь котик, а, Ёндже-а? Ёндже явно обиделся/разозлился/уже строит коварные планы мести, а Химчан веселится, как-то так незаметно упуская из виду тот факт, что впервые прибавил к имени соседа дружеский суффикс вместо привычного уважительного «ши». Впрочем, становится совсем не до веселья, когда недовольно пыхтящий Дже вскарабкивается обратно на кровать и, грозно фыркнув, снова начинает медленно надвигаться на притихшего Химчана. — Сейчас я тебе на практике продемонстрирую разницу между котиком и пантерой, Чан-ни. Химчан давится воздухом от этого чересчур милого и личного «Чан-ни», произнесённого таким слащавым тоном, что хочется пойти и выйти в ближайшее же окно, а Ёндже скалится в очаровательной (но весьма недоброй) улыбочке и, красиво прогибаясь в спине, потихоньку подкрадывается к своей цели. Химчану от такого зрелища слегка плохеет, и он невольно отодвигается назад. — Неа, никуда ты не спрячешься, — поразительно быстро угадав его мысли, предупреждает Ёндже и для верности крепко обхватывает соседа за лодыжку, отчего Химчан пищит и пытается вырваться — но не тут-то было: невероятно, но факт — в таком на вид скромном и тихом пареньке, как Ю Ёндже, мирно дремлет нехилая такая физическая сила. — Сидеть, — железным тоном отрезает Ёндже, а потом, подумав, добавляет: — Хотя нет, лучше лежать, так тебе нагляднее будет. «Что за чёрт?!» — пожалуй, это единственный связный вопрос, который остаётся у Химчана в голове, когда на него ловко взбираются сверху, намертво припечатывая к матрацу своим весом (хотя он бы не смог сдвинуться в любом случае, шок вперемешку с недоумением сковали по рукам и ногам), и, слегка подпрыгнув на животе (больно, вообще-то, и дышать нормально мешает), наконец-то с триумфальным видом замирают. Ёндже щурится, пристально рассматривая лицо лежащего сейчас под ним парня, и чего-то ждёт. Красивая театральная пауза. Разве что отчётливо слышится тиканье часов, висящих над входной дверью (и как это они раньше не замечали, какие у них часы в номере громкие?). Секунда. Десять. Сорок. Две минуты. Первым очухивается Химчан. — Окей, я понял, больше не называю тебя котиком, давай остановимся на ёжике? Он колючий и фырчит забавно, прям как ты, — парень осекается, когда невозмутимость Ёндже даёт сбой, и сквозь неё начинают проглядывать нотки удивлённого возмущения. Химчан тут же спешит исправить ситуацию: — Ёжиков все любят, и они популярны у девушек, ёжиком быть здорово, — но ситуация ничуть не улучшается, лишь изменяется до того, что у Ёндже на последних словах соседа скептично вытягивается лицо. Химчан даёт себе мысленный подзатыльник и жалобно тянет, грустно-грустно глядя сидящему на нём парню прямо в глаза: — Короче, слезь с меня, а? Ёндже вопросительно вскидывает брови и демонстративно складывает руки на груди; всё бы ничего, Химчан готов это стерпеть, но вот тот факт, что сосед начинает издевательски медленно… покачиваться вперед-назад, каждым движением ощутимо задевая область химчанового паха — это, знаете ли, уже слегка напрягает! Химчан с шумом втягивает воздух через нос. — Ёндже, ты вообще осознаёшь, что ты делаешь? — звучит слишком официально и каким-то таким загробным тоном, но Чан ничего не может с собой поделать — он слишком занят тем, чтобы убедить мозг не расценивать двусмысленные движения как намек на внеплановое пробуждение энных частей тела. Видимо, дар убеждения у него хреновенький — получается так себе, если честно. Ещё немного — и наверняка быть катастрофе… Ответом на его недавний вопрос служит ленивый кивок и удовлетворенная садисткая ухмылка. За последующее «тебя копирую, разве нет?» в Химчане просыпается маниакальное желание убивать, но он пока не сдаётся и не прекращает попыток воззвать у соседа к совести: — Ёндже, ты, может, и не понимаешь, но ты поступаешь очень… некрасиво… — он сбивается с мысли и слегка подвисает, когда Дже легонько прикусывает нижнюю губу и невинно хлопает длиннющими ресницами, отбрасывающими кривые тени на бледные щёки. — Как же ты… меня… беси… — Ёндже оттягивает ворот своей футболки и невесомо касается кончиками тонких пальцев выпирающих ключиц, а Химчан теряет дар речи прямо на середине предложения, про себя моля всех богов, чтобы дали ему максимум выдержки. Потому что такое невозможно просто взять — и терпеть! Так, Ким Химчан, соберись, будь мужиком и покажи, кто тут главный, ну! Между прочим, ты его старше, значит, по логике, должен быть более уверенным в себе, опытным и зрелым, объясни зарвавшемуся мальчишке, что он неправ, что культурные люди так не поступают, что нормальные люди так не поступают… Ёндже, будто прочитав мысли соседа, коротко ему подмигивает и быстро, едва различимо, пробегается кончиком языка по губам. И качается, качается, качается вперёд-назад. Да к чёрту его, в конце-то концов! Химчан глухо рычит, когда световой блик от люстры игриво перескакивает на кончик отполированного ногтя на указательном пальце соседа, и Ёндже не успевает ничего сообразить — лишь охает, когда его, для начала, резко сдёргивают с себя, для продолжения — уваливают спиной назад и вжимают в матрац, ну и для эффектной концовочки — тяжело и жарко дышат куда-то за ухо: — Ну всё, ты окончательно доёрзался. Химчан злится, его всего трясёт (вот только ли от одной злости?), а ещё безумно хочется поставить кое-кого на место, раз и навсегда доказав/объяснив/наглядно продемонстрировав, что с ним нельзя играть в такие грубые игры. Как это сделать, чтоб вредный и беспринципный Ёндже уяснил раз и навсегда святую истину-аксиому? Хм. Да, в принципе, элеметарно, Ватсон. Главное, чтоб смелости хватило. Даже в такой неловкой, если задуматься, ситуации Ёндже продолжает елозить и брыкаться, в процессе слабоактивного сопротивления случайно задевая острой коленкой причинное (и таки полупроснувшееся) место у соседа. Химчан сдавленно шипит, резко выпрямляется на руках и зависает над парнем, недобро щурясь и пристально глядя ему в глаза. (По законам жанра, он сейчас должен неожиданно вздрогнуть и с какого-то небесного озарения начать думать о том, что, о боже, какие же у Ю Ёндже охренительно красивые глаза и бледная чистая кожа, которой так и хочется коснуться, провести подушечками пальцев от щек до подбородка, очертить линию скул… При всем при этом ещё соблазнительно облизнуться и, чертовски медленно наклонившись, мягко коснуться приоткрытых пухлых губ. Но Химчан же любит импровизацию и терпеть не может делать что-то по сценарию. Вернее, он-то может и даже практикует, но звание победителя по жизни как бы намекает, что все его планы обязательно пойдут крахом, как бы тщательно он всё ни распланировал. Видимо, именно поэтому прежде, чем Химчан успевает построить в голове цепочку своих дальнейших действий, Ю Ёндже поразительно быстро обхватывает его рукой за шею и, притянув к себе, сходу требовательно целует. Да, пожалуй, именно поэтому.) Химчан слегка теряется от такого напора и потому первые несколько секунд бездействует, но при осознании того вопиюще возмутительного факта, как отплытие инициативы в чужие губы руки, в нём просыпается ярый борец за первенство и вообще альфа-самец номер один, против которого не попрёшь и который никому не позволит над собой доминировать. Да, Химчан умеет доказывать свои права не только в устной форме — как это неожиданно выясняется прямо сейчас. Он вполне умеет ещё и языковой пользоваться… и как пользоваться… Ёндже глухо стонет сквозь нетерпеливый поцелуй и начинает уворачиваться, чтобы выхватить беглые рваные глотки кислорода, прежде чем Химчан снова отнимет у него возможность нормально дышать на ближайшие пару минут. Где-то между вопросами «Что и зачем мы делаем?» и «Ты в курсе, что мы в точке невозврата?» теряются здравый смысл, реалистичность происходящего и адекватность восприятия, и начинается галлюциногенный хаос, полный ярких красок, повышенных температур и спёртого, душного воздуха, среди которого особо остро чувствуется слегка приторный аромат спелой вишни. Жарко, быстро, больно — но, чёрт, потом всё-таки приятно. — Нет, ты прикинь, — хрипит Ёндже, цепляясь пальцами за каркас кровати и стискивая зубы до разноцветных искр из глаз, — они даже не удосужились поменять запах! — Хорошо, что они вообще удосужились подкинуть новую упаковку, а то тебе было бы намного хреновей, — Химчан проводит рукой по коротко стриженным волосам, вытирая капли выступившего на лбу пота, и в следующую секунду Ёндже жалеет о своём поспешном возмущении — он до хруста позвоночника прогибается в спине и громко стонет, когда Химчан избирает особо мстительную тактику — нарочито не входить под нужным углом. Впрочем, болезненная пытка продолжается недолго, всего с десяток секунд — а дальше Дже стонет, но уже от облегчения и даже вполне себе приятных ощущений. Химчан прекрасно знает чувство меры, такта, он культурный (периодически), заботливый (ну, иногда), нежный, чуткий, джентльмен — да и вообще молодец по всем фронтам. Ёндже — его полная противоположность, вредная, язвительная, любящая хорошенько подшутить — но, как известно, противоположности же притягиваются? И чёрта с два их потом друг от друга оттянешь, примагнитятся намертво — и всё, пиши пропало. Ёндже по какому-то ему одному известному поводу отмагничиваться от Химчана совершенно не желает — хотя жар в воздухе уже остыл и улетучился в приоткрытое окошко вместе с вишнёвым ароматом, а простыни и одеяла, будучи безнадёжно испачканными, валяются где-то на ковре. Становится ощутимо прохладно, так и заболеть недолго. — Пусти, я за запасным одеялом схожу. — Неа, мне холодно. — Ёндже широко зевает и плотнее прижимается к Химчану, который с удивлением обнаруживает, что, несмотря на всю свою мерзлячесть, сейчас практически не чувствует никакого температурного дискомфорта. Видимо, старый как мир способ обогрева «кожа к коже» всё-таки и вправду работает. Химчан вздыхает и в потолок интересуется: — Ну и? — ответа ожидаемо не следует. Тогда он решает уточнить: — Ёндже? — Что? — а голос глухой и недовольный, будто сосед предчувствует что-то каверзное и нехорошее. Ну, что сказать, шестое чувство у него в норме. Химчан собирается с духом и, набрав побольше воздуха в грудь, на одном дыхании выпаливает: — Почему ты меня поцеловал? — Тебе не кажется, что спрашивать об этом сейчас немного глупо? Захотел — сделал. Ну, логично. — А почему захотел? — Чан, боже, ты порой такой придурок. А вот это уже немного не вписывается в так хорошо и здраво начавшуюся цепочку. Химчан хмурится (хотя для кого — непонятно, в темноте номера Ёндже всё равно не видит его лица, да и тем более, он мирно валяется у него на груди и даже не думает поднимать голову, чтобы что-то там, сильно щурясь, разглядывать) и пытается вникнуть в причинно-следственные связи прозвучавшего только что вывода. Вникать как-то совсем не получается. В итоге он попросту сдаётся и решает пойти напрямую. — Почему я придурок? — Потому что, — в голосе Дже слышится нескрываемое раздражение, парень даже приподнимается на локтях (Химчан фыркает, почувствовав, как исчезает с груди драгоценное согревающее его тепло), чтобы бросить испепеляющий взгляд ориентировочно куда-то в область чановского лба. — Целуют — когда нравится и хочется, понимаешь? Я тебя очень прошу, не тормози хотя бы сейчас, ну. Химчан покусывает губы и на некоторое время замолкает, переваривая только что услышанную информацию. Когда же уже до сонного мозга доходит та_самая_важная_суть, Ёндже успевает благополучно устроить голову обратно на её предыдущее место дислокации и даже, кажется, задремать. — Так я тебе нравился? Всё это время? — Почему в прошедшем времени? — о, значит, Дже всё-таки не задремал. — Или ты настолько неуверен в себе, что решил, будто после нашей первой совместной ночи ты мне разонравился? У Химчана руки самопроизвольно сжимаются в кулаки, когда он слышит ехидный смешок: порой так и хочется с чувством, с удовольствием заехать кое-кому промеж глаз за наглость… От благородного порыва вершить справедливость в бренном мире его удерживает лишь одна мысль, чисто случайно забрёдшая в голову. Химчана буквально озаряет. — Так тот факт, что остался только один номер на двоих, — это тоже твоих рук дело?! Ёндже молчит, и Химчану хочется его придушить подушкой за постоянные безумные провокации. — Совпадение, Чан, просто совпадение. Я правда не знал, что так выйдет. Хотя это, безусловно, приятный бонус… Просто ты свалил в отпуск, и я подумал, а что мне делать в конторе без твоей умильной ангельской сонной рожи каждое утро? Скучно же, вот я и решил тоже отдохнуть. Химчан демонстративно закатывает глаза (опять же, непонятно для кого). О да, его сосед — просто мастер комплиментов на ночь глядя. А впрочем… Довольно мило прозвучало, если задуматься и отбросить привычную язвительность, которая у Ёндже выскакивает уже на уровне рефлексов. — У нас удивительно совпали вкусы в плане отдыха, — но все эти милости вовсе не значат, что Химчан вот так вот сразу отбросит всю свою подозрительность. В ответ слышится усталый вздох. — Тоже совпадение, и такое бывает. — Ёндже начинает странно возиться на кровати, но в итоге затихает в прежней же позе и образцово-показательно зевает. Химчан старательно прислушивается, тщетно пытаясь игнорировать намёки мозга насчёт скорого перехода в спящий режим. — Хотя это даже упрощает задачу — зато я теперь знаю, что в случае чего можно будет выклянчить у тебя ещё одну поездку на море, и ты точно не будешь против, так как оно тебе самому нравится. Нравится ведь, да? — С фига ли ты собрался у меня что-то выклянчивать? — вяло возмущается уже сонный Химчан, чисто на автомате нашаривая в темноте рукой тёплую чужую спину и прижимая покрепче к себе (чтобы лучше согреться, разумеется, а то ведь за одеялом по-прежнему не пускают). — Я тебе не парень и не ухажёр, чтобы обеспечивать всеми радостями жизни. На ответное «Это всего лишь вопрос времени, у меня впереди две недели, за которые ты точно от меня никуда не денешься, потому что тебе банально жалко так рано отсюда уезжать» Химчан давится воздухом, но не находит, что противопоставить. Всё-таки Ёндже слишком наглый… и самоуверенный. Хотя, может, он не самоуверенный, а просто уверенный в себе? Это важное уточнение. Химчан понимает, что над ним за эти две недели проведут тщательную психологическую обработку, уже в тот момент, когда его в итоге, уже почти спящего, спихивают пинком с кровати и посылают за запасным одеялом. И ведь он действительно идёт, по пути чудом избегает столкновения с уже знакомой стеной и вытаскивает чёртово одеяло на свет божий. А Ёндже с кровати гаденько похихикивает и резюмирует, что теперь-то, с ним прекрасным (с Ёндже, а не с одеялом, хотя в сложившейся ситуации прекрасными можно расценивать обоих), полоса неудач в жизни у Химчана точно закончится. Химчан же думает, что теперь она у него только начинается… а впрочем, какая разница? Без неудач-то вроде как и жить скучно. А скучать Химчан совсем не любит.